– Назови мне хотя бы свое имя! Возможно мне удастся добиться, чтобы тебя прекратили преследовать.

Тогда он ответил:

– Если в нужный момент ты будешь моим свидетелем перед людьми, я стану твоим свидетелем перед моим отцом.

– Твое имя! – взмолился я – И кто же твой отец, если ты его так превозносишь, о странный человек?

Но он лишь промолчал в ответ и, укутавшись в плащ, стал медленно удаляться, давая тем самым понять, что наш разговор окончен. Несмотря на то что он был из плоти и крови, в чем я мог убедиться собственноручно, он показался мне настолько необычайным, что я не посмел следовать за ним и надоедать ему своими вопросами. Постояв немного в нерешительности, я вернулся в укрытие, занял свое прежнее место и сразу же провалился в сон без видений.

Меня разбудил свет зарождавшегося дня. Над противоположным берегом озера поднималось безмятежное, словно водная гладь, солнце, обрамляя золотом вершины гор. За озером, будто видение из сна, поднимались портики Тивериады. Перед моим взором предстала мирная красота, и мне казалось, что после сна я родился другим человеком в другом мире. Проснувшиеся раньше меня рыбаки уже творили молитву «Слушай, Израиль!»

Однако незнакомец и его сети куда-то исчезли. Остатки вчерашнего ужина были разложены как бы специально для нас. Мы втроем молча и с аппетитом поели, а затем вернулись на берег к лодке. Я осмотрелся вокруг, напрасно пытаясь отыскать взглядом одинокого рыбака: вчера вечером он говорил, что на рассвете собирается отправиться на рыбалку, однако нигде не было видно даже его следов.

Рыбаки широкими гребками весел уводили лодку от берега, и ее нос разрезал прозрачно чистые воды, в которых отражались вершины гор и алый восход солнца. Я по-прежнему испытывал ощущение наготы и свободы, словно кто-то избавил меня от тяжести ненужных одежд. Однако чем больше я думал о случившемся этой ночью, тем больше сомневался, не переставая задавать себе вопрос: а что, если все это было лишь небывалой яркости сном? Откуда одинокий отшельник Галилейского моря мог знать греческий язык?

Рыбаки продолжали усиленно грести, глядя только вперед, желая как можно скорее удалиться от чужого берега. Я же не переставал оглядываться назад, пытаясь увидеть где-нибудь на берегу силуэт одинокой человеческой фигурки. Однако это занятие оказалось бесплодным.

– Кто был тот человек, приютивший нас на ночь? – наконец спросил я. – Вы знаете его?

– Ты слишком любопытен римлянин! – возразили они. – Мы находились на запрещенном для нас берегу.

Однако после паузы один из них сказал:

– Это мог быть весьма известный человек. Может, тебе приходилось видеть, как он обращался к толпам людей или был изгнан из Галилеи после нескольких ударов кнута? Для этого требуется не так уж и много! Иоанн остался без головы за то, что посмел запрещать князю жить с женой его брата!

А второй добавил:

– В его лице и глазах было что-то напоминавшее Иисуса из Назарета. Если бы подобное было возможно, я бы сказал, что это сам раввин, однако Иисус был выше ростом, серьезнее и не так приветлив, как этот незнакомец. Может быть, это был один из его братьев или кто-то из родственников?

В мозгу у меня запульсировала необычная мысль, потрясшая меня до самих глубин моего существа.

– Немедленно поворачивайте обратно! – взревел я, вскочив в лодке на ноги.

Они ничего не хотели слышать об этом, пока я не пригрозил броситься в воду и добраться до берега вплавь. Тогда они развернули лодку, и мы поплыли обратно. Нос лодки еще не успел коснуться берега, как я спрыгнул в воду и, задыхаясь, помчался к навесу, однако поблизости никого не было. Словно сумасшедшие я носился по берегу, пытаясь отыскать хотя бы его следы, пока рыбаки силой не заставили меня вернуться в лодку.

Оказавшись на борту, я, закрыв лицо руками, принялся упрекать себя за отсутствие здравомыслия и за то, что не сумел узнать его, если этот человек действительно был Иисусом из Назарета. Однако вскоре меня одолели сомнения: как я сам мог убедиться, незнакомец был таким же человеком, как и все остальные, в его чертах не было ничего божественного, по крайней мере в моем понимании; кроме того, разве не воспринимал я его речи как бред воспаленного рассудка? Но при этом я подумал: почему божественное должно быть таким, каким оно мне кажется или каким я могу его себе представить? Кто я таков, чтобы решать в каком обличье должен предстать предо мной Сын Божий?

Терзаясь жестокими сомнениями, я не знал, что думать, вспоминая каждое его слово и каждый мой вопрос. Наконец я был вынужден оставить это занятие, думая лишь о том, действительно ли я буду присутствовать на скачках в Тивериаде, как он это предсказал.

В гневе я воскликнул:

– А ведь вчера я вам говорил о том, что назаретянин на третий день воскрес из мертвых! Если вам действительно показалось, что вы узнали его, почему же не обратились к нему?

Обменявшись взглядами, словно пытаясь сговориться, они ответили:

– К чему задавать ему вопросы? Если бы у него было бы что нам сказать, он заговорил бы первым! Кроме того, он внушает нам страх! Мы никому не станем говорить об этой встрече и тебе советуем поступить так же! Если это действительно был Иисус – во что нам верится с трудом, – у него должны быть свои причины, чтобы жить в одиночестве и скрываться от римлян.

– Если он тот, за кого мы его принимаем, ему нечего опасаться на этом свете! – настаивал я. – В Иерусалиме он явился своим ученикам, собравшимся в наглухо закрытой комнате.

Рыбаки, рассмеявшись, сказали:

– О чужестранец, никогда не верь тому, что тебе рассказывают галилеяне! Нас очень легко чем-то увлечь, и у нас, кроме того, богатое воображение!

Вернувшись в свою роскошную комнату в греческой гостинице у термий, я испытал настоящее облегчение, наконец-то оставшись один: теперь я мог спокойно думать и поступать так, как мне захочется. Мария из Беерота действительно вертелась подле меня, словно щенок, и лишь после того, как Магдалина избавила меня от ее присутствия, я осознал, насколько она мне мешала.

В покое своего жилища я опять воспроизвел в памяти все, что произошло на песчаном берегу, однако после этого чувство покоя оставило мою душу, сменившись горечью, раздражением и беспокойством. В атмосфере гостиницы, где каждый богатый постоялец заботился лишь о том, как бы провести сравнение между собой и своим соседом, присматриваясь к его болезням и диете, мной начали овладевать сомнения в том, что я действительно встретил назаретянина: буря могла так повлиять, что для меня все превратилось в перемешанный с реальностью кошмар; и разве рыбаки сами не смеялись надо мной? Если бы незнакомец оказался Иисусом, то он, пожелав явиться нам открыто, обязательно назвался бы и прямо заявил о себе!

Терзаемый муками сомнений, я пытался шагать по комнате, а на глаза наворачивались горькие слезы. Вновь обретенное одиночество становилось для меня невыносимым, и я дал знать о своем возвращении Клавдии Прокуле. Она ответила, что не может принять меня, потому что к ней прибыли придворные князя Ирода Антипаса.

На следующий день Клавдия пригласила меня на ужин. Приглашенных было много, и мне удалось познакомиться с Хузой, римским советником при дворе и супругом Жанны, и с врачом князя, которого тот отправил к Клавдии Прокуле, надеясь, что он сможет ее излечить. Этот либерально настроенный иудей учился на острове Кос и был настолько эллинизирован, что походил на грека больше, чем любой из настоящих греков. В ожидании появления хозяйки, прежде чем сеть за стол, в атриуме дворца нам предложили вина со сладкими и острыми яствами. Придворные засыпали меня коварными вопросами, однако я ограничился хвалебными словами в адрес спасительных вод термий, благодаря которым моя нога так быстро зажила.

Клавдия Прокула потребовала, чтобы на пире присутствовала Жанна, что, по всей видимости, не понравилось ее супругу, и та за все время трапезы не проронила ни слова. Весьма бледная лицом хозяйка дома поведала, что ей никак не удается обрести спокойный сон, несмотря на благотворное воздействие купаний, и что если ей случайно удавалось сомкнуть глаза, она сразу же становилась жертвой ужасных кошмаров, ей пришлось приставить к себе раба, в задачу которого входило будить ее, если она начинала стонать во сне.