— Сколько раз вы заходили ко мне в номер без моего ведома?

— Всего несколько раз…

— И вам не стыдно признаваться в этом? По-вашему, этично владельцу гостиницы рыскать по комнатам своих постояльцев?

— Как посмотреть. Все в достаточной мере относительно. А по-вашему, этично домогаться моей жены? — Заговорщическая и в то же время неприязненная улыбка мелькнула из-под простыни, и его щеки задвигались. — Причем неоднократно, хотя и безуспешно.

— Это другое дело. Я не собираюсь ничего скрывать. Меня тревожит ваша жена. Тревожит ее здоровье. Я люблю ее. И готов к любым трудностям… — Я почувствовал, что краснею.

— Не рассказывайте сказки. А вот меня весьма тревожит тот парень, с которым вы играете.

— Горелый?

— Горелый, Горелый, именно он. Вы даже не представляете, во что впутались. Этот парень опаснее удава!

— Горелый? Вы так говорите из-за удачного советского наступления? Думаю, что основная заслуга в этом принадлежит вам. Если честно, то кто наметил ему стратегию? Кто подсказал, на каких участках он должен обороняться и на каких наступать?

— Ну хорошо, я, но не только. Этот парень и сам не промах. Так что берегитесь! Следите за Турцией! Выводите войска из Африки! Сокращайте число фронтов!

— Я это и делаю. Вы думаете, он собирается вторгнуться в Турцию?

— Советская армия с каждым разом становится все сильнее, и он может позволить себе такую роскошь. Для создания оперативного простора! Лично я не считаю вторжение необходимым, но в любом случае обладание Турцией сулит явные преимущества: контроль над проливами и выход Черноморского флота в Средиземное море. Советский десант в Греции, а следом за ним высадка англичан и американцев в Италии и Испании, и вам останется запереться в собственных границах. Капитуляция. — Он взял с ночного столика ксерокопии, взятые у меня фрау Эльзой, и помахал ими в воздухе. На его щеках выступили красные пятна. Казалось, он мне угрожает.

— Вы забываете, что я тоже могу перейти в наступление.

— Вы мне нравитесь! Никогда не сдаетесь?

— Ни за что.

— Я это подозревал. По настойчивости, с которой вы атаковали мою жену. Я в свое время, если мне давали от ворот поворот, мог дать отставку самой Рите Хейворт. [38]Вы знаете, что это за бумажки? Да, это ксерокопии книг, условно говоря, о войне, но я не советовал Горелому ничего подобного. (Если бы пришлось, я скорее порекомендовал бы ему «Историю Второй мировой войны» Лиддела Гарта, простую и честную книгу, либо «Россию в войне» Александра Верта.) Нет, он обратился к этим книгам по собственной инициативе. И полагаю, этот шаг достаточно красноречив, мы с женой сразу догадались, что он означает. А вы не поняли? Я должен был это предвидеть. Так вот, я всегда пользовался авторитетом у молодежи. Особое место здесь занимает Горелый, и потому моя жена сейчас частично возлагает на меня ответственность — на меня, больного человека! — за то, что может произойти с вами.

— Ничего не понимаю. Если мы говорим о «Третьем рейхе», то должен сообщить вам, что являюсь чемпионом Германии в этом виде спорта.

— Спорта? У нас теперь спортом называют все что угодно. Никакой это не спорт. А кроме того, я, разумеется, веду речь не о «Третьем рейхе», а о тех планах, которые вынашивает в отношении вас этот несчастный парень. Только не на игровом поле (а ваш «Третий рейх» — это именно игра, ни больше ни меньше), а в реальной жизни!

Я пожал плечами, мне не хотелось спорить с больным. Свое недоверие я выразил дружеской улыбкой, и мне сразу стало легче.

— Естественно, я сказал жене, что мало чем могу помочь. Этот парень слышит только то, что хочет услышать; дело зашло слишком далеко, и я не думаю, что в сложившихся обстоятельствах он откажется от своих замыслов.

— Фрау Эльза тревожится за меня совершенно напрасно. В любом случае она очень добра.

Лицо ее мужа обрело мечтательно-отсутствующее выражение.

— Да-да, именно так, очень добра… Даже слишком… Жаль, что я не смог сделать ей детей, хотя бы парочку.

Последнее замечание показалось мне довольно пошлым. Я поблагодарил небо за то, что оно, по-видимому, наградило беднягу бесплодием. Беременность нарушила бы классическую гармонию тела фрау Эльзы, покончила с ее величавым достоинством, которое ощущалось в комнате даже теперь, когда физически ее здесь не было.

— В глубине души она, как всякая женщина, мечтает стать матерью. Надеюсь, со следующим ей больше повезет. — Он подмигнул и, готов поклясться, изобразил под простыней непристойный жест, явно адресованный мне. — Не обольщайтесь, это будете не вы, и чем раньше вы это поймете, тем лучше, ибо ни вам, ни ей тогда не придется страдать. Хотя она вас очень ценит, это бесспорно. Она рассказывала мне, что вы в течение многих лет приезжали сюда со своими родителями. Как зовут вашего отца?

— Хейнц Бергер. Я приезжал с родителями и старшим братом. Каждое лето.

— Не помню его.

Я сказал, что это не важно. Но, похоже, он уже сконцентрировался на прошлом, силясь что-то вспомнить. Я встревожился, как бы ему не стало хуже.

— Ну а вы меня помните?

— Помню.

— Каким же я был? Что у вас осталось в памяти?

— Вы были высокий и очень худой. Носили белые рубашки, и фрау Эльза выглядела рядом с вами счастливой. Не очень-то много.

— Достаточно.

Он вздохнул, и его лицо расслабилось. От долгого стояния у меня заболели ноги. Я решил, что пора уходить и хоть немножко поспать или же доехать на машине до какой-нибудь уединенной бухточки, искупаться там, а потом подремать на чистом песочке.

— Подождите, я должен вас еще кое о чем предупредить. Держитесь подальше от Горелого. Начиная с этой минуты!

— Так и сделаю, — устало ответил я, — когда уеду отсюда.

— Чего вы ждете? Почему не возвращаетесь к себе на родину? Разве вы не видите, что… несчастья и беды бродят вокруг этой гостиницы?

Я предположил, что он имеет в виду смерть Чарли. Хотя если беды, как он сказал, бродят вокруг гостиницы, то это должна быть «Коста-Брава», где жил Чарли, а вовсе не «Дель-Map». Моя вежливая улыбка рассердила мужа фрау Эльзы.

— Да вы представляете, что произойдет в ночь, когда падет Берлин?

Я вдруг сообразил, что несчастья, о которых он говорил, связаны с войной.

— Вы меня недооцениваете, — сказал я, стараясь угадать пейзаж за занавешенным окном, наверняка выходившим во внутренний двор. Почему они не выбрали себе комнату с видом на море?

Муж фрау Эльзы вытянул шею, как гусак. Он был бледен, на лбу выступил пот.

— Мечтатель, неужели вы еще надеетесь выиграть?

— Буду стараться. Возможность восстановить силы у меня есть. Я могу провести наступление, чтобы немного утихомирить русских. У меня еще сохранился большой ударный потенциал… — Я говорил и говорил, об Италии и Румынии, о моих танковых частях, о реорганизации военно-воздушных сил, о том, каким образом думал ликвидировать вражеские опорные пункты во Франции, даже о защите Испании, и постепенно почувствовал, как в голове у меня словно все обледенело, как холод обволакивает мое нёбо, язык, горло и как даже слова, вылетающие у меня изо рта, дымятся от мороза по пути к кровати больного. Я услышал, как он сказал: сдавайтесь, собирайте вещи, расплачивайтесь по счету и уезжайте. Я с ужасом понял, что он хотел только помочь мне. Что он по-своему заботится обо мне, потому что его об этом попросили.

— В котором часу вернется ваша жена? — В моем голосе невольно прозвучало отчаяние. Снаружи доносились птичьи трели, приглушенный шум моторов и хлопающих дверей. Муж фрау Эльзы сделал вид, что не расслышал вопроса, и сказал, что хочет спать. Словно в подтверждение своих слов он опустил тяжелые веки.

Я испугался, что он и в самом деле заснет.

— Что произойдет после падения Берлина?

— Насколько я понимаю, — проговорил он, не открывая глаз и еле ворочая языком, — он не довольствуется приемом поздравлений.