— Вы из Техаса, мистер Перу? — спросила Лула.

Бобби плюхнулся в кресло и налил себе полный стакан виски.

— Я отовсюду, — сказал он. — Родился в Тулсе, рос в Арканзасе, Иллинойсе, Индиане, жил в Орегоне, Южной Дакоте, Вирджинии. Имел контакты в Пасадене, в Калифорнии, я туда как раз ехал, когда мой «додж» сломался. Но я туда доберусь рано или поздно.

— Были морпехом, а? — спросил Сейлор, указывая на татуировку «МПСШ» [29]на правой руке Бобби.

Бобби посмотрел на свою руку и напряг бицепс.

— Четыре года, — ответил он.

— Бобби был в Као-Бен, [30]— добавил Спарки.

— А что такое Као-Бен? — спросила Лула.

— Тебе сколько лет? — удивился Бадди.

— Двадцать.

— Там погибла уйма гражданских, — сказал Бобби. — В марте шестьдесят восьмого. Мы спалили деревню, и правительство раздуло из этого скандал. Политики подняли шум, чтоб их заметили. Командующего привлекли к суду за убийство. Беда в том, что на войне гражданских не бывает.

— В Као-Бен погибла куча детей, женщин и стариков, — добавил Бадди.

Бобби глотнул виски и прикрыл глаза на несколько секунд, потом открыл и посмотрел на Бадди.

— Ты был на корабле, приятель. Плавая по заливу Тонкин, [31]людей не увидишь. Не так все просто.

— Видел днем Пердиту, — сказал Спарки. — Она заходила к Реду, тебя искала.

— Дела были, — пояснил Бобби. — Вот сейчас ее и проведаю.

Бобби встал и поставил стакан на стул.

— Рад знакомству, — сказал он Сейлору и Луле. — Adios, парни.

— Жуткий он какой-то, — сказала Лула, когда он ушел.

— Бобби такой, — заметил Бадди.

— Тюрьмой от него разит, — сказал Спарки, подливая себе виски.

Лула положила ладонь на ногу Сейлору.

— Милый, я себя еще не очень хорошо чувствую, — сказала она. — Пойду лягу.

— Я с тобой, — сказал Сейлор.

Они попрощались со Спарки и Бадди и поднялись наверх.

В комнате Сейлор сказал:

— Черт, пованивает еще.

— Завтра я протру здесь уксусом, милый, не беспокойся.

Лула ушла в ванную и надолго там застряла. Когда она вышла, Сейлор спросил, не нужна ли ей помощь.

— Нет вроде, мне просто нужно прилечь.

Лула слушала, как Сейлор чистит зубы, мочится, затем спускает воду.

— Сейлор, — сказала она, когда он забрался в постель. — Знаешь, что…

— Знаю, что тебе здесь не нравится.

— Я не об этом. Кажется, я беременна.

Сейлор перевернулся и посмотрел Луле в глаза.

— Я не против, ягодка.

— Ты только не прими это на свой счет, но про себя я еще не знаю.

Сейлор лег на спину.

— Сейлор, честное слово, дело не в тебе. Я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю.

— Я знаю. Просто мне немного неуютно из-за того, как все у нас идет. А тут еще это.

Сейлор встал и подошел к окну. Он сел в кресло и посмотрел в окно. На другой стороне улицы в коричневом «эльдорадо» с опушенным верхом сидели Бобби Перу и мексиканка с черными длинными, длиннее, чем у Лулы, волосами. Сейлор увидел, как она выхватила из сумочки нож и попыталась ударить им Бобби. Тот отобрал у нее нож и выбросил его. Она выскочила из машины и бросилась бежать. Бобби завел мотор и поехал следом за женщиной.

— Я знаю, нам сейчас туго приходится, Лула, — сказал Сейлор, — но я не допущу, чтобы стало еще хуже. Уж это я тебе обещаю.

— Я всегда восхищался деловыми людьми, Мариэтта. Когда они обсуждают крупные суммы, они понижают голос до шепота. И не важно, подохнет ли этот сукин сын, превратится ли в развалину и успеет ли спустить заработанные денежки, главное — сами подсчеты, цифры. Благоговение, преклонение некоторых людей перед деньгами изумляет меня. Простое упоминание больших сумм, точно деньги могут исчезнуть, если о них будут говорить не столь почтительно. Да, Мариэтта, похоже, в этом мире людей интересуют только два вопроса: деньги и как сбросить лишний вес.

Джонни и Мариэтта пили кофе в кабинке кафе «Лютый бык» в Биаррице.

— Джонни, сейчас меня волнует только Лула.

Подошла официантка и подлила Джонни кофе. Мариэтта прикрыла свою чашку рукой.

— Мне достаточно, милая, — сказала она официантке, которой на вид было лет семнадцать.

— Она тебе не напоминает Лулу? — спросила Мариэтта Джонни. — У нее такая же нежная кожа.

Официантка улыбнулась, положила на стол счет и отошла.

— Послушай, Мариэтта, ну что тебе колесить впустую по дорогам. Я ценю то, что тебе нравится мое общество, но, по-моему, ты просто зря тратишь время — информации-то пока ноль.

— Я сойду с ума, если буду сидеть дома, Джонни. А так я хоть чем-то занята.

Джонни вздохнул и глотнул кофе.

— Сказать по правде, — продолжил он, — я намерен вот так толочь воду в ступе еще пару дней, и все. Ну, может, неделю. В Шарлотте меня ждет работа. Потом подключить к поискам Масео в Сан-Антонио, а сам сделаю ряд звонков. Кто-нибудь да поможет. Полицейский, ведущий дело Сейлора, уже наверняка сообщил, что парень ударился в бега.

Глаза Мариэтты наполнились слезами, из носа потекло.

— Мариэтта, у тебя капает в кофе.

Джонни протянул ей салфетку. Мариэтта взяла ее, вытерла глаза и высморкалась.

— Ужасно чувствовать себя беспомощной, Джонни. Хуже этого ничего нет. Дэл тоже была против того, чтобы я ехала.

— Еще несколько дней, как я сказал. Вдруг нам повезет скорее, чем мы думаем.

— Мне нужно в уборную.

Джонни достал из кармана записную книжку и просмотрел то, что он набросал прошлой ночью в мотеле. Он решил написать о своем детстве, начиная с самых ранних сексуальных воспоминаний.

Автор Джонни Фэррагут

Когда я был совсем маленьким, года в три-четыре, я любил воображать, что я — леопард, пантера, крадущаяся по полу и заглядывающая снизу женщинам под платье. Как-то раз в таком положении меня застукала наша горничная, я подсматривал за ней. Она носила чулки, и я смог рассмотреть то место, где они пристегивались к поясу, и что-то большое и черное между ног. Она зажала мне голову между колен и засмеялась.

— Понюхай это, детка. Понюхай хорошенько. А потом тебя за уши не оторвешь.

Я запаниковал, я был напуган и пытался высвободить голову, но она была как в тисках. Горничная крепко зажала меня между бедер. Я мог двигаться только вверх, поэтому я забрался глубже под ее платье, пока мое лицо не оказалось прямо перед ее мягкими влажными ситцевыми трусиками. Она задвигалась, и мой нос уперся прямиком в ее клитор, ее трусики стали еще более влажными, потом она крепче потерлась о мой рот и подбородок. Я задыхался, дыханья не хватало, но железная хватка ее ног сделала меня беспомощным.

Кругом была темнота, мое лицо стало липким. Запах был крепким, как в конюшне. Сперва я подумал, что так пахнут кучи лошадиного навоза, но потом я понял, что это нечто совсем другое, чего я раньше никогда не нюхал. Я подумал, что умираю, я задыхался. Она немного раздвинула ноги, обхватила мне голову, часто дыша и издавая какие-то ужасные звуки, и терлась о мои волосы. Потом она меня отпустила. Я не умер, а упал на пол и открыл глаза. Я взглянул на нее, она улыбалась.

— Пойдем-ка детка, — сказала она, поднимая меня за руку. — Надо тебя умыть…

Мариэтта вернулась и села за столик.

— Когда ты дашь мне почитать твои записи, Джонни?

Джонни закрыл блокнот и сунул его в карман пиджака.

— Может быть, скоро. Когда напишу то, что тебе будет интересно.

— Меня интересует куда больше вещей, чем ты думаешь.

— Я всегда считал, что таких, как ты, Мариэтта, одна на миллион. Ты же знаешь.

Мариэтта улыбнулась.