Моя семья, разумеется, тоже считает, что я в Янкиландии, в наши планы не входило выдумывать противоречащие друг другу истории. Для папеньки мы сочинили хитрую байку о похищении его Неподражаемого Сына, которое обошлось ему в сто миллионов (злоупотреблять его щедростью мы не хотели). И подозреваю, что сообразительный The First быстренько их оприходовал: не сомневаюсь, что он купил на них цистерну дорогого одеколона, флакончиков, которые продаются в парфюмерных лавках, ему хватает на раз. С маменькой я изредка разговариваю по телефону, и естественно, ее интересует исключительно моя американская невеста. Беба, напротив, учуяла, что происходит нечто странное, и мне пришлось объяснить ей, как выглядит квартира, в которой я живу, чем меня кормят и что языковая академия, где я работаю, вовсе не походит на лачугу из фильма с Сидни Пуатье; это не считая того, что мне стоило немалых усилий объяснить ей, что кто-то платит мне за такие пустяки, как научиться испанскому.

В остальном здесь неплохо. Я имею в виду, что всегда можно пропустить рюмочку на крыше у «Женни Г.» или пообедать в «Руне» – ссылаюсь только на два места, известных читателю. А если так уж тянет пообщаться с людьми из внешнего мира, то можно погонять в футбол с типами, которые зарабатывают себе целое состояние, занимаясь тем же самым на стадионе по воскресеньям, и даже присутствовать на занятиях по технике, которые дает голландский тренер, бросивший курить. Для тех, кто не испытывал особой тяги к спорту, сюда наезжал малый, который чуть что впадал в транс, а иногда и важная в прошлом полицейская шишка и расфранченные остряки. Разумеется, гуртом валили убийцы Кеннеди и разная кликушествующая публика, вилявшая бедрами, как домохозяйки – всяк на свой лад (и это когда не заявлялся унылый-преунылый тип – если его спровадить за ширевом, он становился бодренький, как огурчик). Но люди солидные вели себя разумно, умеренно. Однако самые захватывающие визитеры читали нам лекции о Числе Зверя, под которые мы глушили текилу, которой хватило бы, чтобы воскресить какого-нибудь тореро.

Но есть и еще развлечения. Догадываетесь, кто скрашивает мои вечера игрой на рояле? По правде говоря, к роялю мы в последнее время обращаемся редко: в конце концов и это может навязнуть в зубах. Скверно то, что она все чаще заговаривает о детенышах – для представительницы богемы лет ей уже многовато, – а так как живорождение по-прежнему кажется мне атавизмом, то я напрочь отказываюсь покинуть ряды сторонников добрых старых презервативов. Но у этой хитрюги свои уловки, так что, помяните мое слово, в один прекрасный день она устроит мне подлянку.

Само собой, большинству из бесконечного потока приходящих и уходящих известна только часть целого, я же – внутренний житель и, равно как и аборигены, обречен всегда находиться здесь, так что эти записанные украдкой строки, должно быть, продиктовала мне не до конца изжитая тоска по утраченному. Поэтому меня радует возможность выходить отсюда хотя бы раз в год, в ту самую ночь, когда весь цвет мирян спешит провести праздник здесь. Они начинают появляться в полночь с красными тряпицами в руках. Порой мне трудно поверить, что все осталось как было там, снаружи, за самыми обычными стенами, огораживающими часть нашего анклава, и мне приходится взглянуть на террасу или прислушаться к доносящимся извне взрывам петард, дабы убедиться, что я по-прежнему в Барселоне. Естественно, я понимаю, что сейчас самый подходящий момент, чтобы объяснить, кто такие «аборигены», «внутренние жители» и все остальное, но The First был прав в одном: именно любопытство, которое вызывает Цитадель, и есть величайшая опасность для любого, кто к ней приближается. Чем больше мы знаем, тем больше хотим знать, а пытаться что-либо разнюхать я бы вам не советовал: теперь вы и сами знаете, в какой переплет можно из-за этого попасть.

Но праздник все более властно увлекает меня, так что я потрачу, пожалуй, еще минутку, не более, чтобы наконец объяснить, что все написанное от начала до конца – выдумка, иными словами, правда («Наденьте на человека маску, и он скажет вам правду»). И поэтому сегодня ночью я тайком вынесу с собой дискету с этим текстом. Несмотря на мои предосторожности, на то, что я изменил имена действующих лиц и названия мест, я знаю, что, попроси я разрешения у Игнасио, он бы мне отказал, так что ничего не буду ему говорить. Что до читателя, то какая ему разница, как на самом деле звали Дюймовочку, ведь такой наивной могла быть только она, и какой именно марки была машина моего Неподражаемого Брата – «лотус» или «мазерати»; или если бы вместо Неподражаемого Брата у меня была Неподражаемая Сестра; или если бы я был не Пабло, а Джоном, или даже оказался Lady First, которая наконец завязала с бутылкой и написала историю о сумасшедших, в которую впутались ее муж Себастьян и ее балбес шурин. Хотя, когда я сейчас об этом думаю, у меня все отчетливее возникает ощущение, что Игнасио готовит очередной фокус-покус: я даже пришел к мысли, что все это мог бы написать и он. В таком случае было бы непростительной дерзостью на протяжении стольких страниц утаивать имя президента Всемирного Совета Worm – великого Пабло Миральеса, достойнейшего преемника Джеффри де Бруна.

Так или иначе, вы уже знаете, с каким трудом мне удается следить за сюжетами кинофильмов, поэтому, если я где что напутал и что-то осталось не до конца понятным, обращайтесь с вопросами по адресу: [email protected].

Почту я просматриваю ежедневно.