Я направился домой, выйдя через дверь гаража, которая вела в нижние сады, ее можно было открыть изнутри, и мне не пришлось делать крюк.

Едва я успел вынюхать первую дорожку, как раздался телефонный звонок. Это был Джон. Он даже не удосужился поздороваться и сразу начал дерзить.

Примерный перевод:

– Можно узнать, где тебя в жопу носит, ты, кусок дерьма? Я только сейчас говорил с Понтером, и он сказал, что они переформатируют все свои жесткие диски.

– И?…

– Что значит – и? Типы, адрес которых ты им дал, запустили им вирус.

– Что?

– Вирус, твою мать! Ты что, идиот или и вправду не знаешь, что такое вирус? Они попробовали подключиться к ним через FTP, чтобы поставить свой sniffer в их сервер, но все словно взбесилось, и в ответ они получили такую агрессивную штуку, которая их чуть живьем не сожрала. Как сказал Гюнтер, Scheusal: [54]огр, так они его окрестили. Он распространился по всему оборудованию, которое работало в местной сети, и они теперь все переформатируют.

– Но ведь это они сами спецы по вирусам, разве нет?

– Послушай, коллега, у них там просто конец света. Понимаешь, все принтеры вдруг включились одновременно и начали выдавать такое… Лист за листом с каким-то проклятием заглавными буквами. И по всем громкоговорителям – тоже: какой-то загробный голос… Гюнтер говорит, что они так перессали, что вырубили все электричество. И слава богу: когда аппаратуру запустили по новой, все стало функционировать нормально: никаких следов на дисках, никаких изменений в архивах. Ничего. Но теперь они никому не доверяют, эта штука может сработать снова и задать им такую трепку…

Казалось, сам Джон до глубины души взволнован сценой, которую даже не видел.

– Гюнтер не сказал, что за проклятие там было напечатано?

– Да, он мне отправил по мейлу. Могу зачитать: «Горе тому, кто приблизится с нечистыми намерениями. Хотя он никогда не проникнет в сердце Ворм, ему не уйти от расплаты».

– Мне это знакомо…

– Что значит «знакомо»? Мог бы и предупредить…

– Послушай, скажи Гюнтеру, что мне очень жаль, но я не думал, что с ним может случиться что-то плохое.

– Не знаю, как ему все это понравится. Они хотят законсервировать огра в одном из процессоров и попробуют изучить его. Похоже, они поймали в свою лампу джинна. Говорят, в нем есть что-то такое, что отличает его от прочих известных вирусов.

Нет худа без добра, подумал я. Но все эти новости отбили у меня охоту пичкать Джона новыми байками. Пришлось даже притвориться, что звонят в дверь, чтобы на минутку отойти от телефона, и, снова вернувшись, тут же повесить трубку, потому что якобы верхний сосед меня заливает. «Посмотрим, уж не огр ли это», – только и сказал Джон.

Я решил, что в подобной ситуации единственно разумным будет нюхнуть еще одну дорожку и свернуть косячок. Scheusal, вот это да. Я представил себе своего Неподражаемого Брата в подвешенной к потолку клетке и огромные сапоги усевшегося с ногами на стол типа с сумасшедшим блеском в глазах. Думается, именно в этот момент, стоя под душем, я и сообразил, что мне следует делать дальше. Двадцать второе июня, понедельник, полночь – эта дата и это время значились рядом с адресом Гильямет, обведенным карандашом. Что ж, рано или поздно придется вступить в смертельный круг.

Следующая четверть часа пролетела стремительно, как молния, возможно, виной тому была смесь кокаина, гашиша, четверти бутылки виски, недопитого Дюймовочкой, и нескольких дней, проведенных практически без сна. Голова у меня была совершенно ясной, я держался начеку, но жизнь казалась сном. Я пошел по Жауме Гильямет и встал за грузовиком, припаркованным перед ведущей в садик калиткой. В двенадцать (мне казалось, что было двенадцать) начался сбор. Подходил мужчина (или женщина, люди разной внешности и возраста, но всегда поодиночке), снимал с телефонного столба красную тряпицу, звонил в звонок, дверь открывалась, человек входил, через десять секунд лысый старикан в коричневом халате ненадолго выходил, чтобы привязать к столбу новую красную тряпицу; так повторялось четыре или пять раз с промежутком в пять минут.

Я был настолько зачарован увиденным, что не обратил внимания на двух типов, которые вышли из машины, остановившейся между грузовиком, служившим мне прикрытием, и фургончиком, таким образом преградив мне выход на мостовую. Машина, правда, была не красной «ивисой», а «пе-жо» цвета морской волны, но вид у типов был недвусмысленный: намечалась драка. Тот, что справа, перекрыл мне кратчайший путь к бегству по тротуару в сторону Травесеры, к залитому светом раю, где сновали машины и разгуливали прохожие, так что я выпрямился в полный рост и повернулся к нему, сунув руку в карман.

– Эй ты, подонок, либо ты меня добром пропустишь, либо придется тебе пару раз врезать.

Сначала я решил, что движение, которое он начал, было, чтобы посторониться, и на долю секунды подумал, что у него передо мной преимущество, ведь проходя мимо, я буду вынужден повернуться к нему спиной. Но я мог не волноваться, потому что движение, которое он начал, было не для того, чтобы посторониться: он отступил на шаг, чтобы превратить свою правую ногу в мощнейшую катапульту и залепить мне по физиономии подошвой мокасина сорок пятого размера.

Следующее, что я запомнил, это что люк на тротуаре по улице Жауме Гильямет имеет форму маргаритки с четырьмя лепестками. И что он забит пылью, пылью блестящей, как крохотные пурпурные крупинки.

Подростком я читал рассказ Кортасара, который назывался «Ночь лежа на спине» (думаю, что и по сей день он называется так же). Речь там о типе, который предположительно бредит в жару на больничной койке, то просыпаясь, то засыпая, и во сне ему снится, что его схватило племя чунга, намереваясь принести в жертву своему божеству. Короче: после нескольких трюков, предназначенных, чтобы сбить читателя с толку (на такие штуки Кортасар был мастер), оказывается, что снилась-то ему на самом деле больница, а реальность, которую он видит, когда просыпается, – это жертвенник и племя чунга. Так вот, что-то вроде того случилось со мной той ночью. Когда ко мне возвращались остатки сознания, то я чувствовал, что меня куда-то волокут за руки и за ноги, кладут, потом волокут снова, а когда я опять терял его, мне снилось, что я лежу пьяный в своей кровати и она, как обычно, ходит подо мной ходуном. И то и другое было одинаково неприятно и связано с какими-то резкими болезненными ощущениями, тошнотой, головокружением, но, конечно, гораздо больше походило на сон, чем на реальность. Когда наконец меня бросили на что-то мягкое (в реальности, которую я считал сном), я почувствовал укол в руку, и скоро полный покой сменил все мои мучения. Вплоть до того момента, когда я проснулся с головой, набитой железными опилками.

Когда я открыл глаза и попытался приподняться, железные опилки моментально превратились в удар обухом по левой части головы. Я снова медленно лег, закрыл глаза, которые резал нестерпимо яркий свет, лицевые мышцы свело гримасой – настолько болезненны были глухие удары внутри черепа. Куда хуже, чем любое похмелье. Но мало-помалу свет превратился в простую желтоватую лампочку, зажженную над зеркалом на противоположной стене, и до меня дошло, что головная боль имеет самое непосредственное отношение к припухлости на левом виске. Прошло несколько минут, пока зрение не приспособилось к свету, и я смог выпрямиться на кровати. Я был одет, но кто-то снял с меня ботинки и расстегнул ремень и брюки, рубашка тоже была наполовину расстегнута. Физической боли я не испытывал, кроме той, источником которой был удар по голове; я осторожно ощупал все тело, но обнаружил только несколько легких ушибов и царапины на запястье.

Мне захотелось взглянуть на себя в зеркало и посмотреть, какой у меня вид, но я решил не торопиться. А пока, немного повернув голову, оглядел комнату. Ничего выдающегося: старая больничная койка, справа высокий столик, пара стульев с зеленой обивкой, кушетка, сложенная белая ширма, зеркало с полочкой и умывальником под ним и дверь с квадратным окошком на уровне глаз. На высоком столике лежал мой бумажник, ключи от дома и Багиры, сигареты, зажигалка, кучка денег, каблук и три белые бумажки, в которых, по всей видимости, было что-то завернуто. Где я уже видел этот каблук? Ну да, в гараже частных садов, в руках у Нико. Начиная с этого мгновения, я стал шажок за шажком восстанавливать события своего последнего сознательного часа, пока подошва чьего-то башмака не врезалась в мой левый глаз с реактивной скоростью. Сколько времени прошло с тех пор, я не знал. Воспоминание было как о чем-то, случившемся два или три дня назад, но это не могло быть так давно: я провел рукой по подбородку и по щетине определил примерный срок – сутки. Сознание я потерял в полночь понедельника, стало быть, сегодня вторник, предположительно утро.