– Всего полдюжины, – елейно пропел купец. – Только шесть штук. Шесть на все королевство, только шесть за пределами Турции. Какие-то шесть каштанов на весь христианский мир. Для вас, ваша светлость, для вас, господин Традескант.

– Что-нибудь еще? – небрежно поинтересовался Сесил.

– Вот эти семена. – Купец показал мешочек, наполненный твердыми черными семенами. – От редких цветов.

– Каких цветов? – осведомился Джон.

Теплый гладкий каштан уютно уместился в его ладони. Он словно чувствовал заключенную внутри жизнь, как в свежеснесенном яйце.

– Редкой красоты, как лилии, – промолвил купец.

Традескант засомневался: лилии растут из луковиц, а не из семян. Его пальцы крепко сжались, он вдруг вообще засомневался в этом продавце. Однако красота ореха и надежды, которые он сулил, не могли обмануть.

– Сколько вы хотите за корешки, семена и орехи? – спросил Сесил.

Купец быстро перевел взгляд с господина на садовника и безошибочно прочитал на лице Традесканта бессловесное желание.

– Пятьдесят фунтов.

Граф поперхнулся.

– За горсточку деревяшек?

Улыбнувшись, купец кивнул в сторону Традесканта. Сесил проследил за его взглядом и невольно рассмеялся. Джон как зачарованный все поворачивал и поворачивал каштан в ладони, совершенно позабыв о собеседниках.

– Для садовника новое дерево – это бесценное сокровище, – сказал купец. – Совершенно новое, которое цветет как роза и становится таким же мощным, как дуб.

– Восемь фунтов сейчас и восемь, если деревья не погибнут, – резко произнес граф. – Можешь приехать ко мне следующей весной, и, если деревья примутся, я заплачу тебе остальное. Если через пять лет у меня будут красивые мощные растения с цветами как у яблони, тогда я заплачу еще восемь фунтов.

– Может, девять? – возразил купец.

– Не больше девяти. – Граф поднялся на ноги. – Девять сейчас, девять, если примутся, и девять через пять лет, если вырастут.

– Я отвезу все сразу в Теобальдс, – заявил Джон, выходя из транса.

Он еще сжимал в руке орех. Купец уложил корешки и семена обратно в ларец и передал Джону.

– Разве ты не женился недавно? – вдруг вспомнил граф.

– Супруга подождет, – отрезал Джон. – Надо проследить, чтобы все правильно посадили, чтобы верно ухаживали. Каштаны нужно сразу же посадить в теплую влажную почву, иначе… – Он замолчал и посмотрел на купца. – А как там зимой, холодно?

Продавец пожал плечами.

– Я бывал там только весной.

Сесил коротко рассмеялся и спустился по сходням на пирс. Садовник последовал за ним, но вдруг его осенила внезапная мысль, и он окликнул купца, оставшегося на корабле.

– А листья меняют цвет осенью? Или дерево зеленое круглый год?

– Понятия не имею. – Купец пожал плечами. – Я никогда там не был осенью. Да и какая разница? Вот вырастет, и сами увидите.

– Просто нужно знать, когда сажать! – с раздражением крикнул Джон. – Если дерево вечнозеленое, то сажать можно в любое время, но лучше летом. А если оно сбрасывает листья и семена зимой, то сажать нужно в холодную землю!

Купец покачал головой и захохотал.

– Спрошу, когда снова поеду в Турцию! Если эти семена не взойдут, то привезу еще! В следующий раз по двойной цене!

Сэр Роберт пошел прочь, спотыкаясь на булыжной мостовой, и Джон бросился его догонять.

– Тебе следует научиться быть хитрее, Традескант, – заметил Сесил. – Если ты собираешься путешествовать и закупать для меня, ты должен торговаться, скрывая свои желания. Твое лицо как открытая книга с кулинарными рецептами.

– Сожалею, милорд, но я не мог хранить безразличие.

– Ну тогда тебя все обманут – от Флашинга до Дрездена.

– Я научусь демонстрировать усталость от мира, – пообещал Джон. – Буду культивировать это качество. Стану таким же усталым и безразличным, как шотландец, которому дали слишком маленькую взятку.

Граф рассмеялся.

– Сядешь в мою лодку? Я еду в Уайтхолл, заодно перевезу тебя через реку.

На пирсе тихо покачивалась лодка графа, весла были подняты в салюте, яркие цвета ливрей гребцов отражались в чистой воде Темзы.

– Я поскачу в Теобальдс верхом, – сообщил Традескант. – И сразу высажу наши покупки.

– А потом возвращайся к жене, – посоветовал Сесил, спускаясь с пирса в лодку. – Возьми несколько дней и проведи их с супругой. Свой сад тоже нужно возделывать.

А в Меофеме Элизабет ждала Джона.

– Женат один день и уже исчез, – резко выговаривала ей мать. – Надеюсь, ты ничего такого не сделала, что ему не понравилось, Элизабет?

Девушка пригладила прядь волос, выбившуюся из-под чепца.

– Конечно же нет, – ровным голосом отозвалась она. – Его вызвал сам граф. Вряд ли он мог послать в ответ известие, что не приедет!

– А как первая брачная ночь? – почти шепотом поинтересовалась Гертруда. – Ты не сможешь удержать его, если он решит, что поставленная задача не выполнена…

– Это понятно. Но он не собирается меня бросать. Его вызвал господин. Джон прислал мне записку из Лондона, он должен прибыть со дня на день.

– Простыни-то едва замараны, – с подозрением пробормотала Гертруда.

Элизабет вспыхнула. Она прибегла к хитрости, запятнав постельное белье клубничным джемом. По традиции простыни новобрачных вывешивались на подоконник для проветривания, и все соседи, да и вся деревня могли удостовериться в том, что брак состоялся и отныне нерасторжим. Даже люди социального положения Элизабет и Джона были не в силах избежать публичного обозрения.

– Вполне достаточно, – возразила Элизабет.

– Ну ладно!

Гертруда опустилась на жесткий стул и осмотрела маленькую гостиную.

– По крайней мере, он обеспечил тебя. И пока продолжает обеспечивать, думаю, особо скучать без него ты не будешь. Ты столько лет прожила старой девой!

– Джон будет меня обеспечивать, и он вернется, – спокойно ответила Элизабет. – Он поехал в Теобальдс с какими-то новыми растениями для графа. Но я ожидаю его со дня на день.

– Тебе надо было выбирать фермера. – Гертруда ехидно хихикнула. – Уж лучше муж, который пачкает землей пол в гостиной, чем муж, который исчезает утром после свадьбы.

– Лучше быть женой человека в фаворе у самого графа Сесила, чем бабой, которая, кроме своей деревни, ничего не видит и не хочет знать! – выпалила Элизабет.

– Ты меня имеешь в виду, дерзкая девчонка? – Гертруда вскочила на ноги. – Я не позволю тебе оскорблять меня. Я пожалуюсь твоему отчиму, ты еще пожалеешь о своей наглости. Он придет после обеда и объяснит тебе, что мы думаем о нахальных старых девах, на которых сегодня женятся, а завтра бросают. Да тебе повезет, если этот Джон вообще здесь появится. Ты еще будешь молить прощение у моего порога, еще поплачешь и попросишься обратно! Даже не сомневаюсь!

Элизабет уверенно прошагала к двери и распахнула ее.

– Я больше не девчонка, дерзкая или еще какая, – заявила она. – И ни ты, ни отчим не имеете права мною командовать. Я не обязана тебя слушаться, а отчима – тем более. Мой отец так не обращался бы со мной!

– Легко говорить! – воскликнула Гертруда. – Его здесь нет, он не может тебе возразить!

– Он бы и не возражал, – ответила Элизабет. – Он был как я. Верный. Мы храним верность любимым людям. Не перелетаем от одного к другому, как пьяная пчела.

Гертруда не могла снести этого намека на четыре замужества. Она подскочила к дверям и зашипела:

– Ну что ж, спасибо тебе, миссис Традескант. Я-то буду дома сидеть у камина с мужем, буду наслаждаться хорошей компанией и отличным настроением. Мы выпьем и повеселимся. И я лягу в теплую постель с мужчиной, который меня обожает. Уверена, ты мечтаешь о том же.

Элизабет подождала, пока мать не отойдет подальше, и захлопнула дверь с грохотом, слышным по всей улице, подчеркивая демонстративное неповиновение. Наконец стало окончательно ясно: Гертруда уже не вернется, чтобы оставить за собой последнее слово. Тогда Элизабет упала на колени на коврик у камина, уткнулась лицом в пустое сиденье мужниного кресла и зарыдала, вспоминая Джона.