– Да, пожалуй, – согласилась с ней Энн.

Гленн тоже пожалел, что рассказал им о том, что видел кошмарный сон. Его жена была упряма – если она вцеплялась во что-нибудь, то не отступала, не выяснив все до конца.

– Успокойся, дорогая, все нормально. Ведь это был всего лишь сон, о котором я уже почти забыл, – он посмотрел на часы. – Ты не опоздаешь на работу?

– Если у тебя была плохая реакция на медикаменты... – начала было Энн, но потом замолчала, видя, что Гленн приложил палец к губам.

– Ничего страшного, – солгал он. – Я даже не помню всех подробностей этого сна.

Он почувствовал, что его веки тяжелеют, и закрыл глаза.

– Ступай на работу и не волнуйся. Со мной все будет хорошо.

Энн пристально посмотрела на мужа, а потом перевела взгляд на медсестру.

– С ним действительно все нормально?

– Я дала ему успокоительное, – отрезала медсестра. – Я понимаю, миссис Джефферс, что вы слегка напуганы, но поверьте мне, все идет хорошо. Если хотите, я могу позвать доктора...

– Нет-нет, не стоит, – возразила Энн, опасаясь, что будет выглядеть слишком глупо. – Это просто... я полагаю... Я просто никогда не видела его в таком состоянии.

Она встала с кровати и наклонилась над мужем, чтобы поцеловать его на прощание. В этот момент ей показалось, будто он уже засыпает. Облегченно вздохнув, она направилась к двери, но голос Гленна неожиданно остановил ее:

– Энн!

Она резко повернулась и посмотрела в его едва приоткрытые глаза.

– Что, дорогой?

– Ты бегала сегодня утром?

Энн удивленно заморгала. Что за вопрос, черт возьми? Почему он спрашивает об этом?

– Разумеется, бегала, – сказала она и шутливо добавила: – Я же должна быть в форме, правда? Кто будет ухаживать за тобой, когда ты вернешься домой?

Гленн слабо улыбнулся, но его улыбка неожиданно превратилась в гримасу.

– Будь осторожна, хорошо?

– Осторожна? – эхом повторила она, не понимая, что он имеет в виду. – А чего мне нужно остерегаться?

Гленн замолчал. Она подождала несколько секунд, а потом снова повернулась к двери, решив, что он уже спит.

– Там много всяких подонков.

Энн с тревогой посмотрела на мужа, но тот лежал с закрытыми глазами и ровно дышал, словно во сне. После минутного замешательства Энн кивнула медсестре, тихонько вышла из палаты и спустилась на лифте вниз. Уже возле машины она повернулась назад и посмотрела на окно той палаты, в которой остался ее муж.

В ее сознании эхом звучали его последние слова:

"Там много всяких подонков".

Открыв дверцу машины, она бросила взгляд на угрюмое кирпичное здание, стоявшее напротив больницы. Какой-то человек смотрел на нее из окна, и на мгновение их глаза встретились. Это был мужчина – вероятно, лет шестидесяти или чуть меньше, в майке, небритый и взъерошенный. Однако Есе эти детали мгновенно потеряли значение, как только она увидела его глаза. Это были глаза поверженного человека – человека, потерпевшего сокрушительное поражение в борьбе с окружающим миром. Но Энн заметила в этих глазах не только крушение всех надежд, но и нечто большее.

В них была ярость.

В ту же секунду мужчина исчез в глубине комнаты, а Энн еще постояла какое-то время, пристально глядя на угрюмый кирпичный дом. Ее поразило, что замеченный ею человек выглядел примерно так же, как и дом, в котором он жил, – грязным, неухоженным и изрядно потрепанным. Печальная картина. Неужели весь этот дом наполнен такими же несчастными людьми, для которых жизнь превратилась в невыносимую рутину?

Весьма вероятно.

Энн снова повернулась к больнице и посмотрела на окно Гленна. Возможно, именно это он и имел в виду: проснулся утром, увидел в окно угрюмое здание, а может, и того самого типа, который только что промелькнул в окне, и решил предупредить ее.

Вздрогнув от утренней прохлады, Энн села с машину и быстро поехала прочь.

Дождь начался в тот момент, когда Энн свернула на автомобильную стоянку неподалеку от здания, которое Гленн всегда называл самым мерзким в Сиэтле. Она никогда не спорила с мужем по этому поводу, так как редакция ее газеты действительно находилась в весьма неприглядном доме, выстроенном еще в 1955 году, то есть в самый мрачный период в истории архитектуры. Дом представлял собой пятиэтажную коробку из стекла и алюминия, нарочито лишенную каких-либо примечательных черт. Даже главный вход обозначался лишь едва заметным прямоугольником стеклянной двери. Авторы этого сооружения, как показалось Энн, были настолько уверены в убогости собственного произведения, что даже не потрудились украсить его унылую простоту каким-нибудь газончиком или лужайкой. Энн, как, впрочем, и большинство сотрудников "Геральд", давно уже перестала обращать внимание на эту коробку, а многие жители города даже не подозревали о том, что именно в ней находится редакция их любимой газеты. Конечно, когда здесь будет разбит парк, о котором так давно говорят в городе, здание "Геральд" будет снесено – к радости сотрудников газеты и жителей окрестных районов.

С трудом отыскав узкую щель между другими автомобилями, припарковавшись и заглушив мотор, Энн быстро заперла дверцу машины и, втянув голову в плечи, поспешила к зданию, огибая недавно образовавшиеся лужи. Приветливо махнув рукой охраннику в фойе, она стряхнула с себя капли воды и в очередной раз подумала, что их охраняют так, словно опасаются налета террористов. Ну почему они всем кажутся такими важными персонами?

Энн нажала кнопку лифта и была приятно удивлена тем, что дверь мгновенно открылась. На третьем этаже царил привычный беспорядок, и Энн с трудом протиснулась к своему столу, на что ушло не меньше пяти минут. Часть сослуживцев интересовалась ее статьей в последнем номере, а другая выражала сочувствие по поводу болезни мужа. Учтиво ответив на все вопросы, Энн уселась наконец за свой стол и бросила взгляд на экран компьютера. Компьютер со всей серьезностью сообщил ей, что она должна откликнуться на двадцать три внутренних запроса и сорок два внешних. А посреди стола, на самом видном месте, лежала коротенькая записка от ее редактора: "Зайди ко мне. Вив".

Энн задержалась на своем месте ровно столько, сколько потребовалось на то, чтобы засунуть сумку в стол, снять промокший жакет и повесить его на вешалку. После этого она преодолела узкий проход между столами и вошла в кабинет редактора, точнее, редакторши. Та разговаривала по телефону и одновременно прикладывалась к чашке с кофе. Энн принялась машинально просматривать бумаги на столе Вивиан Эндрюс, не ощущая при этом никакой неловкости.

– Я знаю, что вы делаете, и считаю это недостойным, если не сказать незаконным, – завершила телефонный разговор Вивиан и положила трубку. – Ты собираешься все прочитать или, может быть, все-таки присядешь?

Энн недовольно посмотрела на стул, а потом на свою начальницу.

– Я прочла твою записку. Что случилось?

Вивиан Эндрюс погрузила руки в кучу бумаг на своем столе и через секунду извлекла оттуда утренний номер их газеты, раскрытый как раз на статье Энн. Постучав по газетному листу ярко накрашенным ногтем, Вивиан подняла голову.

– Как видишь, я отправила твою статью в печать в том виде, в каком ты продиктовала мне ее вчера вечером. А теперь, когда ты уже вернулась с места казни и обо всем рассказала нашим читателям, как долго ты намерена дразнить гусей? Могу ли я надеяться, что ты займешься наконец чем-нибудь более интересным и по-настоящему новым? – Вивиан откинулась на спинку стула и посмотрела на Энн вопрошающим взглядом. – Кстати, под словами "по-настоящему новым" я имею в виду нечто такое, что произошло за последние, скажем, шесть месяцев.

По интонации начальницы Энн поняла, что та начинает терять терпение.

– Сколько у меня есть времени? – угрюмо спросила Энн.

Вивиан Эндрюс сложила пальцы и в раздумье опустила на них подбородок.

– Не очень много, – сказала она наконец. – Грядет сокращение бюджета, и мы можем оказаться в весьма затруднительном положении.