Вошла Веба с запотевшей бутылкой белого вина.

– Ну что, как оно?

– Да перебиваюсь помаленьку.

– Главное – терпение. Попробуй-ка паштета из оленины. Вон того, темного.

– Слушай, Веба, что тебе известно про несчастный случай с отцом?

– Эх, милок… говорят, шел он из парка, а тут какая-то машина въехала на тротуар, ну, и задела его хорошенько.

– А что водитель?

– Смылся, только его и видели. Твоему отцу помогли залезть в такси какие-то работяги – увидели его из бара. А потом его разыскал твой брат.

– И больше ты ничего не слышала?

– Больше? Про что?

– Ну, не знаю… Себастьян тебе ничего не рассказывал?

– Себастьян какой-то сам не свой был… Ты же знаешь, как он всегда держится – у! – а вчера будто помягчал. Заглянул даже ко мне на кухню, поздоровался, больше мы не разговаривали.

Веба отлично все улавливает, не хуже любого радара, но нужно время, чтобы она сформулировала что-то конкретное, а я не мог ее дольше копать, понимая, что в любую минуту могут вернуться гостеприимные хозяева. Папенька сменил шорты «Берберри» на серые брюки из какой-то синтетики, распоротые снизу, чтобы легче было просовывать загипсованную ногу. На здоровой ноге у него по-прежнему была надета теннисная туфля, футболку в шотландскую клеточку он тоже снимать не стал; все это было вполне уместно с шортами, но в сочетании с брюками вид у него получился чудной, как у нищего, одетого в обноски богатых соседей. На маменьке был официальный наряд для неофициальных случаев: белые джинсы и широченная синяя блуза с вышитыми золотом птицами, бенгальскими тиграми и аляповатыми цветами в форме мандалы; с тех пор как она открыла для себя Лобсанга Рампу, ее постоянно влекли восточные мотивы. Восседая напротив меня, они казались очень симпатичной парой. Я старался привлекать как можно меньше внимания, сократив до минимума излучаемые моим мозгом волны, но все без толку. Обстрел начала маменька, притворяясь, что обращается к папеньке.

– Да, так я сказала Пабло Хосе, что вчера вечером мы познакомились с дочкой Бласко.

– М-м-м-м-м…

Папенька был по уши занят, пытаясь очистить креветку, почти до нее не дотрагиваясь, как будто это какая-то гадость, поэтому не слишком-то прислушивался к тому, что говорила маменька. Однако чтобы обескуражить маменьку, нужно нечто более весомое, чем недовольное мычание.

– Ее зовут Кармела. Неподражаемая девушка: не-под-ра-жае-мая. Уникум. Я говорила, что она занимается джазом, как и ты?

– Мама, я никогда в жизни не занимался джазом.

– Разве нет? Но помнишь, ты играл на гитаре?… Ну хорошо, главное, что Кармела произвела на меня великолепное впечатление: ве-ли-ко-леп-ное. Настоящая современная девушка. Вы с ней составите потрясающую пару.

Я чуть было не сказал, что каждый день встречаю сотни людей, которые кажутся мне потрясающими, плохо только, что судьба всегда сводит меня совсем с другими, но благоразумно удержался, сделав вид, что сосредоточенно жую. Когда я ем, я глух и нем.

– Кажется, накануне Иоаннова дня Бласко собираются устроить гуляние в Льяванерас. Кармела, само собой, тоже будет. Кстати, я показала ей твою фотографию, и похоже, ты ей очень понравился.

Наконец-то папенька умудрился произнести нечто членораздельное:

– Можешь не стараться. К Иоаннову дню мы в Льяванерас еще не поспеем.

– Почему? Впереди еще целая неделя, и доктор Коде сказал…

– Мы об этом уже говорили, Мерседес.

Маменька обратилась за поддержкой ко мне:

– Нет, ты только послушай, какая глупость. Знаешь, что твой отец отказывается выходить на улицу, потому что считает, что на него напали и хотели задавить?

– Мерседес, мы уже об этом говори-и-и-ли.

– Ни о чем мы не говорили, и знаешь что, я начинаю думать, что ты параноик. Да, да, так и знай – параноик.

– Мерседес, хватит, пожалуйста.

Итак, папенька сказал «хватит». Оставив наполовину очищенную креветку, он подчеркнутым жестом провел салфеткой по губам – пока еще чистым, – потом швырнул ее на скатерть и предпринял сложный маневр, пытаясь подняться на ноги, манипулируя костылями. С закусками было покончено. А жаль: паштет из оленины оказался очень ничего себе. К счастью, после едва не вспыхнувшей стычки обед прошел достаточно тихо, по крайней мере первая его половина, и я смог полностью посвятить себя еде. Беба на кухне старалась вовсю и приготовила в мою честь одно из своих фирменных блюд: говяжье филе в винном соусе с грибами. Маменька, как и следовало ожидать, даже не притронулась к этому шедевру. Вместо этого она отведала французского салата, пережевывая каждую порцию не менее двадцати раз. Как она пояснила, ее личный trainer [8]посоветовал ей проделывать это упражнение, якобы способствующее более обильному слюноотделению и лучшему усвоению продуктов. Кроме того, прежде чем приступить к еде, она проглотила какой-то бесконечный набор крохотных гомеопатических драже, специально выписанных ей, чтобы стимулировать сернистые процессы. Впрочем, сернистые, сульфидные, сульфатные или сульфогидратные – не помню точно.

Только когда дело дошло до десерта, маменька удалилась на кухню сварить кофе – единственное, что она всегда упрямо делает и подает сама, – и я остался наедине с папенькой.

Start: [9]

– Ладно, хоть объясни.

– Что ты хочешь, чтобы я объяснил?

– Ну, что на тебя пытались наехать специально.

– Не пытались, а просто так и сделали.

Пауза. На моем лице – выражение легкого недоверия; на папенькином – папенькино.

– А зачем кому-то на тебя наезжать?

– Не знаю. Знаю только, что они могли бы убить меня, если бы захотели. Но они не захотели.

Я предпринял маневр с целью сбора информации.

– Сколько человек было в машине?

– Двое.

– Ты кого-нибудь узнал?

– Пабло, сынок, не валяй дурака. Ты что же, думаешь, что если бы я кого-нибудь узнал, то уже чего-нибудь не предпринял?

– А какая была машина?

– Даже не знаю. Маленькая и красная.

– Номер?

– У меня не было времени рассматривать номер.

– Ты заявил куда следует?

– А что ты хочешь, чтобы я заявлял? Что меня сбила маленькая красная машина? В больнице составили отчет для полиции, и все.

На какой-то момент я почти почувствовал себя Карвальо.

– Свидетели есть?

– Какие-то каменщики. Они обедали в баре на Нумансии и прибежали, когда услышали, как я кричу и бью по капоту, но машины уже и след простыл. В любом случае не думаю, что они захотели бы впутываться в это дело как свидетели. Они оказали мне первую помощь, остановили такси и предложили поехать со мной, но я сказал, что не нужно.

– Как ты думаешь, чего хотели те, кто ехал в машине, – обокрасть тебя?

– Не знаю. Обокрасть? Вряд ли.

– Или это была парочка чокнутых, которые развлекаются, сбивая пешеходов?

– Да не похоже.

– А на кого они были похожи?

– Лет тридцати-сорока, одеты обычно… Пожалуй, их можно было принять за служащих из офиса. Думаю, это были наемные убийцы, тихо сделали свою работу и уехали.

– Скажи честно, папа: у тебя есть враги?

– У меня? Да нет у меня никаких врагов…

– Тогда в чем дело?

– Не знаю.

Game over, insert coins. [10]С этой точки мне было его уже не сдвинуть, и все же надо было разрешить главный вопрос. А именно:

– Папа, может, все же скажешь, зачем ты мне все это рассказал?

Глубочайшая пауза.

– Затем, что хотел, чтобы ты знал, – ответил он, повязывая салфетку.

– А охранник внизу как-то с этим связан?

– Я нанял его вчера вечером.

Я проснулся после сна без сновидений в пять вечера. Так досадно не видеть снов. Я привык вспоминать сны после каждого пробуждения, как человек, который привык гадить каждое утро: если однажды он встает и ему не удается погадить, значит, что-то не так. К тому же вспоминать сны оказывается очень полезно. Я не имею в виду сорок принципов Зигмунда Фрейда, я имею в виду сон в роли оракула: эта его ипостась доступна только тем, кто понимает, что просвещенный разум набит эзотеризмами, и, возможно, в нем кроется самая причудливая из всех религий.