– Мир вам! – сказал я, входя.
Однако никто из них не ответил. Наконец Иоанн не выдержал и бросил взгляд на своего старшего товарища, словно прося что-то сказать в ответ, но тот лишь продолжал недоверчиво рассматривать меня с ног до головы.
Наступило тягостное молчание.
– Он пошел за мной, – словно оправдываясь решился наконец сказать Нафанаил.
– Я ищу единственный путь, – быстро произнес я, опасаясь, что эти люди просто прогонят меня безо всяких объяснений.
Посреди комнаты, вокруг большого стола стояли скамьи, из чего я понял, что это трапезная.
Закончив свой дотошный осмотр, недоверчивый человек сделал движение рукой.
– Выйдите, Нафанаил и Марк! – приказал он. – Подождите во дворе и присмотрите за тем, чтобы все было в порядке.
После их ухода он закрыл дверь на огромный ключ.
– Мир тебе, чужестранец! – наконец произнес он. – Чего ты хочешь от нас? Как бы путь, который ты ищешь, не оказался для тебя слишком коротким.
Однако здесь вмешался Иоанн:
– О Фома! Несчастный Фома, который во всем и во всех сомневается!
Затем, обернувшись ко мне, он добавил:
– Ищущий да обрящет, а тому, кто стучит, открываются двери. Нам говорили, что ты исповедуешь смирение и кротость души. Ты долго стучался, и вот мы открыли тебе дверь.
Предложив мне сесть, он устроился напротив, дружелюбно глядя на меня ясными, как источник, глазами мечтателя. После минутного колебания Фома тоже сел рядом с ним.
– Я один из Двенадцати, о которых тебе рассказывали, один из тех, кого он сам выбрал и назначил своими посланниками и кто шел за ним. А это – самый младший из нас, Иоанн, за которым я должен присматривать, потому что ему не хватает осторожности. Однако не обвиняй нас в ее излишестве, – добавил он – Тебе ведь известно, что члены правительства хотят и нас предать суду; они распространили слухи, будто мы хотим поднять восстание, что сигналом к его началу послужит поджог храма; они также рассказывают, что мы убили того, кто предал нашего Учителя. Не стану скрывать: мы долго спорили по поводу тебя, и я высказывался против больше всех остальных, не считая Петра, который даже не хочет о тебе слышать, потому что ты – чужестранец. Однако на твоей стороне была Мария из Магдалы.
– Я знаю тебя, – произнес Иоанн – я видел тебя у креста и могу засвидетельствовать, что ты не поддерживал тех, кто насмехался над ним.
– Мне тоже о тебе рассказывали, – ответил я.
Трудно было оторвать взгляд от его лица, самого красивого, которое мне когда-либо доводилось видеть. У него было такое выражение, словно его никогда не касалась тень дурной мысли, на нем играла и читалась жажда перемен. От него исходило достигавшее меня ощущение мира.
– Так что же ты от нас хочешь? – переспросил Фома.
Его недружелюбие заставило меня быть осмотрительным, поскольку мне показалось, что больше всего он желает оградить от посторонних тайну, известную всем ученикам.
– Я лишь прошу указать мне путь, – тихо произнес я.
Фома бросил на Иоанна косой взгляд:
– Прежде чем его схватили, он говорил, что у его отца не одно местопребывание, что он все подготовит для нас, Двенадцати, однако Иуда предал его. И тогда он сказал: «Вы знаете путь, по которому вам идти».
Фома прижал ладонь к покрытому морщинами лбу, и в его глазах появилось беспокойство.
– Тогда я ему ответил, что поскольку мы не знаем, куда он идет, мы не можем знать этого пути! А теперь ты, чужестранец, спрашиваешь меня о том, чего я сам не знаю!
– Фома! О Фома! – прервал его Иоанн. – Он сам дал тебе ответ, говоря что он – это путь, истина и жизнь. Как же ты можешь говорить, что не знаешь этого пути?
Не выдержав, Фома неожиданно вскочил и ударил кулаком в раскрытую ладонь.
– А что все это значит? – воскликнул он. – Объясни мне, я не могу понять!
Видимо Иоанну очень хотелось это сделать, но в моем присутствии он сдержался. Прежде чем вступить в разговор, мне понадобилось какое-то время для размышлений.
– На третий день он восстал из своей могилы.
– Да, – подтвердил Иоанн. – Мария из Магдалы сказала нам, что надгробный камень отвален; тогда мы с Петром побежали в этом удостовериться и нашли могилу пустой.
– Ну да, ну да! – с иронией произнес Фома. – Марии виделись ангелы и какой-то призрачный садовник!
– Садовник?! – вздрогнув, воскликнул я, и что-то задрожало у меня внутри.
– Бабские россказни! – продолжал Фома, но обращая внимания на мои слова – Нафанаил и тот, второй, тоже видели его на дороге в Эммаус и даже его не признали!
– В то же день он явился к нам на закате, когда мы собрались здесь, умирая от страха и наглухо заперев все двери, – рассказывал Иоанн. – Он был с нами, разговаривал и обещал то, о чем я боюсь повторять себе самому, а не только незнакомому человеку. Но при этом он был жив! Затем он исчез точно так же, как и появился, а в нас с тех пор вселилась вера.
– Вот именно! – насмешливо воскликнул Фома, – Они все так же глупы, как Нафанаил и тот, второй, не говоря уже о Марии! Я не был при этом и не верю в эти видения. И не поверю в это до тех пор, пока не увижу на его руках следы от гвоздей и не смогу своими пальцами ощупать его раны. Нет! Не поверю! Пусть я тотчас же умру, но это мое последнее слово!
Иоанну было так тяжело слышать эти исполненные скепсиса слова, что он отвернулся. Но при этом ничего не сказал. Мне показалось, что сомнения Фомы успели поколебать веру тех, кто был свидетелем столь необычного явления.
Меня охватила какая-то странная радость, позволившая неожиданно твердо заявить:
– Для меня нет необходимости быть очевидцем всего, чтобы уверовать! Я и без этого готов согласиться с тем, что он воскрес из мертвых и все еще находится на земле. Я жду, сам не зная чего. За эти дни произошло немало событий, и произойдет еще много такого, что прежде казалось невозможным.
– Ты даже не принадлежишь к сынам Израиля, – с презрением заметил Фома. – Однако ты пришил к своему плащу фалды новообращенного. По правде говоря, я никогда бы не понял, зачем ты так настойчиво шпионишь за нами, если бы не догадывался о твоих намерениях; только не думай, что я не знаю о том, что ты был гостем прокуратора в Антонийской крепости, так вот: тебе хочется, чтобы мы угодили в твою ловушку и заговорили – тогда нас смогут распять или забросать камнями у стены!
Сжимая свои узловатые пальцы, он продолжал, обеспокоенно поглядывая по сторонам:
– Ты когда-нибудь видел как забрасывают камнями человека? Я – да! И не хотел бы испытать подобное на собственной шкуре, особенно теперь, когда он мертв, будь он в своей могиле или где-нибудь в другом месте!
– Зачем же ты тогда остаешься в Иерусалиме? – спросил я таким же резким тоном – Если все обстоит так, как ты говоришь, убирайся отсюда! Возвращайся к себе, принимайся за прежнюю работу и перестань ворчать! Чего же ты ждешь?
Он потупил взор, как это делает человек, издавна привыкший гнуть хребет при звуке властного голоса.
– Я не могу уйти отсюда один! – выкрикнул он в свою защиту, теребя полу плаща. – Если хочешь знать – мы понапрасну теряем время: ожидаем здесь чего-то ссоримся, не можем ни на что решиться и прийти к согласию. В тысячу раз безопаснее было бы укрыться в пустыне, а затем разойтись по домам.
Иоанн посмотрел на него своим светлым, как родниковая вода. взглядом:
– С тех пор как ты стал избранным, у тебя больше нет дома! Ты сам забросил свое прежнее дело: вспомни, что он сказал: «Тот, кто взялся за плуг и оглядывается назад, недостоин царствия». О Фома, мы не сможем никогда вернуться к своей прежней жизни!
– А какое оно, его царство? – с нетерпением спросил я.
Однако Фома презрительно тряхнул головой и сказал:
– Могу лишь с уверенностью сказать, что он оказался совсем не таким, каким мы его себе представляли!
Не скрывая своего бессильного раздражения, он опять ударил кулаком в раскрытую ладонь.
– Разве я тоже не собирался продать свой плащ и купить меч? – воскликнул он – И разве я не жаждал умереть вместе с ним и ради него? Да сжалится над нами Бог! Будучи человеческим сыном, он обладал силой и возможностью творить на этой земле все, что ему захочется, а потом вздумал принести себя в жертву, словно беззащитный ягненок, покинув нас на произвол судьбы! Теперь мы не знаем, во что нам верить и куда идти. Когда человека забрасывают камнями, у него изо рта течет кровь, а из носа – кровавые сопли; он орет, плачет, он не в силах сдержать экскременты, которые извергаются из него, до тех пор пока он не перестанет дышать. К чему дожидаться подобного, если его больше нет среди нас?
