— Несомненно, — сказала она, хохотнув. — Но неужели мы теперь будем говорить о погоде?

— Конечно нет. Скоро увидимся.

Нахмурившись, он повесил трубку и оборвал тем самым разговор, раздосадованный ее вмешательством, — хотя нет, так считать было несправедливо; несмотря на ее немецкую напористость, она была милая женщина, а он, возможно, излишне ее поощрял. Нервы были взвинчены до предела. Вновь накатило странное ощущение, будто время сжимается вокруг него. Внизу его ждало разочарование — Кэти ушла к себе в комнату. Она не появлялась до самого ужина, а когда все-таки вышла, то он увидел, что она, желая доставить ему удовольствие, надела зеленое платье. Тронутый до глубины души, он понял, что в этом мире для него существует только одна-единственная женщина. И в нем вспыхнуло такое острое желание, что он был вынужден отвернуться без обычного комплимента, не сказав ни слова. Весь вечер, несмотря на усилия развлечь гостью, он был сам не свой, поглощенный мыслью, скорее одержимый ею, что нужно принять решение, ведь времени в его распоряжении оставалось все меньше. После того как они прослушали несколько пластинок, она, должно быть, почувствовала, что он хочет побыть один, и, сославшись на усталость, ушла спать пораньше, оставив его в библиотеке.

После ухода Кэти он несколько минут стоял неподвижно, прислушиваясь к ее легким шагам наверху. Потом машинально принялся рассовывать большие диски по полиэтиленовым пакетам и расставлять их по местам в бюро. Приоткрыв одно из трех высоких окон, он выглянул в ночь. Снегопад, начавшийся с легких пушинок, продолжался весь вечер — тихий, мягкий, наполнявший воздух крупными парящими хлопьями. И сейчас весь сад был укутан, ничего не осталось, кроме белого одеяла, жизнь словно прекратилась. Неестественное затишье нарушали лишь заунывный скрип колесного судна, с трудом пересекавшего обледенелое озеро, да слабые завывания северного ветра, вначале едва слышные, но потом набравшие силу. Мори отлично знал этот ветер, который скатывался по спирали с гор, сокрушая все на своем пути и предвещая бурю. Через пять минут, как он и предвидел, ветер уже ревел вокруг дома, скрипя ставнями, срывая черепицу с крыши. Воздух, резко похолодевший, облепил кружащие снежинки льдом. Они стали острее, смешавшись с тяжелыми каплями града и поднятой с земли порошей. Деревья, невидимые, но вполне слышные, начали знакомый сумасшедший танец фанданго, который он часто себе воображал для собственного развлечения, проигрывая пластинку Берлиоза.

Но его настроение никак не допускало Берлиоза. Вагнер подошел бы лучше, мрачно подумал Мори, что-то вроде «Полета валькирий», но у него не было настроения слушать музыку, он мог думать только о судьбоносном решении, которое предстояло принять, и о ней. Мори закрыл окно и, потянув за шнур с кистями, задернул бледно-розовые клетчатые занавески, а сам думал, уснула ли она или, что казалось более вероятным, буря ей помешала. Он мучительно представил, как она лежит там наверху, одна, и прислушивается, округлив глаза, к ночному вою! Если бы только он смел пойти к ней. Но разумеется, об этом не могло быть и речи. Он не находил себе места от беспокойства, сознавая, что нужно собраться, попробовать навести порядок в мыслях. Взяв книгу с полки, новую биографию лорда Кёрзона, [67]он упал в кресло. Но не смог сосредоточиться на чтении даже о Кёрзоне — человеке, которым он глубоко восхищался и, более того, считал своим идеалом, хотя сам себе в этом не признавался. Мысли его блуждали, слова сливались в бессмысленные пятна. Мори встал, бросил взгляд на напольные часы Томпиона: [68]всего половина одиннадцатого. Слишком рано, чтобы лечь спать, он все равно не уснет. Ни за что. Он перешел в гостиную и принялся метаться от стены к стене, наклонив голову, не глядя на свои картины, которые в прошлом так часто служили ему утешением. Ему стало невыносимо жарко, но он подавил неуемное желание выйти на занесенную снегом террасу, а вместо этого отправился в чулан и выключил термостат. Из кухни не доносилось ни звука; Артуро и Елена давно ушли на свою половину. В последнее время даже они проявляли признаки беспокойства, словно ждали какое-то неприятное известие. Вернувшись в гостиную, он хотел было снова вышагивать от стены к стене, но сразу остановился, уловив наконец суть проблемы.

Теперь, когда совершенно ясно, что она не изменит своего решения, ему оставалось только одно. И хотя он упрямо гнал от себя эту мысль, он понял с самого начала, еще когда впервые увидел ее на кладбище в Маркинче, что это неизбежно, что она его судьба. Неотвратимая потребность изменить свою жизнь и погнала его обратно на родину. И вот теперь эта девушка предлагала ему тот самый шанс, который он искал, а еще чудо своей любви. Разве мог он отказаться? Она стала для него абсолютной необходимостью. И если он потеряет ее из-за своих сомнений или по глупости, жизнь станет невыносимой. Разве он не усвоил этот урок еще тогда, в юности, совершив прискорбную ошибку? Он должен сопровождать ее в Квибу, полностью отдаться работе, уготованной ему судьбой. Почему бы и нет? Это была превосходная работа. Он искренне захотел стать новым человеком, которого Кэти из него сделает. И он им станет. Еще не слишком поздно. Все возможно. Другие ведь находили эту спасительную искру, и примерно в тех же обстоятельствах. Он читал об этих людях, мучимых душевными исканиями, которые обретали себя в диких, полных опасностей землях, чаще всего в тропиках и при последнем издыхании.

— Поеду, — громко объявил он. — Это единственный выход.

Произнеся эти важные слова, он мгновенно испытал огромное облегчение. Душа запела. Он словно скинул груз с плеч. Какое раскрепощение — чуть ли не преображение! Не это ли называется «обращением»? Кэти говорила о молитве, и теперь ему показалось, что он не только понял смысл Божьего слова, но и почувствовал, как оно пронзило его насквозь. Сладостный ихор, [69]сноп света — эти слова пришли на ум, когда, откинув голову, он устремил взгляд ввысь, искренне и глубоко тронутый, и пережил мгновение красоты, даже почувствовал, пусть и далекую, но причастность к небесам. Он пока не мог воспарить, он слишком долго был привязан к земному, поэтому и не предпринял попытки помолиться — впрочем, молитва, вполне возможно, придет позже.

Напряжение постепенно его оставило. Дело сделано, жребий героически брошен. Его переполнила радость. И как все просто оказалось — он лишь признал правду и предложил себя. Почему же он так долго сомневался, заставляя ее ждать и мучиться затянувшейся неопределенностью? А ведь она страдала, бедняжка, наверное, даже сильнее, чем он. Если бы только можно было рассказать ей сейчас, избавить ее от лишних часов напряжения. Но будет ли это прилично? Он имел все основания, но нет, вряд ли это было бы правильно. Что ж, по крайней мере остаток ночи душа у него будет спокойна.

Постояв неподвижно несколько минут, он выключил свет и медленно пошел к себе наверх. По-прежнему воодушевленный, радуясь сознанию, что спасительное решение найдено, он принял теплую ванну, как всегда попудрился тальком, надел пижаму, восточные туфли, халат и присел на край кровати. Обязательно нужно поспать. Но в нем росло радостное возбуждение, хорошая весть так и рвалась наружу — он просто физически не смог бы ее удержать. Неужели она сейчас спит? Если нет, то будет просто христианским благом сообщить ей добрую новость немедленно, лично. Он поднялся, нерешительно открыл дверь и бросил взгляд через длинную лестничную площадку. Потом задержал дыхание и на цыпочках прошел к ее комнате по толстому ковровому покрытию, ни разу не скрипнув паркетом.

Ветер, ревущий снаружи, лишь подчеркивал тишину на темной лестнице, когда Мори замер у комнаты девушки. Он чуть было не повернул обратно, но потом все-таки стукнул в дверь и осторожно повернул ручку, чувствуя, как громко бьется пульс.