– Ну что, нашел невесту, которую не стыдно на людях показать?
– Как только найду – тут же оповещу…
– Ты должен выбрать себе невесту безупречную по всем статьям, сынок, женщина помогает мужчине обрести стержень. Недавно мы познакомились с дочерью Хесуса Бласко: просто красавица. Слышишь – кра-са-ви-ца. Ей двадцать семь. Как только я ее увидела, то сразу подумала: вот прекрасная пара для Пабло Хосе. Она немного хиппи, так что общий язык вы найдете.
– Ну какой же я хиппи, мама?
– Нет, правильнее сказать – богемная… По-моему, она бросила консерваторию, чтобы заняться джазом. У нее… у нее такие же художественные порывы, как и у тебя.
– Насчет художественных порывов тоже что-то не припоминаю.
– Пабло Хосе, сынок, до чего ж ты упрямый: когда ты отказываешься что-то понимать, то просто вылитый папочка!
А вот и он – фирменное блюдо, гвоздь программы, мой папенька: полулежа в гамаке под навесом, он читал газету, водрузив на нос очки от близорукости и подкрепляя чтение безалкогольным абсентом.
– Вот так сюрприз! А я-то думал, ты придешь до часу.
Пожав плечами, я наклонился, чтобы по обыкновению два раза поцеловать его.
– Ты же знаешь, что мое расписание никогда точно не совпадает с расписанием Полуострова.
– Какого полуострова?
Папенька никогда не понимал шуток. Это единственный человек на свете, с которым – хочешь не хочешь – постоянно приходится разговаривать всерьез.
– Прости – шутка, просто пришло по дороге в голову.
Пока я устраивался рядом с ним, он не переставал притворяться, что просматривает газету (папенька никогда не читает газеты, он их просматривает).
– Не пойму: вечно тебе что-то приходит в голову. Все шуточки да шуточки. Не вижу в этом ничего забавного. Когда я иду по улице – я иду по улице, а не забавляюсь.
– Дело в том, что я немного с приветом, ты же знаешь.
– С приветом? Людям с приветом не до забав, тут гляди в оба…
Опять начинается. С папенькой вечно приходится докапываться до слова, которое покажется ему единственно подходящим.
– Ну, скажем, немного рассеянный.
– Быть рассеянным тоже не годится, сынок, надо все делать сосредоточенно.
Маменька, учуяв неизбежно грядущую Оду Хорошим Привычкам, поспешила улизнуть под предлогом помощи Бебе и служанке. В этот момент я понял, что сейчас меня начнут долбать: папенька отложил газету, приподнялся в гамаке и закурил одну из тех сигарок, которые помогают ему подобрать вступительные слова.
– Если бы в твои годы я был рассеянным, то никогда не стал бы тем, кто я есть.
– И не лежал бы в гамаке с переломанной ногой?
– Не прикидывайся дурачком, я говорю серьезно.
– Я тоже говорю серьезно, но уж больно двусмысленно ты выражаешься.
– Все совершенно ясно: тебе скоро сорок, а ты живешь как семнадцатилетний мальчишка.
– Мне скоро тридцать пять.
– Сначала тридцать пять, потом сорок – какая разница? Пора бы тебе переменить образ жизни. Я в твои годы уже имел два диплома, прошел испытания на должность в нотариальной конторе, основал свое дело и имел двух сыновей. И жена у меня была, как положено свыше, и приличный дом.
Мне пришли в голову по крайней мере три возможных ответа, ну, скажем: «Да, но тебе так и не удалось воспитать младшего сына, которому скоро тридцать пять и который живет как семнадцатилетний мальчишка». Однако вместо этого я против воли выговорил: «Прекрасно, папа. Ты у нас великий человек», – что он воспринял буквально, как и полагается такому тупоголовому типу.
– Великий или нет, это уж я не знаю, но человек, и все у меня как полагается, и это я сам себя на ноги поставил.
– Ах, вот как. Что же тогда мне делать: быть как ты и самому себя поставить на ноги, или не быть как ты и изо всех сил стараться походить на тебя?
– Что тебе делать? А вот что: вести жизнь, которая по крайней мере заслуживает этого названия. Послушай, ты похож… даже не знаю, на кого: растолстел, строишь из себя простофилю, чем занимаешься – непонятно, ни работы у тебя, ни дома, ни своей семьи. Может, объяснишь, как бы ты жил, черт побери, если бы не твой брат?
– Мой брат?
– Да, твой брат.
Удар ниже пояса.
– Видишь ли, папа, я зашел навестить тебя, потому что мне сказали, что с тобой произошел несчастный случай. Из этого следует, что я готов с тобой по-приятельски поболтать, но абсолютно не следует, что я готов обсуждать с тобой свои привычки. Верно, я живу на доходы от основанного тобой дела и использую свою долю отцовского наследия, как считаю нужным, точно так же как Себастьян, только он на свой лад, а я – на свой. Но если ты раскаиваешься, что вьзделил мне кусок пирога, то я верну тебе все подчистую. Я даже готов платить тебе за квартиру, в которой живу. А если не смогу то перееду в другую, подешевле.
– Я ничего не прошу мне возвращать, речь совсем не об этом.
Вообще-то он человек мягкий. Мягкий и сентиментальный. Было время, когда он выводил меня из себя, но теперь я научился его усмирять. Почувствовав, что напряженность спала, я постарался воспользоваться последовавшей паузой, чтобы сменить тему.
– Как это случилось?
– Что?
– Несчастный случай.
– Это не несчастный случай.
– Вот как?
– Да. На меня наехали не случайно. Но я не хочу вести об этом разговоры в присутствии твоей матери, мы и так уже вдоволь об этом наговорились.
– О том, что на тебя наехали не случайно?
Молчание, глоток абсента. Это означало, что он не хотел вдаваться в эту материю, по крайней мере пока.
Вошла маменька, неся блюдо невесть чего желтого, а вслед за ней служанка – с тем, что вполне могло сойти за паштет из оленины, вот только рожек было не видно. Маменька подошла ко мне и спросила, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Я попросил пива. Она предложила мне абсент, вермут, белое вино, шампанское, кока-колу – словом, все что угодно, более подходящее на роль аперитива для людей, сидящих на озелененной террасе на четырнадцатом этаже дома на Диагонали, по которой каждое утро проезжают инфанта Кристина и Иньяки Урдангарин. В конце концов она согласилась, когда я предложил ей как альтернативу водку с минералкой, так как это показалось ей еще хуже, чем пиво. Папенька спрятался за газетой, я же, воспользовавшись сложившейся на доске ситуацией, выглянул на улицу в просвет между кустами. Отсюда был виден большой участок Диагонали – от гостиницы «Хуан Карлос» до улицы Кальво Сотело, – а почти напротив высились башни Банка и открывалась часть города, простиравшаяся до самого моря. День стоял пасмурный, но видимость была хорошая: два небоскреба вдалеке, в Олимпийском комплексе, виднелись совершенно отчетливо. Я отыскал взглядом свой квартал. Мне показалось даже, что я различаю пятнышко параболической антенны на верху моего дома – тоже собственности папеньки. А чуть повыше угадывалась улица Жауме Гильямет, на которой, движимый непонятной ассоциацией, я попытался определить местонахождение дома номер пятнадцать.
– Прошу к столу, – повелительным тоном произнесла маменька.
Папенька попробовал подняться с помощью костылей, я поддержал его, стараясь помочь.
– Пойду переоденусь, – сказал он.
Папенькино своеобразное чувство этикета не позволяет ему садиться за стол в шортах, поэтому маменька, как положено, извинилась передо мной: «Подождешь нас минутку, ладно, Пабло Хосе?» – и удалилась вместе с ним, полагаю, чтобы помочь ему надеть брюки, что не так-то просто, если тебе далеко за шестьдесят, у тебя сломана нога, а весишь ты добрый центнер. Я небрежно, без особой охоты расселся за столом. Передо мной стояло пиво, но не обычное, какое пьют все, а импортная штучка с герметической крышкой, как у старых бутылок с газированной водой. Я отхлебнул. Фу, теплое, как моча. Аппетит у меня отсутствовал начисто, но я сказал себе, что нельзя пренебрегать возможностью хорошенько подзаправиться, и атаковал большую розовую креветку в надежде, что аппетит приходит во время еды. Так оно и случилось: пиво смыло сладкое послевкусие кофе, выпитого у Луиджи, а креветка пробудила к жизни мое обоняние, и я приналег на ракушки, приготовленные на пару, слегка обжаренные артишоки и анчоусы в пряном соусе – вкуснятина! В конце концов, home, sweet home. [7]
