— У меня есть варианты?

— Никаких. Однако вам придется еще многому поучиться, — отметил Фуше, внимательно глянув на его дрожащие руки.

— В таком случае, я имею честь принять ваше предложение.

— И помните, если вы не оправдаете мое доверие, я не удовольствуюсь обычной казнью. Я сделаю так, что вас заживо похоронят в самой зловонной яме. Вы будете постоянно чувствовать себя более одиноким и никчемным существом, чем был при жизни покойный Франсуа де Меневаль, вы меня поняли?

— Конечно, ваше превосходительство.

— Поступайте, как я, виконт, будьте в теории революционером и консерватором в политике. До нашей встречи вы оставались всего лишь сыном буржуа, теперь же вы — нотабль и записаны в реестрах как отпрыск бывшего дворянского рода. Любопытно, что во времена Террора, когда я был проконсулом при Комитете общественного спасения, любой, кто продолжал использовать старые формы уважительного обращения, попадал под подозрение и на него следовало доносить. Подумать только, как всё меняется… Заглядывая вперед, могу сказать, что дальше жизнь будет меняться для вас в лучшую сторону.

— Прошу прощения, ваше превосходительство. Что вы имеете в виду?

Сквозь маску мелькнуло едва приметное движение лицевых мускулов — словно маске удалось слегка измениться.

— Хотя после падения отжившего строя и отмены феодальных прав семейство Меневалей утратило часть состояния, ваше наследство не так уж мало. Если мне не изменяет память, вмененный вам к уплате в казну поземельный налог составляет две тысячи триста франков. Тем не менее, — министр поднялся, — не стоит пытаться убеждать меня, будто ваши амбиции удовлетворены этим, ведь так?

— Скажите, ваше превосходительство, чего мне недостает, чтобы завоевать ваше доверие?

— Дело не в том, чего вам недостает, а в том, что у вас в избытке. Вы, случайно, не обращали внимания на мочку своего левого уха?

Вопрос министра ошеломил Жиля, лицо у него окаменело, но длилось это не более секунды.

— Как я мог упустить! — прошептал Жиль.

В тот же миг он встрепенулся и, словно под воздействием скрытых пружин, функционирующих помимо его воли, принялся лихорадочно шарить по карманам, достал сложенный белый платок, а затем и то, что искал.

Это была небольшая изящная вещица, скорее произведение ювелира, нежели холодное оружие. Миниатюрные ручка и ножны переливались перламутровой отделкой. Жиль обнажил лезвие, провел по нему ногтем указательного пальца и твердой рукой, не раздумывая, отсек себе половину левой мочки. Пытаясь остановить кровь, прижал к уху платок.

Фуше, полуприкрыв глаза, с тенью улыбки на устах произнес:

— У подъезда вас ждет экипаж. Начинается дождь. — Жиль сделал глубокий почтительный поклон. — Да, кстати. Лакей… некто Клод Бейль… вчера ночью в одном из парижских переулков его обнаружили мертвым. Старик злоупотреблял выпивкой. Дело дошло до галлюцинаций и навязчивых идей: он упорно рассказывал в полиции какие-то нелепицы. Дескать, у его хозяина не было половины мочки. Бедняга. Мне его искренне жаль. — Закончив говорить, министр позвонил в колокольчик.

Из дневника Огюста М.

1-й день плавания. 14 апреля 1805 года. Утро. Пролив Ла-Манш. Близ французского берега.

Из Гавра вышли в девять. День ясный, но холодный. Легкая дымка постепенно рассеялась.

Какие чувства ты испытываешь, Огюст? Облегчение. Такого подъема я не припомню со времен ранней молодости, той золотой поры, когда Париж представлялся вечно цветущей весной и верхом радости и наслаждения. Тогда во мне бурлила кровь и возбужденно билось сердце. И даже привидеться не могло, что я стану зарабатывать на жизнь телом.

Несколько обнаженных по пояс членов команды, напоминавшие юных олимпийских богов, вращая ворот, вытянули канат и закрепили якорь. Другие поставили паруса. И корабль, набирая скорость, взял курс в открытое море. Урок слаженности и практического взаимодействия.

Я сжег за собою все мосты, уехал без денег, не имея на том берегу ни знакомств, ни перспектив. Единственно ценное, что у меня есть и что можно будет продать, — баул одежды. Немногим менее месяца продлится наше плавание до порта назначения. Тогда и увидим, действительно ли Новый Орлеан — это Новый Свет.

Вторая половина дня.«Эксельсиор» — любопытное название у нашего корабля, одинаково хорошо звучит и для французов, и для англичан. В военное время — своего рода гарантия. И все же сомневаюсь, что кто-либо из находящихся на борту радостно подбросит в воздух шляпу, попадись нам навстречу эскадра Нельсона.

Наш парусник — бывший двадцатипушечный фрегат, переоборудованный в «купца». Великолепные стройные мачты, водоизмещение примерно триста тонн. Это, воистину, не обычное мореходное судно, а чудо скоростного плавания. Какие же чудо-паруса позволяют ему лететь как на крыльях? Кто вознамерится преследовать его, тот обречен на неудачу. Команду словно вербовали на строительстве вавилонской башни: французы, португальцы, испанцы, голландцы и даже один китаец. Мысль, что они на всякий случай прячут и, если понадобится, поднимут на мачте иной флаг, не столь уж нелепа. Но этот корабль первым уходил из Гавра, и не было ни одного другого, который бы унес меня так далеко от Франции.

Капитан, не склонный к длинным речам француз, говорящий с английским акцентом, обладает чертами южанина и грубыми манерами. Он согласился взять меня пассажиром только благодаря туго набитому наполеондорами кошельку. Мне дали крохотную каюту на баке, и при этом боцман клялся, что я буду единственным пассажиром.

Каюта оказалась хуже норы: сырая, грязная, темная дыра с затхлым воздухом, тремя койками, проеденным червями деревянным столом и стулом. С потолка свисает керосиновая лампа, которая постоянно качается как маятник.

В последний момент на борт поднялись еще два пассажира. Как объяснить, почему моряки меня обманули?

…-й день плавания.

Приходится привыкать. У меня двое соседей по каюте. Один — юноша, очень высокий (выше даже меня), видный собой, с собранными в хвост густыми темными волосами, бледнолицый и с какими-то особенными глазами. Второй — пожилой, похож на старого чудаковатого профессора, с изможденной физиономией. Старший отзывается на имя Виктор. Молодому — лет двадцать или около того. Мне он сказал, что у него нет имени. Оригинальная манера представляться.

Похоже, других пассажиров здесь нет. В трюмах «купца» металл и текстиль, а обратно он повезет сахар, ром, табак и кофе. Все это рассказал сопровождающий груз улыбчивый субъект с круглым брюшком и усами, переходящими в бакенбарды, ни дать ни взять — профессиональный жулик.

Итак, я совершил преступление. Это единственное, в чем газеты не соврали. Не перестаю думать о том, как газетчики все ловко подтасовали в своих заметках… Получилось двойное преступление на почве страсти. Почему они все вывернули наизнанку, понятно: мой клиент, который не захотел платить и стал мне угрожать, владелец одной из этих газет. Если о чем и сожалею, так лишь о том, что прибил тех двух громил, которых он подослал убить меня. Во всей этой истории смерти заслуживал только он, хозяин газеты, несчастный жмот, не пожелавший заплатить по тарифу.

Да, нелегка жизнь наемного труженика. Даже если трудишься на столь изысканном поприще, как наемная любовь.

…-й день плавания.

Ла-Манш остался позади. Первая остановка предстоит на Азорских островах.

Как же я тоскую по прогулкам в Булонском лесу, кафе и увеселительным заведениям в районе Пале-Рояля! Не говоря уже о том, как мне не хватает парижского маникюра. Без сомнения, самое ужасное, что может быть в жизни, — это жизнь в открытом море.

Корабль идет очень плавно, мягко. Стоит необычайно хорошая для этого времени погода.

Юноша, мой сосед по каюте, остался на палубе, закутался в одеяло и лежит там, обратившись лицом к небу, усеянному звездами. Нет, небо — это определенно не для меня, ибо я гораздо более земной и менее созерцательный. И уж совсем не склонен к меланхолии. Идеалам я предпочитаю энтузиазм, а наслаждениям духа — плотские услады.