Ни Тумаш, ни Вестун не знали, что Христос не сумеет пробиться сюда сквозь могучую стену вражеских войск, что у него мало сил.

И именно потому, что Тумаш с друзьями не знали этого, они дрались отчаянно. Внизу, у входа в ворота.

Лицо Фомы ещё больше покраснело, глаза выпучились до того, что казалось — вот-вот лопнут. Реяли усы, натужно раздувались щёки, тяжело ворочался, извергая проклятия, большой рот, рот любителя выпить и задиры. Он рубил, раздавал пинки могучими ступнями, подставлял подножки, хекал, бил лезвием и наотмашь, рукоятью. Грозно взлетал в воздух двуручный полуторасаженный меч. Нападающие катились от него горохом.

— Великдень! Великдень! — летело отовсюду.

— А я вот вам... вашу бабушку, дам за неделю Великдень, за десять дней Песах, — вспомнив Иуду, прорычал Фома.

И отвесил такого пинка наёмнику в форме польских уланов (поляк нападал пешим, потеряв, очевидно, коня), что тот, падая, смёл за собой ещё человек десять.

Он терял надежду, что Христос прорвётся. Теперь нужно было как можно дольше удерживать ворота. А вдруг...

Падали вокруг друзья.

— Отступайте, хлопцы! В поле, земля им в глотку!.. Ах, ты так?! Двор-рянина, римское твоё отродье, сморчок ядовитый?! Съешь, чтоб тебя земля ела! Держи, чтоб тебя так дьяволы за что-то держали! Подавись, чтоб тобой так в голодный год твои дети давились!

Он дрался, как демон, но, отрезанный от остальных, вынужден был отступить в двери подворотной часовни.

— Сюда, Тумаш, сюда! — кричали ему со стен Вестун и Зенон.

Они также остались почти одни, но ещё держались. Фома, отбиваясь, отступал узкой колокольной клеткой. Тут было удобно, и, хоть лестницы извергали на него всё новых и новых врагов, он успел навалить их целую кучу.

Человек выдерживал. Не выдержало железо. Фома ударил и удивлённо поднял на уровень глаз длинную рукоять с обломком клинка дюймов в девять длиной. Как раз длина его огромной ладони.

— Займите вашу челюсть, ослы, — сказал он.

Жерло лестницы, как жерло грязевого вулкана, снова выдавило, выбросило в колокольную клетку вооружённых людей, меченных знаком креста. Они наступали. Фома видел среди них даже монаха-доминиканца с длинным медным пестиком.

Огляделся в отчаянии, узрел тёмный, бронзовый бок колокола с рельефными фигурками святых, высоко наверху поворотную балку и верёвку, ведущую от неё вниз, сквозь пол в нижний ярус, в помещение для звонарей.

Нужно было спасаться. Ещё не зная, что будет делать дальше, Фома подпрыгнул и всей тяжестью грузного тела повис на верёвке, полез по ней вверх.

Тяжёлая махина колокола шелохнулась юбкой чуть не над самым полом яруса. Он лез, и она шаталась чуть сильней. Внизу хохотали.

— Обезьяна. Глянь, обезьяна. А ну, сделайте ей красную задницу.

И тут у Фомы перехватило дух от внезапной радостной мысли. Добравшись до балки, он подтянулся на руках.

— А я вот вам морды красные сделаю, хряки! — крикнул басом.

И, скорчившись между стеной и колоколом, со страшным напряжением выпрямился, толкнул ногами огромный колокол:

— Великая София, помоги!

И без того раскачанный, колокол тяжело и страшно вздохнул. Грозный, до внезапной глухоты удар переполнил и сотряс колокольню, поплыл над городом.

Колокол ударил — с воплем и треском повалились, посыпались по лестницам нападавшие, — взвился дыбом, показав городу бронзовое рычащее горло. И ещё. И ещё.

Теперь можно было прыгнуть вниз, вновь подобрать чьё-то оружие, снова стать на старом рубеже, снова не давать хода этой сволоте. Тумаш так и сделал, подхватил чей-то меч и радостно — вон сколько добра наворотила София! — захохотал.

В этом запале, чем-то похожем на счастье, он забыл обо всём, забыл, с каким зверем находится в одной клетке. Чуть отступил. Колокол, на самом крайнем пределе своего полёта, зацепил его голову. Круглую, всегда горделиво запрокинутую голову в меховой шапке.

Фома упал, последней искрой в гаснущем сознании вспыхнул немой крик Вестуна:

— Тумаш! Ту-маш!

Кирик Вестун как раз в эту минуту остался один. Зенон спускал вниз, на осаждающих, большой камень, и тут стрела попала ему под сердце. Спокойный взгляд глубоких серых глаз остановился на Кирике, потемнел.

Кузнец, чувствуя, что задыхается, словно это ему ударили под дых, вынул из-за пояса у друга секирку-молоток — Зенон так и умер свободным — и начал пробиваться, прорубая себе путь оружием убитого и собственным мечом.

Прыгнул со стены в ров, скрылся на минуту под смердящей водой, вынырнул уже поодаль, выбрался на сушу, весь облепленный зелёной тиной, побежал, поймал за гриву коня, ходившего по полю между убитыми, вскинулся на него и рысью поскакал, скрылся в лесу.

Теперь битва шла, не считая мелких очагов, пожалуй, только в сердце города. Христу и молодому удалось собрать вокруг себя сотни три с лишним вооружённых людей, и они ударили в тыл «белым крестам», потеснили, погнали их. Паника, порождённая их неожиданным появлением, была такой страшной, что изуверы поначалу давали себя уничтожать почти без сопротивления. И они гнали, валили и убивали их беспрепятственно, не жалея, ибо хорошо помнили всё, ибо на каждом шагу видели трупы безвинно зарезанных.

Христос намеревался пробиться к Лидским воротам, вывести людей из города, спасти их. И поначалу это намерение обещало увенчаться успехом. Они гнали врагов почти до конца Малой Скидельской, но тут дорогу преградили новые силы: к врагу подошло подкрепление. Как раз в этот момент несколько раз ударила Великая София, а затем во внезапной тишине послышались бряцание цепей и лязг ворот. Пробиваться в ту сторону больше было незачем. Они очутились в ловушке.

Отряд отступал. Медленно, но неуклонно. Выход был один. Неман. А может, кому-то и повезёт спуститься с береговой, почти отвесной, кручи и спастись вплавь.

«Кресты» теснили их сначала по Скидельской, затем Росстанью, Старой улицей, Старым рынком. Вёл их Пархвер. А за спинами отступающих, на отвоёванной земле, мортусы добивали раненых.

— Убивайте, — летел оттуда голос монаха-капеллана, в котором уже не было ничего человеческого. — Во имя Бога, убивайте!

— Лотр, сволочь! — Голый торс молодого был залит кровью. — Босяцкий, сволочь! Выходите! Мы вам Божьим судом докажем, кто здесь слуги Пана Бога!

И всё же сопротивление мятежного люда оказалось таким страшным, что «кресты» изнемогли и не в состоянии были идти вперёд. Люди Христа на некоторое время получили передышку. Воспользовавшись этим, он отвёл их к обрыву, на запад от замка, приказал связать плащи и спускаться с кручи вниз. Сам он с молодым возглавил небольшую, довольно слабую человеческую цепь, что должна была прикрыть спускавшихся. Он знал: все спуститься не успеют.

И действительно, кто срывался (не держали обессиленные долгой сечей руки), кто падал на кромке воды не в состоянии подняться, кто тонул в стремительном течении Немана, закрученном сотнями водоворотов. И всё же кое-кто выплывал, спасался.

Христос знал: Лотр собирает своих наёмников в один кулак, чтобы раздавить последние силы восставших. Силы... Смешно было называть силами тех, что уцелели. Широкая заря разливалась на востоке. Люди ждали.

Лотр стоял в окружении своих возле ратуши. Всё ещё ревела дуда на звоннице, и ей вторили отовсюду стоны и крики: там добивали людей. Постепенно стягивались к ратуше шайки убийц, все словно опьяневшие, запятнанные своей и чужой кровью.

— Ну так что? — спросил Пархвер. — И что делать с теми?

— Сейчас пойдёте. — Улыбка Лотра была, как всегда, спокойной и благородной. — А с теми? Ну, что же. Его обязательно возьмите живым. Прочих — как хотите.