Детектив утвердительно кивнул.

– Он в ванной. Абсолютно голый – как Джойс Коттрел.

Энн почувствовала безмерное удивление. Неужели Рори Крэйвен убил ее соседку? Но ведь Рори был самым настоящим ничтожеством – он относился к той породе людей, которые используют все свои жизненные силы только для того, чтобы поддерживать собственное существование. Она отлично помнила, как брала у него интервью несколько лет назад, когда над его братом стали впервые сгущаться тучи. Рори, помнится, не хотел говорить о Ричарде. Он сказал только, что они с братом не слишком ладят, что между ними нет ничего общего, да и внешне не похожи.

Что являлось чистейшей правдой.

Если черты лица Ричарда были волевыми и даже привлекательными, то лицо Рори несло на себе отпечаток слабости и ограниченности. Насколько она помнила, у Рори имелась дрянная работенка в конторе "Боинга" и он относился к тому разряду людей, которые никогда не опаздывают на службу и все делают в срок, хотя и не отличаются особыми талантами. Скучный и не слишком умный Рори являлся тем не менее младшим братом Ричарда Крэйвена – того самого Ричарда, который был талантлив до гениальности и обладал всеми достоинствами, ни граном которых не обладал Рори.

Рори был братом того самого Ричарда, которого мать берегла, словно принца королевской крови.

Преклонение матери перед сыном не прекратилось даже после его смерти. Даже после суда, после того как было отклонено прошение о помиловании, даже после казни Эдна Крэйвен продолжала настаивать, что Ричард невиновен.

Невиновен и идеален во всем.

Ричард, должно быть, всю жизнь издевался над этим самым Рори, даже если и не демонстрировал этого в открытую. Ричард оставался знаменитостью даже после того, как его казнили. Она сама...

Неожиданно в сознании Энн возникло вполне логичное объяснение случившегося.

– Ему требовалось внимание, – прошептала она, хотя на самом деле ей казалось, что она говорит громко. – В течение долгих лет все внимание окружающих было сосредоточено исключительно на Ричарде. Даже когда Ричард умер, преклонение перед его личностью осталось.

Она снова перевела взгляд на бумагу, которую все еще сжимала в руке.

"Ненавижу имитаторов... бездарных имитаторов... Сомневаюсь, что найдутся люди, которые пожалеют о его кончине... В любом случае он никогда не стал бы Мной..."

Она читала эти слова снова и снова – пожалуй, она смогла бы воспроизвести содержание записки наизусть, даже если бы ее разбудили среди ночи... И тем не менее Энн продолжала всматриваться в послание неизвестного.

Оно было написано от руки.

Энн всматривалась в почерк, не желая признавать того, что почерк ей знаком. Для такого признания пока не имелось весомых причин.

Да и вряд ли она сможет разумно объяснить свои подозрения.

Она видела, как Ричард Крэйвен погиб на электрическом стуле. Она видела, как его тело затрепетало, а потом безжизненно застыло, как голова поникла на грудь, а глаза закатились.

Ричард Крэйвен никак не мог написать послание, которое она сжимала в руке.

Тем не менее факт оставался фактом.

Почерк принадлежал Ричарду Крэйвену.

Кровь.

Кровь была везде, но на сей раз это не была кровь кошки.

Это была человеческая кровь.

Гленн Джефферс знал, что это человеческая кровь, хотя не знал, откуда она взялась. Кровь покрывала его с головы до ног – она запеклась на руках, на лице, безобразными полосами застыла вдоль всего обнаженного тела.

Обнаженного?

С какой это стати он голый?

Оторвав взгляд от багровых пятен на руках и на теле, он принялся обозревать окружавшую его обстановку. Он находился в комнате, в которой ему раньше не приходилось бывать – надо сказать, довольно жалкой. Примерно в такой же он жил, когда учился на отделении архитектуры в университете, но даже та дешевенькая квартирка, располагавшаяся рядом с университетом, выглядела не в пример опрятнее, нежели эта. Стены в той квартире потрескались, а в одном месте, там, где дверца туалета беспощадно колотила по штукатурке, в стене образовалась дыра. Зато стены были при этом аккуратно выкрашены белой краской, отличной белой краской. Гленн покрасил их собственными руками.

Стены, которые окружали его сейчас, были бежевого цвета, вернее – грязно-бежевого. Такую краску обыкновенно использовали при отделке самых дешевых квартир. У одной из стен стояла старая-престарая кровать с продавленным изголовьем. Ткань, которой был обит валик, пришла в такую ветхость, что теперь уже не представлялось возможным определить ее первоначальный цвет.

В центре комнаты располагались колченогий стол и парочка металлических стульев, грубо раскрашенных под дерево.

И опять вокруг была кровь.

Она покрывала и стены, и мебель.

Кровь, всюду кровь.

Он собрался было выбежать из комнаты, но эти проклятые стены словно начали смыкаться над ним. Они окружали его, давили на него – Гленн никак не мог отыскать дверь.

Одни только стены были вокруг. Стены, покрытые уже начинающими подсыхать алыми разводами.

Теперь Гленн чувствовал кровь под своими голыми ступнями. Она была еще теплой и липкой. Гленн хотел выбежать из комнаты, однако ноги отказывались ему служить – казалось, их заковали в бетон.

Стены давили на него все сильнее, он даже вытянул руки, чтобы не дать им себя раздавить, но при этом коснулся их забрызганной кровью поверхности. Кровь испачкала кончики его пальцев, и он открыл рот, чтобы издать крик затравленного животного.

Но никакого крика не последовало.

Спазм перехватил его горло с такой силой, что и дышать-то стало невмоготу, не то что кричать.

Он беспомощно огляделся и наконец увидел дверь.

Она была открыта и вела в другую комнату.

Пытаясь побороть овладевший им страх, Гленн направился к двери, хотя каждый шаг давался ему с трудом. В другой комнате горел свет, и он заметил там сверкающую белой эмалью поверхность. За дверью определенно помещалась ванная.

Там должен быть душ.

По крайней мере, он сможет смыть с себя кровь – с тела, с лица, с волос. Гленн тихонько застонал, распахнув дверь ванной, но и этот жалкий стон замер у него на губах, когда он разглядел то, что находилось в ванне.

Там лежало тело мужчины – совершенно обнаженное, как и его собственное. Горло мужчины было перерезано, а грудная клетка рассечена и распахнута, словно дверца шкафа, открывая доступ к сердцу и легким.

Хотя Гленн был абсолютно уверен, что этот человек мертв, все же продолжал наблюдать за ним остановившимися глазами. И вдруг, к своему ужасу, обнаружил, что сердце несчастного бьется, а легкие поднимаются и опадают в строгом соответствии с ритмом дыхания.

В горле у Гленна снова зародился крик, он отпрянул, поскользнулся и рухнул на лежащее в ванне тело. Инстинктивно он вытянул руки вперед, чтобы смягчить падение, и они погрузились прямо в разверстую грудь несчастного. Гленн едва не задохнулся, его желудок сжался, и он понял, что его сию минуту стошнит. Всей поверхностью тела Гленн теперь соприкасался с холодными и влажными кожными покровами незнакомца. Неожиданно труп начал оживать – он обнял Гленна и изо всех сил прижал его к своему развороченному телу.

Голова мертвеца стала медленно поворачиваться, а глаза открылись.

Потом задвигались губы, и Гленн почувствовал их холодное прикосновение в своей шее.

Затем его кожи коснулась гладкая поверхность зубов.

Ужас придал Гленну сил. Ему удалось извернуться и высвободиться из объятий мертвеца.

– Нет! – завопил он, неожиданно вновь обретя способность кричать. – Нет!

– Нет! – еще раз крикнул Гленн и сел. Стоило ему проснуться, как ночной кошмар сразу же улетучился, и тем не менее страшные воспоминания о трупе в ванной навечно отпечатались в его мозгу.

В течение нескольких секунд Гленн не мог определить, где он находится. Он сидел тихо, стараясь успокоиться и с трудом переводя дыхание. При этом его тело сотрясала дрожь: он вспоминал испачканные кровью стены и упорно ждал, когда страх ослабит свою хватку. Сердце Гленна снова заколотилось, и его опять охватил страх – неужели начинается сердечный приступ? Через несколько минут сердце стало успокаиваться, и Гленн окончательно пришел в себя.