Марсий схватился руками за горло, словно невидимые руки душили его, и расстегнул верхнюю фибулу генеральского калазириса.

— Я не могу здесь находиться, — просипел он. — Мама нуждается в покое…

— Напротив! — воскликнул Корнелий. — Уверен, я говорю именно то, что она и сама бы тебе сказала, если б могла. Нельзя нам уходить отсюда, она нас чувствует, не можем мы ее оставить! Ты уж и так ее оставил, и что в итоге? Клеменция нуждается в тебе, а не в покое!

— София любит меня, — как заклинание, повторил Марсий. — Не жаждала она моей погибели, я сам виновен, она меня всегда предупреждала…

— Это она умеет! Она умеет ускользать от ответственности, и другие, наивностью подобные тебе, счастливы спасать ее ценою собственных жизней. Пойми же наконец, злосчастный: ты был не нужен ей, ты был опасен ей, она услала тебя на южную границу, прекрасно зная твой характер и зная, как ты будешь там себя вести, — и зная, что тебя ждет погибель! А если нет, если спасешься, то погрешишь не на нее, а на меня — разве не так случилось?!

Марсий отвернулся и закрыл лицо руками; они едва заметно дрожали, но этого было достаточно для проницательного Корнелия; еще Корнелий понимал, что Марсий закрыл лицо, надеясь спрятать слезы.

— И наконец. Если ты мне все еще не веришь, шурин, подумай о другом. Представь себе, что все твои мечты осуществились: я пал, она в триумфе, и вы с ней поженились. И дальше что? Quid facies, facies Veneris si veneris ante? [86]Как будешь жить с такой женой, с богиней, смертный? Наследница величайшего рода, умна невероятно, и отважна, и предусмотрительна, владеет языками отдаленных стран, и доктор трех наук, свои друзья в Мемноне, и то не все, — не много ли всего для одного?! Такая ли тебе нужна? Вспомни, что Ювенал писал в своих «Сатирах»:

— Rara avis in terris, — словно гибнущее эхо, повторил Марсий, — редчайшая птица на свете…

— Именно, — кивнул Корнелий. — Я знаю, ты не тот ничтожный Юний, которого София ради смеху держит своим мужем; заметь, она и не разводится с ним: ей для проформы нужен муж, uxorius amnis [88], а не настоящий Муж. Она самодостаточна, как одинокий пик Олимпа, и в этом весь ее секрет!

Марсий открыл ужасное лицо и вопросил Корнелия:

— Довольно!.. Хочу я знать, какой тебе резон, проклятый, отваживать мою любовь? Ты гадкий человек, не можешь ты желать добра другим!

— Действительно, я гадок, — ухмыльнулся Корнелий. — Я пренебрег единственной дочерью: София вынудила меня, и я меж дочерью и властью выбрал власть. По названной причине меня к Софии тянет, а ее — ко мне. Мы подходим друг другу, как лиса и собака. Мы боремся, но это все игра. На самом деле мы нуждаемся друг в друге. Помнишь слова Аристотеля? Не помнишь? Великий Стагирит сказал: «Ворона всегда подле вороны». Не хочешь называть это любовью — назови иначе. Но это так!

— Вы омерзительны мне оба! — выкрикнул несчастный Марсий.

«Meus hic est, hamum vorat!» [89], — с удовольствие подумал Корнелий, а вслух заметил философски:

— Нам, по натуре негодяям, с вами на равных не ужиться, с хорошими людьми. Вы будете нам верить, мы будем вас использовать, потом выкидывать и потешаться над вашей беспробудной глупостью. Stultorum numerus est infinitus [90], как говорили римляне. Вот ты, к примеру, честный человек, и дочь свою Ренату любишь, и мать, и сестру, жену мою, а мы с Софией одной лишь власти вожделеем… ну и всего такого, что с властью неизбежно связано!

Здесь Марсий не выдержал, с криком вскочил, подлетел к Корнелию… и миг спустя ad interim первый министр лежал на полу, а из носа его текла кровь… консульская звезда, отделившись от цепочки на шее, закатилась под кровать Клеменции.

— Запомни, демон, — прогремел Марсий в лицо поверженному, — тебе не совратить меня! Я поспешу к любимой и вопрошу ее, согласна ли она избрать меня своим законным мужем, признать моим того ребенка. И если она выберет семью, я отыщу тебя и покараю смертью лютой: негоже тебе, зверю, наслаждаться властью!

Он вынес этот приговор и умчался вон. В палату ворвалась охрана.

Корнелий встал и посмотрел на охранников таким взглядом, что у них тотчас отпало желание задавать вопросы. Выставив их и утерев кровь платком, Корнелий извлек из-под ложа больной свою консульскую звезду и водрузил ее на положенное место. Клеменция смотрела на него отсутствующим взглядом.

— Дурак твой сын, Фурия, — по-свойски сообщил ей Корнелий. — Я даже не успел ему поведать, как София водила его за нос в истории с розысками мятежного Варга. Представляю, какое лицо было бы у твоего Марсия, если бы он узнал, что любимая прячет его злейшего врага, которого он кровью Фортуната поклялся уничтожить!

— Мой сын погиб, — тихо повторила Клеменция.

— Согласен, он погиб, — осклабился Корнелий, а затем сказал, сам для себя: — Ну что ж, Юпитер Громовержец, ты поразил соперника, теперь ты можешь отдохнуть!

И он поехал в Квиринал. Там ему сообщили, что София никуда не отлучалась из своего дворца, и что Юний с Медеей в этом же дворце, по всей вероятности, беседуют с Софией и уговаривают ее внять голосу рассудка…

Корнелий выслушал своих агентов и отметил: «Она перехитрила их; я так и думал. Вот это женщина, достойная меня!».

Корнелий прилег отдохнуть, наказав будить его, как только что-нибудь случится. Именно так и сказал он изумленному референту: «Как только что-нибудь случится, разбудите».

Час спустя его разбудили известием об убийстве Софии Юстины.

Площадка, где обычно собирались сторонники радикальной фракции, не смогла вместить всех желающих. Люди стояли на аллеях, в соседних скверах, даже взбирались на деревья — всем хотелось послушать, что скажет народу один из лидеров фракции, молодой, но уже весьма популярный политик и оратор Андрей Интелик, сын трибуна Кимона, сам недавно избранный делегат Плебсии.

С тех пор, как полтора года тому назад мы оставили его, у читателя могло сложиться впечатление, что это был эпизодический персонаж, этакий мелкий, малоудачливый пакостник на службе у Корнелия Марцеллина. Долг автора, во избежание дальнейших недоразумений, решительно опровергнуть это впечатление: кто-то, а Андрей Интелик, если уж прорвался на сцену, по-доброму оттуда не уйдет; самому автору, хочешь, не хочешь, а придется следовать воле как Божественного Провидения, так и простого аморийского народа, который (народ), само собой, нуждается в великом народном вожде; если читатель пребывает в сомнении, готов ли упомянутый Андрей сыграть великого народного вождя, тем более следует дать Андрею шанс разубедить читателя.

Вот как выглядел Андрей Интелик через полтора года после его столкновения с Софией, Круном и Варгом.

Высокий и грузный, издали он напоминал медведя или гориллу. У него было крупное лицо с мясистым носом, большими живыми глазами и, как главное украшение народного политика и оратора, растрепанная, но пышная, черная борода. С таким лицом, с развевающейся шевелюрой, с большими мускулистыми руками и непропорционально короткими ногами, Андрей был похож на трудягу-кузнеца либо на романтического злодея из сказки (кому какое сравнение нравится), — однако толпа боготворила его.