— Она что, опять в инфекционном? — усмехнулся Трюгвесон, но поймал недоуменный взгляд Марии, и лицо его посерьезнело.

— Да. Эк проводил ее в больницу. И теперь он там с ней.

— А нужно ли это, раз подозреваемый уже задержан?

Мария расслышала иронию в его голосе, но слишком устала, чтобы съязвить в ответ.

— Это тебе решать. Я считаю, есть риск, что она может причинить себе вред или уничтожить доказательства.

— Я переговорил с прокурором насчет обыска дома у Хенрика Дюне. Он обещал выдать ордер. Кроме того, мы остановим дорожно-ремонтные работы в Тофте. Я знаю, что дорожное управление будет возражать, но интересы следствия все же важнее, чем удобство туристов. Дюне ведь мог закатать под асфальт орудие преступления. Мария, иди домой, ложись спать. — Трюгвесон взглянул на Марию. — Ты выглядишь ужасно. Забирай Хартмана, и уходите оба. Он уже пролил кофе себе на воротник. Только позорит мундир, ха-ха!

Мария нехотя улыбнулась. Когда на работе все клеится, то Трюгвесон держится вполне прилично.

Хенрик Дюне ерзал на зеленой скамье в допросной комнате. У него забрали все его личные принадлежности, вплоть до брючного ремня. Хенрик упрямо смотрел в стол, стесняясь включенного магнитофона. Сидящий напротив него Хартман терпеливо повторил вопрос:

— Мы нашли у вас дома винтовку Вильхельма Якобсона. Как она к вам попала?

— Он забыл ее у меня дома.

— Когда? — Хартману от усталости хотелось врезать этому мужику.

— Не знаю, — протянул Дюне.

— Вы сказали, что с ним не общались. Вы никогда не бывали у Вильхельма, а он — у вас, по крайней мере последние десять лет. Так записано в протоколе допроса, проведенного у вас дома неделю назад.

— А-а. — Хенрик выковырял грязь из-под ногтя большого пальца.

— Откуда у вас это оружие? — Тон Хартмана стал жестче.

Хенрик тянул с ответом.

— Оно просто было в моем доме. Я без понятия, как оно там оказалось. Я обычно не закрываю дверь. В деревне мы друг другу доверяем.

— Теперь обсудим дорожные работы. Ваши товарищи говорят, что в четверг вы пришли на работу первым. Это для вас нетипично, поэтому они и запомнили. Целый день потом об этом шутили. — Хартман умолк в ожидании ответа.

— Да, ну и что? Что в этом особенного?

— Мы разрыли часть дороги, которая была недавно заасфальтирована. Ту часть, где в четверг вы положили минеральное полотно и залили асфальт.

— Вот это вы зря сделали!

— Я так не считаю. Мы нашли под асфальтом кочергу, если это вам что-нибудь говорит!

— Поздравляю. Это, безусловно, самая дорогая кочерга за всю историю Готланда! — улыбнулся Хенрик.

— Возможно. Это вы ее туда положили?

— Нет, не я.

— Как вы можете объяснить, откуда она там взялась?

— Никак, черт возьми!

Хартман увидел, как верхняя губа Хенрика покрылась мелкими капельками пота.

— Мы показали кочергу Моне Якобсон. Именно она исчезла из ее рыбацкого домика после убийства ее мужа! Рана на его голове соответствует размеру и форме кочерги. Это вы ее положили под дорожное покрытие? — Хартман чеканил каждый слог.

— Нет, не я! — Хенрик рванулся было, чтобы встать и уйти, но снова сел на место.

— Есть большая вероятность, что вас на основании всего этого посадят. Так это вы положили ее туда?

— Да я без понятия, как там очутилась эта кочерга.

— Где вы были в понедельник, в девять вечера?

Хенрик призадумался, а затем впервые взглянул Хартману в глаза:

— В городе. Я не имею никакого отношения к смерти Биргитты!

— Что вы делали в городе?

— Вы все равно не поверите!

— Постарайтесь меня убедить. — Хартман откинулся назад, соединив пальцы под подбородком.

— Мне позвонили и предложили поработать за хорошие деньги. Мужик хотел встретиться в городе и все обсудить.

— Оплата черным налом?

— Не знаю. Я заинтересовался. Мы должны были встретиться на Центральной площади около винного магазина. Но он не пришел, и я поехал домой. Непонятно, что это было. Странно.

— Голос был знакомый?

— Нет. Звук был такой, как будто он говорил в банку. Какое-то эхо в трубке.

— Перейдем к тому, что случилось ночью. Что вы делали в больнице?

— Я хотел встретиться с Моной.

— Среди ночи! Почему?

Казалось, Хенрик сейчас заплачет.

— Я хотел ей сказать… — Могучий экскаваторщик растерянно теребил пальцы. Куда подевалась вся его гордость и солидность? — Черт…

— Что вы хотели сказать Моне? — спросил Хартман.

— Я хотел подарить ей цветы… Потому что она такая прекрасная!

— Ты ему веришь? — спросила Мария Хартмана, который, расхаживая взад-вперед, рассказывал о допросе. Теперь он уселся на стул напротив Марии и уставился в пространство.

— Не знаю. Пожалуй, верю, вопреки здравому смыслу. Что касается оружия, то он не говорит всей правды. В этом я могу поклясться. Если между ним и Моной что-то есть, то они, по всей вероятности, защищают друг друга. Но почему винтовка лежала у него дома чуть ли не на виду, а кочергу он спрятал таким оригинальным образом?

— Между прочим, десять красных роз в букете означают: «Выходи за меня замуж». Я в свое время подрабатывала в цветочном магазине и знаю, многое можно сказать с помощью цветов!

— Ух ты, опасное это дело! Можно ведь подарить букет и не знать, что этим сказал!

— На то и флористы! А сейчас я собираюсь пойти домой и лечь спать! — Мария выключила компьютер и встала.

— Это, наверное, самое лучшее. Когда СМИ пронюхают о кладе эпохи Вальдемара Аттердага, покою нам не будет. Представляешь, какой поднимется шум? — Хартман покачал головой. — Черт, не будет ни минуты покоя. Это же новость мирового значения! Рано или поздно информация просочится в прессу, и дай-то бог, чтобы это случилось попозже!

— Ты думаешь, это те самые сокровища? Клад, который утонул в море?

— Не рискну пускаться в рассуждения. Но Арне Фольхаммар в этом убежден. В таком случае это — кощунство столетия! Преступление против всего готландского народа! Если бы толпа смогла добраться до Биргитты Гульберг, ее и теперь замуровали бы живьем в башне, как тогда!

— Возможно. Я имею в виду, возможно, именно это и произошло.

— Думаешь, Арне способен на такое?

— А ты представь, какой тут конфликт интересов. Он же историк, сотрудник музея. История Готланда — это его жизнь, его профессия! Если у кого и был мотив, так это у него!

— Из судмедэкспертизы пришел предварительный протокол вскрытия. — Взмокший Трюгвесон оттянул ворот темно-синей водолазки. Он опустил очки со лба на нос, вглядываясь в текст. Несмотря на включенную вентиляцию, в помещении было душно. Трюгвесон открыл окно, впустив с улицы крики чаек, не поделивших объедки на парковке.

Хартман наклонился вперед, чтобы лучше слышать.

— «Женщина нормального телосложения, и те де, и те де… При внешнем осмотре обнаружены синяки: на шее с левой стороны, а также на левой щеке. Прокол кожи в области carotis communis» — то бишь на шее, прямо в сонную артерию. «Нельзя исключить изнасилование… остатки девственной плевы и множественные мелкие кровоизлияния… дефлорация предположительно за несколько дней до смерти… Содержание алкоголя в крови — два и две десятых промилле. Показатель сахара в крови ниже измеримого предела. Вероятная причина смерти: гипогликемия. Содержание инсулина в крови значительно превышает норму».

— У нее был диабет? — удивился Арвидсон.

— Нет. Если бы у нее был невыявленный диабет, то сахар в крови был бы как раз высокий, — объяснил Трюгвесон. — Судмедэксперт говорит, тут могут быть два объяснения. Либо у нее была опухоль, вырабатывающая инсулин, что встречается крайне редко. Либо кто-то ввел ей инсулин, о чем говорит прокол на шее.

— Что говорит Мона Якобсон? — спросил Эк. — Что она видела?

— Если она что-то и видела, то не рассказывает. Как говорится, укушенный змеей и веревки боится.