Я посмотрела на Марию. Она не сводила глаз с Монтгомери и быстро обмахивалась веером. Плюмаж на шлеме капитана был алым, рукава — черными, его копье было окрашено полосками тех же цветов. Я не могла видеть, был ли у него цвет Марии — белый.

Красный — цвет Марса, черный — Сатурна.

«Поединки могут случиться и без войны», — вспомнила я слова Руджиери.

В этот момент к нам присоединился герцог де Немур. Он уже закончил единоборства и явился засвидетельствовать свое уважение дофину и его жене. Прежде чем он мне поклонился, я взяла его за руку и тихо произнесла:

— Его величеству в последнее время нездоровится, а эта жара совсем его доконала. Прошу вас, поговорите с ним. Скажите… нет, попросите, ради его жены, отказаться от последнего поединка и прийти ко мне.

Немур, любезный человек, двумя годами старше моего мужа, низко поклонился и поцеловал мне руку.

— Madame la Reine, без него не вернусь.

Я ждала, затаив дыхание, пока Немур шел до павильона короля. Мой супруг уже сидел на коне. Завидев герцога, Генрих нагнулся, выслушал его и что-то быстро ответил.

Немур помедлил, поклонился и отправился назад один. Мой муж натянул поводья своего красивого Несчастливца и вывел его на место поединка.

Герольды дали сигнал к началу схватки. Я сидела ни жива ни мертва.

— Monjoie! — закричал мой супруг.

Монтгомери издал тот же клич.

Лошади пустились вскачь; когда мужчины столкнулись тяжелым стальным облачением, животные заржали и встали на дыбы. Оба всадника упали. Я молча прижала руку к сердцу. Генрих поднялся на колени, встал и вернулся к лошади, сильно прихрамывая. Грум выбежал из павильона помочь ему, но мой гордый муж его оттолкнул. Монтгомери быстро вскочил на ноги и уже сидел на лошади.

— Простите меня, — раздался чей-то голос.

Оглянувшись, я увидела герцога де Немур.

— Простите меня, Madame la Reine, — повторил он. — Я не сдержал своего обещания. Его величество просил меня передать вам: «Я борюсь из любви к тебе».

Ответить я не могла: слишком была напугана оружием Монтгомери. Металлический наконечник, который надевали на копье, чтобы предотвратить смертельное ранение противника, свалился. Наверняка Монтгомери это заметил, но не вернулся в павильон исправить оплошность, а вывел своего коня на исходную позицию. Оруженосец позади него сообщил о потере наконечника, однако Монтгомери как будто его не услышал.

К тому моменту мой муж, настроенный только на победу, уселся на Несчастливца. Он поднял забрало, утер со лба пот и дал сигнал Монтгомери, что можно продолжать.

Я чувствовала себя так же беспомощно, как во сне: не могла шевельнуться, пропал голос. Генрих опустил забрало и проигнорировал слова оруженосца о том, что следует застегнуть шлем. Монтгомери не слышал — или не хотел слышать — то, что кричал ему его охрипший оруженосец.

Толпа тоже увидела, что на копье нет наконечника. Диана снова положила ладонь мне на руку — теперь уже от страха, — но, как и зрители, молчала. В умирающем свете дня ее белое платье казалось серым.

Король, не дожидаясь звука труб, двинулся вперед.

Я поднялась на ноги. Мир затих, раздавался лишь клич «Monjoie!» и цокот копыт. Монтгомери и Генрих сошлись в единоборстве.

Отделенные друг от друга низким забором, лошади столкнулись мордами и заржали. Вдруг раздался громкий треск: копье Монтгомери разлетелось на мелкие кусочки.

Но Генрих не упал.

Он пьяно зашатался и стал клониться вперед, теряя поводья и слабо хватаясь за шею Несчастливца. Лошадь понесла. Подоспевшие грумы схватили поводья и вывели ее на открытое истоптанное копытами пространство. Седовласый Монморанси выскочил из павильона короля. Он осторожно взял моего мужа за плечи и с помощью подбежавшего Франсуа де Гиза опустил Генриха на землю.

Шотландец Габриель де Монтгомери не был королевским львом, но в тот день выступал за молодую Марию, свою королеву.

Цвета померкли в закатном солнце. На фоне красного неба выступили темные фигуры, стаскивающие облачение с моего неподвижного мужа. С помощью слуги де Гиз снял с короля позолоченный шлем. Тотчас хлынула кровь. Капитан де Монтгомери опустился на колени.

От пронзительных воплей звенело в ушах. Кричали Диана, Франсуа, сотни аристократов, тысячи простолюдинов. Дофин подле меня потерял сознание и повалился вперед. Мария поймала его, лицо ее побелело, как и платье, в котором она была. Я не стала ее обвинять и даже не оказала помощь сыну. Я сбежала с балкона по ступеням на мощеную дорожку.

Черные железные ворота, выходившие на улицу Сен-Антуан, были открыты. Я увидела маленькую мрачную процессию: окровавленный Генрих лежал на носилках, которые держали шотландские гвардейцы. Короля сопровождали старый Монморанси и Франсуа де Гиз. Я протолкнулась к мужу и задохнулась от шока.

Один конец большой деревянной щепки, толщиной в два пальца, проткнул королю правый глаз, а другой ее конец пронзил череп и вышел из виска возле правого уха. В глазном яблоке не видно было ни белка, ни радужной оболочки, лишь темный кровавый сгусток. Еще одна щепка, поменьше, торчала из горла, под челюстью, и крови там было немного.

Я приложила руку мужа к своим губам. Он зашевелился от моего прикосновения и что-то пробормотал. Мое оцепенение сменилось ужасом и надеждой: рана Генриха была серьезна, страдания невероятны, но магия Руджиери подействовала. Король был все еще жив. Он очнулся и махнул рукой, веля опустить носилки на землю. Монморанси взял его снизу за плечи, а Франсуа де Гиз поддерживал голову. Муж тяжело поднялся, как всегда — образец храбрости.

На вторых носилках лежал дофин, который все еще был без сознания. Мария шла рядом, словно призрак. Королевы надевали одежду белого цвета в знак траура. Железные ворота с лязгом за ней захлопнулись.

Наша печальная процессия поднялась по ступеням в давно не использовавшиеся королевские апартаменты. Франциска поместили в отдельные покои, его молодая королева была с ним. Генриха осторожно уложили на кровать и разрезали окровавленную тунику.

На его груди я увидела зеленый платок, промокший от пота и крови. На этом платке я вышила золотом ландыши. Зарыдав, я взяла платок и сунула за пазуху, к сердцу.

Минуло несколько часов. Приехал врач короля месье Шаплен. Он достал из горла Генриха мелкую щепку и осмотрел раненый глаз, раздумывая, сможет ли он удалить большую щепку. Муж не стонал, но не мог удержаться от рвоты. Впоследствии врач объявил, что щепка засела глубоко, и вынуть ее невозможно.

Наступила ночь. Я находилась возле постели короля. Лицо Генриха краснело и распухало, почерневший глаз наливался кровью. Большую часть времени муж был без сознания, но иногда приходил в себя и ласково со мной говорил. Я даже не заметила, что Монморанси и Франсуа де Гиз нас оставили, а их место занял главный инквизитор Карл де Гиз и герцог Савойский.

На рассвете за мной явился Монморанси. У него были серые губы и осунувшееся лицо. Он осторожно взял меня за руки и стал внушать, что мне нужно отдохнуть. Я высвободилась и громко заявила, что не отойду от постели мужа. Мои слова вывели Генриха из сумеречного состояния. Он шепотом попросил меня удалиться. Я послушалась и позволила Монморанси вывести себя из комнаты. В аванзале мы обнялись и вместе зарыдали, позабыв все наши разногласия.

В моих покоях меня поджидала мадам Гонди. Она была уже одета и полна энергии. Я отправила ее за Амбруазом Паре, [26]самым знаменитым французским хирургом. Я верила, что Генрих выживет после операции, если не подхватит инфекцию. Затем я забылась на час и пробудилась от страха.