— Что? — Сначала Сили не расслышал или не понял, но потом охнул: — Черт! Поверить не могу! Как?

— Скверно. Не по телефону.

— Да, конечно… Господи, вот ужас-то! Вдобавок ко всему еще и это!

— Да. Я вот зачем звоню: помните, я говорил вам о своей знакомой сиделке? Будьте так добры, позвоните ей и скажите, что произошло. Сам я не могу.

— Да-да, конечно.

Я дал ему номер, и еще пару минут мы поговорили.

— Ужасный удар для семьи… для того, что от нее осталось, — сказал Сили. — Для вас тоже. Сочувствую вам, Фарадей.

— Это моя вина. — Из-за помех он недослышал, и я повторил: — Надо было сразу ее забрать. Я упустил шанс.

— Что? Бог с вами! Мы все с этим сталкивались. Если уж пациент вбил себе в голову, вряд ли кто его остановит. Вы же знаете, он всегда исхитрится. Успокойтесь, старина.

— Пожалуй, вы правы.

Но я сам себе не верил. Повесив наушник на рупор, я посмотрел на дверь спальни миссис Айрес, видневшуюся сквозь балясины, малодушно отвел взгляд и поплелся прочь.

В гостиной я подсел к Каролине и взял ее за руку. Пальцы ее были холодны и безжизненны, точно у воскового манекена. Я нежно поднес их к губам; она никак не откликнулась, но лишь наклонила голову, словно к чему-то прислушиваясь. Я тоже напряг слух. В этой позе мы оба застыли, но вокруг стояла абсолютная тишина. Не слышалось даже тиканья часов. Жизнь в доме словно замерла.

Каролина посмотрела мне в глаза и негромко сказала:

— Слышите? Наконец-то дом затих. Что бы это ни было, оно получило все, что хотело. Знаете, что самое ужасное? Чего я никогда ему не прощу? Оно сделало меня своей помощницей.

Больше она ничего не сказала. Потом приехала полиция, следом перевозка; пока забирали тело, с нас троих сняли показания. После отъезда посторонних Каролина вновь ненадолго впала в ступор, а затем, словно ожившая марионетка, села к столу и принялась составлять список того, что необходимо сделать в предстоящие дни; на отдельный лист она выписала друзей и родственников, кого следовало известить о смерти миссис Айрес. Я пытался уговорить ее отложить это на потом, но она лишь упрямо покачала головой и продолжила работу; в конце концов я сообразил, что так оно даже лучше, ибо в подобных хлопотах ей легче пережить шок. Взяв с нее обещание не засиживаться, но поскорее принять успокоительное и лечь в постель, я укутал ее клетчатым пледом и покинул дом. Мой уход сопровождали стук ставен и шорох штор — по старомодной традиции, в знак скорби и уважения к покойной, Бетти затемняла комнаты. Вот хлопнул последний ставень; в конце гравийной дорожки я оглянулся и увидел незрячий от горя дом, затихший посреди белого безмолвия.

Уезжать совсем не хотелось, но меня ждали свои безрадостные обязанности, и я отправился в Лемингтон на встречу с окружным коронером. Я уже понял, что скрыть обстоятельства смерти миссис Айрес, выдав ее за естественную кончину (как иногда я делал для убитых горем семейств), не удастся. Но поскольку я лечил покойную от психического расстройства и засвидетельствовал самоубийство, я тешил себя слабой надеждой, что сумею уберечь Каролину от мучительного дознания. Однако следователь был дотошен, хоть и сочувствовал. Он обещал по возможности не предавать дело огласке, но, коль речь шла о внезапной насильственной смерти, дознание было неизбежно.

— Что подразумевает вскрытие, — сказал коронер. — Обычно его проводит врач, зафиксировавший смерть, и я бы мог поручить это вам. Как вы? — Он знал о моих связях с семейством. — Ничего зазорного, если этим займется кто-то другой.

Секунду-другую я раздумывал. Вскрытия меня никогда не прельщали, но особенно тяжело, когда дело касается близкого друга. Однако все во мне восстало, едва я представил, как над несчастным телом в отметинах трудится Грэм или Сили. Я и так ужасно подвел миссис Айрес; коли уж нельзя избавить ее от последнего унижения, будет лучше, если это сделаю я и сделаю деликатно. Тряхнув головой, я сказал, что справлюсь. Было далеко за полдень, мой утренний прием безвозвратно погиб, впереди простиралось унылое свободное время, и я прямиком направился в морг, дабы поскорее разделаться с жуткой процедурой.

Сомнения в том, что я с нею справлюсь, не покидали меня даже в ледяной, отделанной белым кафелем мертвецкой, когда я стоял перед накрытым простыней телом, поглядывая на лоток с инструментами. Однако стоило начать, и самообладание вернулось. Теперь я знал, чего ожидать, и царапины со щипками, обескуражившие меня в Хандредс-Холле, при ближайшем рассмотрении утратили свою кошмарность. Если прежде казалось, что ими покрыто все тело, то сейчас я видел: все они в пределах досягаемости рук миссис Айрес, — скажем, на спине отметин не было вообще. Не знаю почему, но я почувствовал облегчение оттого, что все это сотворила она сама. Я продолжил работу и сделал надрез… Я был готов к скрытым хворям, но их не оказалось. Ничего, кроме обычных возрастных изменений. Не было и признаков насилия в последние дни или часы жизни — ни поврежденных костей, ни внутренних кровоизлияний. Смерть явилась результатом удушения, что полностью совпадало с рассказом Каролины и Бетти.

И вновь я почувствовал явное облегчение. Открылся мой потаенный мотив к тому, чтобы самому делать вскрытие. Я боялся, что всплывет какая-нибудь деталь — не знаю, какая именно, — которая бросит подозрение на Каролину. Меня все еще покусывали сомнения на ее счет. Наконец-то они развеялись. Было стыдно, что я их допустил.

Постаравшись аккуратно зашить тело, я отправил отчет коронеру. Через три дня состоялось дознание, при столь явных свидетельствах бывшее весьма скоротечным. Все заняло менее получаса, вердикт гласил: «самоубийство в помрачении рассудка». Наибольшую неприятность доставила публичность процесса: зевак было не много, но присутствовали газетчики, которые на выходе из суда нам досаждали. История появилась во всех местных газетах, ее подхватила и пара национальных. Один репортер притащился из Лондона и под видом полицейского пытался допросить Каролину и Бетти. Те легко его спровадили, но возможность повторения подобного меня пугала. Вспомнив то недолгое время, когда парк был забаррикадирован от вторжения Бейкер-Хайдов, я воскресил обычай цепей и замков на воротах. По ключу от них я оставил в доме, вторые ключи прицепил на свой брелок и еще заказал себе дубликат ключа от черного хода. Мне стало спокойнее, поскольку теперь в любое время я мог попасть в дом.

Неудивительно, что самоубийство ошеломило всю округу. Последние годы миссис Айрес редко покидала имение, но оставалась известной личностью, к которой многие были весьма расположены. Еще долго в любом поселке меня непременно кто-нибудь останавливал, чтобы узнать мое мнение об этой истории и выразить свое сочувствие и огорчение тем, что «такая чудесная, красивая и добрая дама, истинная старомодная леди» совершила столь невероятный и ужасный поступок, «осиротив двух несчастных детей». Многие спрашивали, когда вернется Родерик. Он гостит у приятелей, отвечал я, сестра пытается с ним связаться. Лишь Росситерам и Десмондам я сказал правду, дабы они не тревожили Каролину неудобными вопросами: в частной клинике Род лечится от нервного расстройства.

— Какой ужас! — воскликнула Хелен Десмонд. — Поверить не могу! Что ж раньше-то Каролина молчала? Мы догадывались об их неприятностях, но они вроде бы сами с ними справлялись. Знаете, Билл неоднократно предлагал свою помощь, но они всегда отказывались. Мы думали, просто дело в деньгах. Если б мы знали, что все настолько плохо…

— Вряд ли кто мог предвидеть подобное, — сказал я.

— И что теперь делать? Каролине нельзя оставаться в этом огромном мрачном доме. Она должна быть с друзьями. Надо, чтобы она переехала к нам. Ох, бедная, бедная девочка! Билл, мы должны забрать ее к себе.

— Разумеется, — ответил Билл.

Они были готовы немедленно ехать в Хандредс-Холл. Точно так же вели себя Росситеры. Однако я не был уверен, что Каролине понравится их вмешательство, пусть даже благонамеренное, и просил дать мне возможность сначала самому с ней поговорить. Как я и ожидал, Каролина содрогнулась, узнав об их планах: