— Стремление к существенному исходит лишь от меня. Я уже в нем захлебываюсь, если честно.

— Даже так? — удивился Сили.

Я кивнул.

— Да, вот уж не думал, что Каролина… Ну вот вам источник ваших миазмов.

Взгляд его стал еще лукавее, но я не сразу понял, о чем он.

— Неужели вы полагаете… — начал я.

Сили посмотрел мне в глаза и рассмеялся. Я вдруг сообразил, что все это его чрезвычайно забавляет. Он допил свой виски, вновь щедро плеснул в наши стаканы и закурил. Потом стал рассказывать еще более фантастическую историю о привидениях.

Я почти не слышал его. Он заронил в меня мысль, что тикала, будто стрелка метронома, и не желала угомониться. Я понимал, что все это вздор, против которого восставала любая окружавшая меня мелочь: огонь, потрескивавший в камине, ребячий гомон на лестнице, ароматный виски в стакане… Но за окном темнел вечер, а неподалеку в зимней мгле высился Хандредс-Холл, где все было иначе. Есть ли хоть сколько правды в том, что сказал Сили? Возможно ли, что в доме бушует ненасытная сокрушительная сила, источник которой Каролина?

Я отмотал воспоминания к тому, с чего все началось, — незадавшемуся приему, унизительному для Каролины и злосчастному для дочери Бейкер-Хайдов. Что, если именно в тот вечер было посеяно некое зловредное семя? Я припомнил, что после того в Каролине выпестовалась враждебность к брату и нетерпимость к матери и те пострадали, как и Джиллиан. Ведь именно Каролина первой заметила прожоги в комнате Родерика, обнаружила пожар, услыхала стуки и почувствовала «ручонку, барабанившую за стеной».

Вспомнилось еще кое-что. Нечто начало с Плута, которого оно, по выражению Бетти, «куснуло» или «науськало», а потом медленно набирало силу: передвигало мебель, запалило пожар, оставило каракули на стенах. Затем топотало по коридору и придушенно шептало в трубе. Оно росло, оно развивалось…

Чего ждать дальше?

В смятении я вскочил; Сили приподнял бутылку, но я замотал головой:

— Я и так уже злоупотребил вашим радушием. Мне пора. Спасибо, что выслушали.

— Сомневаюсь, что приободрил вас, — сказал Сили. — Видок ваш стал еще хуже. Может, посидите?

Его прервало шумное появление симпатичного сынишки. Раздухарившийся Сили погнался за мальчиком, а когда вернулся, я уже осушил свой стакан, надел пальто и шляпу и был готов к уходу.

Сили оживленно проводил меня до дверей; менее стойкий к спиртному, я слегка пошатывался и чувствовал, как от выпитого натощак печет в животе и кислит во рту. Быстро добравшись домой, я вошел в холодную смотровую; волной накатывала тошнота, а вместе с ней и нечто хуже, сродни ужасу. Сердце противно бухало. Я снял пальто и понял, что весь взмок. После секундного колебания я прошел в кабинет, поднял трубку и непослушным пальцем набрал номер Хандредс-Холла.

Был двенадцатый час. Шли гудки. Потом раздался настороженный голос Каролины:

— Да? Алло?

— Это я.

Тотчас голос стал встревоженным:

— Что-то случилось? Мы уже легли. Я думала…

— Ничего не случилось, — сказал я. — Ничего. Я хотел… просто вас услышать.

Наверное, это прозвучало глупо. Помолчав, Каролина рассмеялась. Смех был обычный, усталый. Ужас и тошнота потихоньку сникли, точно проколотые булавкой.

— По-моему, вы немного пьяны, — сказала Каролина.

— Кажется, да. — Я отер лицо. — Я был у Сили, он накачал меня виски. Вот же скотина! Втемяшил мне… всякие нелепости. Я так рад вас слышать. Скажите еще что-нибудь.

— Вот еще глупости! — фыркнула она. — Телефонистка бог знает что подумает. Что сказать-то?

— Что угодно. Прочтите стишок.

— Стишок? Ладно! — усмехнулась Каролина и скороговоркой произнесла: — «Мороз совершает свой тайный обряд в безветрии»[24]. Теперь марш в постель.

— Сейчас, еще секунду. Только представлю, как вы там. Все в порядке, да?

— Да, все в порядке, — вздохнула Каролина. — В кои-то веки дом ведет себя хорошо. Мама спит, если только вы ее не разбудили.

— Виноват. Извините, Каролина. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. — Опять устало рассмеявшись, она положила трубку, и смех угас.

Я услышал щелчок, а затем смутный шорох и далекую разноголосицу чужих разговоров.

В свой следующий визит я застал в доме Барретта, который по приказу Каролины выдрал из стены переговорную трубу, источник беспокойства. Как я и предполагал, местами оплетка сносилась, и резина под ней напрочь сгнила; сложенная кольцами труба выглядела жалко и безобидно, точно мумифицированная змея. Однако ее исчезновение приободрило миссис Бэйзли и Бетти: понемногу их лица утратили испуганное выражение, в котором они застыли со дня «несчастного случая с миссис Айрес». Сама миссис Айрес решительно шла на поправку. Порезы совершенно зажили. Все дни она проводила в малой гостиной, где читала или дремала в кресле. В ней еще была заметна легкая отрешенность, напоминавшая о пережитом потрясении, но я относил это на счет веронала, который она продолжала принимать на ночь и который, по моему мнению, за недолгое время не мог причинить ей вреда. Я сожалел, что Каролине приходится много времени проводить подле матери, ибо это снижало возможность повидаться с ней наедине. Но вместе с тем я был рад, что в ней поубавилось озабоченности и раздраженности. Казалось, после визита в клинику она примирилась с потерей брата и, к моему великому облегчению, больше не заговаривала о полтергейсте и привидениях.

Хотя загадочные происшествия тоже прекратились — никаких звонков, стуков, шагов и прочих странностей. Дом, по выражению Каролины, «вел себя хорошо». Близился конец марта, один тихий день сменял другой, и я уже стал думать, что странное заклятье тревожности, нависшее над домом, миновало свой пик и, подобно лихорадке, себя изжило.

В конце месяца погода изменилась. Резко похолодало, небо затянулось тучами, выпал снег. После прошлогодней невероятно слякотной зимы он был в новинку, однако изрядно досаждал мне и коллегам — даже с цепями на покрышках «руби» буксовала. На неделю с лишним парк Хандредс-Холла стал совершенно непроезжим, и я, боясь в нем застрять, совершал утомительные объезды. Тем не менее я исхитрялся довольно часто заглядывать к Айресам — оставлял машину у восточных ворот и к дому шел пешком. Конечно, главной моей целью было повидать Каролину, отрезанную от внешнего мира, и проведать миссис Айрес, но и сами пешие прогулки доставляли немалое удовольствие. Вырвавшись из плена заснеженной аллеи, я каждый раз замирал в восхищении: на ослепительно-белом фоне краснокирпичный дом в яркой зелени плюща и ледяном кружеве, скрывавшем его изъяны, выглядел великолепно. Не бубнил генератор, не рычали механизмы на ферме, не гремела стройка, работы на которой приостановил снег. Тишину нарушал только мягкий скрип моих шагов, который я старался еще больше приглушить, дабы не разрушить чары в заколдованном королевстве и замке Спящей красавицы, недавно упомянутой Каролиной. Укрыв стеклянный купол, снег слегка изменил даже интерьер дома: в вестибюле стало еще сумрачнее, а холодный, отраженный побелевшей землей свет из окон создавал в нем причудливые тени.

Самым тихим из заснеженных дней стал вторник, шестое апреля. Я приехал после обеда, рассчитывая, что Каролина, как обычно, сидит с матерью, но миссис Айрес пребывала в обществе Бетти. Устроив между собой столик, они играли в щербатые шашки. В камине потрескивал основательный огонь, в комнате было тепло и душно. Каролина ушла на ферму, сообщила миссис Айрес, вернется примерно через час. Угодно мне подождать? Я огорчился, но сказал, что подожду, поскольку располагал временем до вечернего приема. Бетти пошла приготовить мне чай, а я занял ее место за шашечной доской.

Миссис Айрес играла рассеянно, зевая шашку за шашкой. Через пару партий мы убрали доску, освобождая место для чайного подноса, после чего возникло неловкое молчание. Я не знал, о чем говорить, поскольку за последнее время миссис Айрес утратила интерес к местным сплетням. Все же я поведал несколько историй, которые она вежливо выслушала, но если и отвечала, то рассеянно и как-то замедленно, словно прислушиваясь к более захватывающему разговору в соседней комнате. Наконец мой небогатый запас историй иссяк. Я подошел к французскому окну и посмотрел на сверкающий белизной пейзаж. Миссис Айрес зябко потерла руки и, поймав мой взгляд, сказала: