Понемногу стали сгущаться сумерки и, несмотря на то что мы выкрутили свою одежду, нас донимал холод. Чуть поодаль, у самого подножья горы, мы заметили небольшой навес, там мерцал чуть заметный огонек. Я предложил направиться к нему, чтобы обсушить нашу одежду, однако мое предложение наткнулось на сопротивление со стороны рыбаков.

– Сейчас мы находимся на чужом берегу, – возразили они. – К счастью, у нас нет с собой сетей, иначе нам пришлось бы платить штраф за ловлю рыбы в чужих водах, Помимо этого, здесь находят себе убежище все воры и разбойники Галилеи, не считая прокаженных, которые живут в пещерах.

И все же у нас не было никакой надежды самим разжечь огонь, потому что кремень и огниво намокли в воде. Тогда я решительно направил свои стопы к укрытию, после недолгих колебаний оба рыбака нехотя последовали за мной. Подойдя поближе, я смог различить сидевшего на земле человека, подбрасывавшего сучья в костер, пламя которого уже поднималось до небес, а в ноздри мне ударил запах жареной рыбы и свежего хлеба. У навеса сушились сети.

– Да пребудет мир с тобой! – сказал я одинокому рыбаку. – Буря застигла нас посреди моря, не позволишь ли ты обсушить одежду у твоего костра?

Он жестом пригласил нас присаживаться; я снял одежду и развесил ее на шесте. На плоских камнях поджаривался хлеб, а на углях костра – две большие рыбины, Уже наступил первый час, на побережье быстро опускалась тень от гор, но в сумерках все еще можно было различить очертания строений Тивериады на противоположном берегу озера.

Чистое лицо незнакомца выражало расположенность по отношению к нам, и я отбросил все опасения. Он, предупредительно приветствуя моих спутников, подвинулся и дал им место у костра. Они осмотрели сеть и поинтересовались, была ли рыбалка удачной; он же скромно ответил, что надеется на то, что буря загнала косяк рыбы в бухточку – на следующее утро он хотел попытать удачи.

Не говоря ни слова, как будто это подразумевалось само собой, он взял хлеб и, благословив его, отрезал каждому по ломтю, оставив один себе; точно так же он наполнил терпким вином чашу, вырезанную из корня виноградника, благословил ее и протянул нам, мы вчетвером отпили из одной чаши. Жареная рыба ему удалась, но поскольку у него, видимо, не было соли, он приправил ее ароматическими растениями. Мы ели, не говоря друг другу ни слова, Я приметил, что мои спутники недоверчиво поглядывали на незнакомца а он, потупив взор и улыбаясь сам себе, смаковал каждый кусочек пищи. По окончании трапезы, он принялся с помощью ветки что-то рисовать на песке, словно пытаясь скрыть охватившее его смущение.

Пока мы ели, наша одежда сушилась, от нее исходили плотные клубы пара. Меня объяло ощущение тепла, и я испытывал чувство удовлетворения; меня клонило ко сну, веки налились тяжестью. Я никак не мог отвести взгляд от этого человека, который столь любезно не сказав ни одного лишнего слова, разделил с нами свою трапезу. Я еще обратил внимание на то, что его руки и ноги испещрены шрамами, а на лице запечатлелось какое-то данное выражение, словно он только что оправился от тяжелой болезни и прибыл сюда, чтобы провести время выздоровления в одиночестве. Однако в присутствии рыбаков, хранивших молчание, я не стал задавать ему лишних вопросов. Наконец, так и не дождавшись когда одежда высохнет, я погрузился в глубокий сон и ощутил его прикосновение, лишь когда он набросил на меня уже просохший плащ.

До самого пробуждения я видел сны, от которых на глаза навернулись слезы; проснувшись, я увидел подле себя спящих рыбаков, издававших легкий храп, по моим щекам текли слезы, и я чувствовал себя сиротой. Костер уже давно погас, а по положению звезд на небе я определил, что уже наступило время третьей стражи. Передо мной расстилалось озеро, поверхность которого была гладкой, как зеркало, однако одинокий незнакомец куда-то исчез, его отсутствие вызвало у меня странный прилив тоски. Но увидев, что он стоит на берегу, лицом к озеру и спиной к нам, я испытал облегчение. Укутавшись в плащ, я поспешил к нему.

– Куда ты смотришь? – спросил я.

Не оборачиваясь, он ответил:

– Я видел разверзшиеся небеса, величие своего отца, и затосковал по его дому.

Чуть погодя я сообразил, что обратился к нему по-гречески и он ответил мне на том же языке, это заставило меня предположить, что передо мной, возможно, один из учеников Иоанна Крестителя, который нашел на этом берегу укрытие от преследований Ирода Антипаса и жил в одиночестве, добывая себе пропитание рыбной ловлей.

Тогда я сказал:

– Я тоже ищу путь к царству. Сегодня я проснулся заплаканным. Укажи мне этот путь.

– Существует только один путь, – ответил он – То, что ты делаешь для одного из моих самых меньших братьев, ты делаешь для меня.

И добавил:

– Мир мой даю вам: не так, как мир дает. Да не смутится и не устрашится сердце твое, дух истины придет вслед за мной, однако мир не примет его, потому что не видит и не разумеет. Но если ты веришь в этот дух, он тебя никогда не покинет и будет жить в тебе. Я никого не оставляю сиротой.

Сердце мое разрывалось в груди, однако я не решался прикоснуться к этому рыбаку.

– Твои речи не похожи на речи простого человека. Ты говоришь, как власть имущий, – прошептал я.

Он ответил:

– Мне дана вся власть над землей и над небесами.

Неожиданно он обернулся ко мне лицом. При свете звезд и луны я увидел его мягкую, но строгую улыбку. Мне показалось, что его взгляд проникал в самые потаенные глубины моей души, словно снимая с меня одну одежду за другой и оставляя совершенно открытым, однако от этого я лишь почувствовал какое-то облегчение.

Указав на противоположный берег, он произнес:

– Там, в греческом театре княжьего города плачет девушка: она только что потеряла своего брата и теперь ее некому защитить. Что ты видел во сне?

– Белого коня.

– Да будет так! – произнес он, – Через несколько дней ты побываешь на бегах: сделай ставку на квадригу с белыми лошадьми, а затем разыщи эту девушку и отдай ей все, что выиграешь.

– Как же мне найти в таком большом городе неизвестную девушку, потерявшую своего брата? – возразил я. – И на какую сумму мне ставить?

Он опять улыбнулся, но на этот раз его улыбка была такой печальной, что я почувствовал, как мое сердце разрывается на части.

– О Марк, к чему эти ненужные вопросы! – тихо упрекнул он.

Однако я не понял, к чему относился этот упрек.

– Откуда тебе известно мое имя? – удивился я. – Разве мы знакомы? По правде говоря, мне кажется, я где-то тебя видел.

Покачав головой, он сказал:

– Разве тебе не достаточно того, что я тебя знаю?

Я понял, что это был человек необычной судьбы, и убедился, что передо мной – один из смиренных духом, у которого от постоянных размышлений и одиночества помутился разум. Иначе как бы он смог хвалиться тем, что обладает властью над небесами и землей? Однако я все же решил запомнить его совет, потому что вполне возможно, он умел угадывать будущее.

Тогда он сказал:

– О несчастный! Ты смотришь и не видишь, слышишь и не разумеешь! Однако придет день, и ты об этом вспомнишь, о Марк, и тогда тебе придется умереть имени моего ради, чтобы оно осветилось в тебе, как во мне освещается имя моего отца.

– Что за несчастье ты мне предрекаешь? – вздрогнув, воскликнул я, не понимая смысла его слов.

Я подумал, что он не умеет верно изъясняться по-гречески, потому что мне никак не удавалось понять его.

Он глубоко вздохнул, и неожиданно сбросив с себя плащ, остался нагим до пояса. Бедность его была столь вопиюща, что на нем не оказалось даже туники.

– Прикоснись к моей спине, – обернувшись, сказал он.

Протянув руку, я ощупал его плечи, на которых остались рубцы от кнута. Еще раз вздрогнув, он приложил мою руку к левому боку, и мой палец попал в след от глубокой раны. Его действительно так ужасно мучили и пытали, что он вполне мог утратить рассудок. Я проклял иудеев, поступавших так друг с другом из-за своей религии, потому что в этом человеке не было ничего дурного, даже если он говорил не совсем обычные вещи. Во мне пробудилась огромная жалость к нему.