Когда первая реакция на новость прошла, она снова заговорила, на этот раз жалобным тоном.
– Что же вы мне ничего не сказали? Вы что же, думаете, что я не имею права все знать?
– Я говорил с папой, он не хотел тебя пугать и попросил меня ничего тебе не рассказывать. Предпочел, чтобы ты думала, что все это его фантазии.
– А как тебе удалось узнать?
Наконец-то. Действительно, откуда я все узнал?
– Ну, понимаешь… я был в кабинете Себастьяна, когда ему позвонили, чтобы рассказать о несчастном случае.
– Но ты же сам сказал мне по телефону, что узнал обо всем, потому что Хуан Себастьян только что позвонил тебе домой.
Извините, ошибочка вышла.
– Я так сказал?
– Да.
– Сдаюсь, я решил притвориться, что ничего не знаю, пока не переговорю с папой.
К счастью, голова у маменьки была слишком занята, чтобы отыскивать несоответствия в моих объяснениях.
– Вы звонили в полицию?
– Не волнуйся, этим займется Себастьян. Сейчас он идет по следу звонка Ибарры, чтобы иметь веские улики, которые можно будет предъявить в комиссариате. Конечно, он не сможет выдвинуть против Ибарры никаких обвинений, но мы дадим ему понять, что полиция следит за каждым его шагом, и этого будет достаточно, чтобы он перестал предпринимать что бы то ни было против папы. Самое вероятное, что он доволен уже и тем, что сломал папе ногу, и больше в драку не полезет, но мы хотели бы быть уверены. Через пару дней все уладится.
Похоже, маменька уже не следила с таким интересом за моими россказнями.
– Пабло Хосе, я должна поговорить с Хуаном Себастьяном, и пусть он мне все растолкует…
Это уже опасно.
Ничего не получится, мама, он сейчас в Бильбао.
В Бильбао? Позвольте узнать, какого дьявола понадобилось Хуану Себастьяну в Бильбао? Пресвятой Боже, это настоящий заговор…
– Он в Бильбао как раз потому, что расследует звонок Ибарры, он решил заняться этим лично. Компьютер, подсоединенный к телефонной линии конторы, показывает, что звонили из Бильбао.
Маменька, как и все телемаркетинговые девицы, считает компьютер способным не только на это, но и на много большее.
– Неважно, я позвоню ему по мобильному.
Этого дерьма еще не хватало: мобильник. Да, мобильник-то у него должен быть. По правде говоря, я уже предполагал, что Lady First могло прийти в голову позвонить по этому номеру, хотя, кажется, она об этом не упоминала.
– Не думаю, чтобы он ответил тебе по мобильнику. Скорей всего он у него отключен, чтобы не звонили по работе.
Но маменька отвела трубку от уха и разговаривала с Бебой.
– Эусебия, скажи-ка мне, что происходит с этим валиумом? Мне что – уже и поболеть нельзя, вечно ты мне перечишь.
До меня донесся ответ Бебы:
– Не дам я вам больше никакого палиуна. Вы только два часа назад изволили первую таблетку принять, так вам после этого мигом плохо стало. Сделаю-ка я вам лучше липового чаю.
– Эусебия, прекрати грубить. Или в этом доме уже все потеряли ко мне уважение?
Я вмешался в спор.
– Мама, послушай, обещай, что ничего не скажешь папе, договорились?
– Разумеется, я и не думаю ему ничего говорить. Если он не снизошел до того, чтобы рассказать мне все сам, я и виду не подам, что мне что-то известно… И в жизни ему не прошу, что он послал меня на кухню.
– Отлично. Послушай, так это правда, что ты с Эусебией пару деньков посидишь дома?
– Понимаешь, сегодня вечером мы хотели собраться на партию в канасту, но, полагаю, можно перенести ее и сюда. Боже правый, просто детектив какой-то… Наверное, нет ничего опасного в том, что заглянут несколько подруг, но сеньора Митжанс, когда обо всем узнает, придет в ужас.
– Нет ничего опасного, но лучше ничего никому не рассказывай. Слышишь? А главное, помни: ни слова папе. И забудь про Себастьяна, пока он не вернется из Бильбао, полагаю, ты сможешь провести пару дней без своего любимого сыночка.
– Сделай милость, Пабло Хосе, не иронизируй, я не хочу, чтобы вы снова начали ссориться с Хуаном Себастьяном… Боже мой, кажется, мне срочно нужен массаж. Позвоню, чтобы прислали кого-нибудь из спортзала. Гонсалито, мне нужен Гонсалито.
– Правильно, прими дома сауну, и пусть тебе сделают массаж. И ни о чем не беспокойся, я постараюсь держать тебя в курсе, all right?
– Что ты сказал?
– Я сказал – оллрайт.
– Знаешь, Пабло Хосе, странный ты все-таки у меня.
Я оставил маменьку пить липовый чай и ждать Гонсалито, культуриста весом больше центнера – правда, распределены эти килограммы совершенно иначе, чем у меня, – и такого педрило, какого свет не видывал. Такова мода: все мы в конце концов наполовину обабимся. Я почувствовал, как спало напряжение, владевшее мной на протяжении всего разговора. Свернув еще косячок, я развалился в кресле и выкурил его с чувством, с толком, с расстановкой, прежде чем предпринять второй важный шаг за день. Передо мной снова предстало мое отражение в погашенном экране телика. Никаких видимых изменений. Все тот же я в купальном халате и окружающий меня хаос гостиной. Однако не все было точно таким же, как прежде. Стало гораздо хуже. А может, гораздо лучше – всегда путаю эти понятия. Суть в том, что все изменилось, и мой покой был окончательно нарушен.
Я решил, что надо двигаться, чтобы окончательно не впасть в злостную рефлексию.
Белье на веревке было таким же мокрым, как и полчаса назад. Я снял коричневые брюки и светлую рубашку, которые, как мне показалось, подходят друг другу, и отнес их в гостиную. Потом поискал в кладовке для домашней утвари фен для волос. Наконец нашел. Он входил в комплект необходимых в хозяйстве предметов, который прислала маменька, когда меня согнали с моей последней квартиры за неуплату и я переехал в один из домов, являющихся собственностью папеньки. Должно быть, его привезли в том же фургончике из «Корте Инглес» вместе с кухонными комбайнами, соковыжималками, электронными весами, автоматическими пульверизаторами, приборами, разогревающими гель для ванны, аппаратами для перемотки видеопленки и всем тем, что представлялось маменьке необходимым, дабы электрифицировать домашнее хозяйство своего сына-дикаря. Фен в съемном кожухе, как и все прочее, требовалось сначала опробовать: это был внушительного вида прибор в виде ракушки-наутилуса. Он был снабжен станиной, благодаря которой мог медленно поворачиваться справа налево и слева направо, так что мне оставалось лишь развесить одежду на спинке стула, подставив ее воздушной струе, и позабыть про нее. Пора завтракать. Яичница и жареное филе. На приготовление еды и сам завтрак у меня ушло полчаса. Закончив, я ощупал одежду: она была все такой же влажной, несмотря на все мои ухищрения. Тогда я испробовал утюг. С его помощью мне удалось практически высушить рубашку, но с брюками дело обстояло не так просто. Я сдался и, как всегда, принялся ворошить содержимое шкафов в надежде найти какую-нибудь позабытую деталь одежды, которая могла бы прикрыть меня ниже пояса. В конце концов я остановился на нижней части синего синтетического костюма, позволявшей застегнуть молнию на ширинке почти доверху. Надев для страховки ремень и рубашку навыпуск, чтобы скрыть пузо, я мог показаться на улице. Шел уже второй час, когда я посмотрелся в стоявшее в передней зеркало: конечно, не Кэри Грант, но бывает и хуже.
До подъезда Lady First я добирался почти четверть часа, осмотрительно ступая мелкими шажками, чтобы не расстегнулась молния, но настроение у меня было решительное. Пройдя через вестибюль под недоверчивым взглядом консьержа в синем балахоне, я сел в лифт, который поднял меня в надстройку. Дверь открыла Вероника. В этот раз на ней была футболка с эмблемой биологического факультета, что окончательно подтвердило мои предположения насчет ее политических пристрастий. На руках она держала беззубое существо, и я поздоровался с ней без особого энтузиазма; она показала мне коридор, ведущий на кухню, где я и застал Lady First, которая обваливала куски мерлана в яйце и муке. Она оглядела меня с головы до ног, слегка раздосадованная тем, что не смогла скрыть гримаски изумления при виде моего наряда.
