— Том?

В дверном проеме стоял Бессон, на лице озабоченное выражение, поверх гавайской рубашки и шорт накинут белый халат.

— Где ты был? — Том спрыгнул со стола, на котором сидел.

— Мы можем поговорить? — Правый глаз Бессона нервно подергивался.

— Что случилось? — нахмурился Том. Пропускать возможность выпить стаканчик-другой было не в его стиле.

— Лучше я покажу тебе, — настаивал эксперт.

— Конечно, — кивнул Том.

Он последовал за Бессоном наверх. «Мона Лиза» находилась в большом плексигласовом корпусе, и Том склонился над портретом, чувствуя одновременно тревогу и недоверие, словно отец, глядящий на лежащего в кювезе недоношенного ребенка. Она действительно была здесь. Цела и невредима, с безмятежной и мирной улыбкой.

На другой стороне комнаты Бессон развернул маленькую импровизированную лабораторию с переносным рентгеновским аппаратом и множеством электронных приборов.

— Ты сказал, что хотел просто взглянуть на нее, — напомнил Том, удивленный количеством оборудования, — а не проводить полную серию тестов.

— Такая возможность выдается раз в жизни, — парировал Бессон. — Поблагодаришь меня позже.

— Поблагодарю, если ты ее не повредишь.

— Это не страшно. — Бессон покачал головой со странным выражением в глазах. — Это ненастоящая картина.

— Как это — «ненастоящая»? — расхохотался Том. — Ее вынесли прямиком из Зала Штатов в бронированную машину.

— Разумеется, это «Мона Лиза», — сказал Бессон. — По меньшей мере мы знаем ее как «Мону Лизу». Взгляни. — Он опустил на нос очки и указал Тому на увеличенный снимок нижней части портрета, туда, где часть краски слегка отличалась от остальной. — Здесь ее реставрировали, после того как облили кислотой в 1956 году. А здесь — после удара камнем какого-то студента из Боливии, в том же году, но позднее.

— Тогда о чем ты говоришь? — Удивление в голосе Тома постепенно уступало место озабоченности. Если Бессон шутит, то он никак не мог уловить, в чем соль.

— Взгляни… — Эксперт нервно бросился к перевернутой коробке, на которой были разложены другие фотографии. — Я просветил ее рентгеновскими лучами.

Том рассматривал снимки, которые Бессон нетерпеливо сунул ему. Богатые, чувственные краски превратились в монохромные оттенки серого и черного, глаза стали пустыми и мертвыми. Том озадаченно смотрел на снимки. Если здесь что-то и крылось — он не понимал.

— Это должно мне что-нибудь сказать?

— Ничего! — торжествующе воскликнул Бессон. — Рентген ничего тебе не говорит. В этом-то все дело. В картине нет ничего, кроме самой картины.

— А должно быть что-то еще?

— Да Винчи постоянно экспериментировал. Он бы сделал первоначальный набросок, перемещал бы элементы с места на место, добавлял бы сегодня одну деталь только для того, чтобы убрать ее завтра. Просвечивание других его работ рентгеновскими лучами показывает множество слоев. У этой картины их нет.

— И что это доказывает? — возразил Том. — Возможно, ему не нужны были наброски.

— Тогда это была бы единственная подобная работа, — хмыкнул Бессон. — К тому же есть еще проблема. Пигмент.

— Пигмент? — У Тома кружилась голова.

— Я провел РСФ-тест… — Бессон еле сдерживался, слова рвались с его губ, — и обнаружил следы берлинской лазури.

— Это плохо?

— Очень плохо, — кивнул Бессон. — Берлинскую лазурь изобрели только в 1725 году.

— Через двести лет после смерти да Винчи…

— Именно! — Лицо Бессона отражало одновременно восторг от собственного открытия и ужас перед возможными последствиями.

— Так что ты хочешь сказать? Это подделка?

— Зависит от того, что ты считаешь подделкой. Это именно та картина, которая находилась в Лувре последние двести лет. «Мона Лиза», которую мы все знаем и почитаем… — Он помолчал. — Но ее автор не Леонардо да Винчи.

Ли Льюис, прижав плечом телефонную трубку, позвонил в службу обслуживания номеров. Он ждал минуту, вторую, осторожно разминая поврежденную челюсть, затем со злостью ударил по рычагу и набрал номер портье.

До этого репортер побывал за пределами Штатов всего один раз. Ну два, включая медовый месяц на Ниагарском водопаде, но это не считается. Канада не считается.

Он отлично помнил ту поездку. Лондон, осень 1977 года. Двухнедельный отпуск вместе со своей девушкой. Она была помешана на «Секс пистолз» и всем британском. Когда группа распалась после концерта, данного в Сан-Франциско в 1978 году, она со слезами на глазах сказала, что в ту ночь умер рок-н-ролл. Он был рад распаду группы. Вскоре после того как Сид убил Нэнси роковой ночью в отеле «Челси», отношения Льюиса с той девушкой постепенно сошли на нет.

И та поездка ему не понравилась. Конечно, Биг-Бен и Букингемский дворец были роскошны. Они катались в ярко-красном двухэтажном автобусе, фотографировались с настоящим бобби и видели панков, слоняющихся вдоль Кинг-роуд. Но все время шел дождь; отель, где они ночевали, был маленьким и грязным, а еда — именно этого он не мог ни простить, ни забыть — просто дерьмовой.

Париж оказался не лучше. Брауни вчера устроила ему бурный вечерок, и все, чем он мог похвастаться на данный момент, были синяки на лице, пара нечетких фотографий и похмелье.

Гостиница находилась в самом центре квартала красных фонарей. В маленькой душной комнате было всего одно окно, выходящее в грязный переулок, который местные проститутки использовали в качестве места для секса, а бродяги — как туалет. Разумеется, кондиционера не было, и Льюис стоял перед немыслимым выбором: либо терпеть вонь и стоны с улицы, либо потеть всю не по сезону жаркую ночь. Счета оплачивала редакция, но этот факт был слабым утешением. Ничто не могло оправдать то, что горячая вода заканчивалась в восемь часов утра, или то, что еду переставали подавать после девяти часов вечера. Ничто не могло оправдать то, что никто не брал трубку, когда он всего лишь хотел заказать чертову чашку кофе.

Льюис швырнул телефонную трубку на место и натянул джинсы и рубашку с надписью «Джорджтаун», которую несколько лет назад забыл у него сын кузины. Схватив ключи, он вышел в коридор так быстро, как позволяла его больная нога, и спустился вниз по лестнице, покрытой грубым ковром с комочками грязи.

— Чем вы здесь только занимаетесь, клоуны?! — разъяренно начал он, заворачивая за угол к стойке портье. — Я уже… — Он замолк. Никого не было. В маленькой захламленной комнатке, располагавшейся за конторкой, никого не было. На коммутаторе мигало около шести вызовов. Куда, черт возьми, все подевались?

Нахмурившись, репортер вернулся к подножию лестницы и остановился. Дверь в конце коридора была приоткрыта, изнутри доносились голоса людей и звук работающего телевизора.

Льюис открыл дверь и увидел, судя по изношенным шкафчикам и переполненным пепельницам, комнату для персонала. Под потолком висел маленький телевизор, а на экран, разинув рты, уставились портье, коридорный, повар и официант. Также там находились — судя по их нарядам — две девицы, работавшие на прилегающей улице.

Любопытство пересилило негодование, и Льюис шагнул в комнату. На экране показывали репортера, стоявшего перед стеклянной пирамидой у входа в Лувр.

— Что случилось? — спросил он в воздух. Те несколько фраз, которые он приготовил для того, чтобы попросить постирать его рубашки, были бесполезны.

Портье взглянул на него с легким удивлением и беспомощно пожал плечами, дав понять, что английский тоже не сильно поможет.