Марию Верн разбудил голос Веги во дворе, сперва как эхо во сне, а потом все ближе и неотвязней. Вчера Марии пришлось с ней говорить о том, что случилось, и выспрашивать, что та знает. Разговор занял несколько часов. Вега была безутешна. Теперь от ее голоса с первого этажа у Марии все сжималось внутри. Она свернулась калачиком и натянула одеяло на голову. У нее больше не было сил. Вега уже стояла в дверях.

— Это тебя! Твой муж хочет поговорить с тобой!

Мария взяла мобильник с тумбочки. Она выключила его пару часов назад, чтобы немного отдохнуть в покое.

— Я сказала, что ты спишь, но он настаивает. Названивает, между прочим, с самого утра. Но что ему надо — не говорит! Возьми трубку на кухне.

— Спасибо, я ему отсюда позвоню.

— Ну что ж. — В голосе Веги слышалось разочарование.

Она кликнула Чельвара, чтобы хоть пес составил ей компанию на кухне за чашечкой кофе. Мария почувствовала себя ничтожеством.

— Привет, так ты дома? — спросил Кристер довольно резко.

— Я спала.

— Ага, и когда же ты легла?

— Три часа назад.

— Развлекаешься в Висбю? Конечно, чего ж не веселиться, когда детей с тобой нет. Вега сказала, ты собралась на экскурсию в пещеры с кем-то, кого зовут Арвидсон. И как вам с ним — хорошо вместе? Впрочем, я, наверно, должен говорить потише? Он, наверно, спит?

— Можешь приехать сюда и посмотреть сам. — Мария хотела оборвать разговор немедленно. Зачем ей все это выслушивать?

— Я, наверно, так и сделаю, — сказал он.

— Не суди о людях по себе. Однажды я всерьез собиралась тебя бросить. Помнишь? Когда я только познакомилась с твоей мамой. Она хотела убедиться, что я «порядочная девушка», достойная ее сына. Она мне такие вопросы задавала, какие и в полиции нравов постеснялись бы.

— Никогда не забуду. Ты успела добежать до вокзала, прежде чем я тебя догнал.

— Ты же ехал на велосипеде, если бы бежал, то остановился бы после ста метров.

— Я бы мчался за тобой на край света, — заверил Кристер.

— Может, я по тебе немного и скучаю…

— Вот что-то такое я и хотел услышать. Когда дети спят, ходишь дома и думаешь всякое…

— Я знаю, — сказала Мария.

— Кстати, мама выздоровела.

— Значит, чудеса еще бывают?

— Да. После того как мы побывали в отделении неотложной помощи, у кардиолога, хирурга и ортопеда, мы попали к куратору из социальной службы. Предстояло обсудить, сможет ли мама по-прежнему жить в собственном доме, ведь она такая слабая и сама нуждается в помощи. Куратор спросил, сможет ли папа ухаживать за мамой дома. Папа стал колебаться, ведь мама настолько больна! Куратор предложил продать дом и переехать в небольшую квартиру. А маму можно устроить в больницу, как раз освободилось место в отделении длительного пребывания. Понимаешь, да?

— Я догадываюсь, что было дальше…

— Ух, как она рассердилась! Сейчас она дома. Написала письмо в газету, позвонила мэру и нажаловалась на некомпетентность и невежливость медицинского персонала, вымыла окна и наготовила еды на целую неделю!

— Так вы приедете сюда?

— Приедем, как только достанем билеты на паром. На ближайшую неделю все раскуплено. А я не могу рисковать и тащить детей в Нюнэсхамн, надеясь, что там как-нибудь удастся сесть на паром. Но мы приедем при первой же возможности, если ты по-прежнему согласна спать со мной в одной комнате! Я ведь люблю тебя, знаешь?

— Думаю, что знаю. Привет маме и обними от меня детей. Если они рядом, можно мне с ними поговорить?

Мария выключила компьютер около шести вечера, после того как досконально изучила закон об освобождении от юридической ответственности на сайте в полицейском Интернете. За это время чувство вины прилично подросло: стол усеяли фантики от трех съеденных упаковок с тянучками. И это несмотря на принятое решении похудеть за лето на десять килограммов! Почему это так трудно?

Мария поехала в больницу, чтобы сменить там Хартмана. С моря тянуло прохладой, когда она вышла из машины и направилась к красному кирпичному зданию. В сумочке у нее лежали большая шоколадка и роман, который она надеялась прочитать, если Мона Якобсон поспит и все будет спокойно. Ночью легче продержаться без сна, если что-нибудь читаешь, уговаривала себя Мария.

Сколько раз она принималась за этот самый роман, с ходу и не скажешь. И о чем он, трудно понять, когда тебя то и дело отрывают. Вот в фильмах достойные зависти персонажи сидят в кафе на закате и читают романы. Женщины в костюмах с узкими юбками и в шляпках машут рукой официанту и получают чашку горячего кофе, машут снова — и им приносят пирожное или рюмку коньяка. И никто им не мешает читать! Почему в жизни все не так?

Мария заглянула в бледно-сиреневую столовую для персонала в инфекционном отделении и поздоровалась. Был перерыв, все пили кофе. Женщины сидели на трехместных зеленых диванчиках. Дверь на балкон была открыта, сквозь нее проникали лучи заходящего солнца и звук отъезжающего со стоянки автомобиля. Марии предложили чашку кофе и бутерброд, почти как в том фильме — правда, тут было самообслуживание. Мария взяла на поднос кофе для себя и Хартмана, закрытый бутерброд с джемом, сухарики и бесплатные эклеры от муниципального управления.

— Только что звонил какой-то мужчина, спросил Мону Якобсон. Она не просила скрывать сведения о ней, так что я сказала ему, что она лежит в палате номер четыре, — сообщила женщина в белом халате, выйдя из канцелярии.

— Он представился? — спросила Мария.

— Нет. Я спросила, как его звать, но он не ответил. Мне показалось, он собирается сюда зайти. Я сообщила ему, когда у нас время посещений, и сказала, что Моне нужен покой.

— Вы не поняли, кто он ей?

— Нет, он был очень краток, выговор местный. Это все, что я могу сказать.

Хартман сидел и читал женский журнал. Когда Мария открыла дверь в палату, он быстренько сунул его в мусорную корзину, явно смутившись. Палата была большая и светлая. Окно и балкон выходили на море. Каждая палата имела отдельный выход с пандусом, так что больного можно было закатить на коляске с улицы, минуя главный вход. Здание, видимо, имело разные уровни: палата Моны, в отличие от столовой, находилась почти вровень с землей. Мария отодвинула светлую штору и оглядела парковку. Через несколько часов вокруг станет совсем темно.

— Спит она? — прошептала Мария.

— Да. — Хартман поднялся, разминая затекшие ноги, и стряхнул крошки с брюк. Видно было, что в это дежурство голодать ему не пришлось.

— Тебе удалось с ней поговорить?

— Она отвечает врачам и сестрам, а мне — нет.

Мария рассказала, что Моне кто-то звонил.

— Что будем делать?

— Я останусь здесь. — Хартман отхлебнул горячего кофе и сморщился. — Если звонил родственник, он бы хоть как-то дал это понять. Сказал бы, например, что здесь лежит его мама. Правильно?

— Да. А почему Мону положили именно в эту палату? Не очень-то хорошее место, с точки зрения безопасности.

— Согласен. Эк говорит, в других мест не было.

— При первой же возможности надо перевести ее в другую палату.

— Вот что мы сделали в прошлом году к первому апреля. — Медсестра из ночной смены разглядывала свое творение. — Видите, кукла-пациентка, волосы из овчины, вместо лица — нейлоновый носок, набитый ватой. У нее даже капельница стоит — шланг идет в катетер, спрятанный под одеялом. Вместо ног положили свернутые одеяла. Здорово, правда? Я даже ей назначения написала: зубы ящерицы, три капсулы четыре раза в день, ножки ужа — две штуки на ночь. Сестра из дневной смены подумала, что это средства народной медицины. Кормить апрельскую пациентку надо было овсянкой через зонд со специальным счетчиком капель, к которому прилагалась инструкция. Еще ей следовало давать специальную смесь из трех антибиотиков, о которых никто никогда не слышал. Кроме того, о ее семейном положении мы написали в карте, что ее муж ушел к соседке, а телефона у них нет. Хорошенькое начало утренней смены! Они на это фактически повелись. Пациентка прожила почти сутки, и каждая смена заносила данные о ее состоянии в историю болезни. Вот сейчас, если выключим лампы, то не отличить от настоящей больной.