— Почему у меня постоянно мерзнут ноги, Жиль? Можешь мне сказать? Эти горе-эскулапы медленно, но верно сводят меня в могилу. Я всегда с подозрением относился к медицине, но сейчас мое недоверие распространилось и на самих врачей.
— Ваше отношение, сир, закономерно. Что они знают об истинном состоянии нашего здоровья? Симптомы бывают обманчивы. Это я усвоил с детских лет. Все друзья моего приемного отца были медики.
— Знаешь, что я думаю о своих врачах? Все они на службе не у меня, а у британского правительства. Ах, как я сожалею, что уехал О’Мира! Он хоть и англичанин, но отличный специалист. Именно поэтому губернатор и выжил его со Святой Елены. А этот новый… Антоммарки? Не слишком ли много он о себе мнит?
Жиль незаметно оглядел собеседника — великий человек показался ему как никогда изможденным: лицо отдавало желтизной, дряблые щеки отвисли, суставы распухли.
— Но он к вам расположен, сир.
— Так уж ли это важно? Полагаю, то же самое можно сказать и о двух присланных мне священниках. Но разве благорасположение способствует тому, чтобы постичь хоть что-нибудь из богословия под руководством этих двух надутых индюков?
Жиль, пытаясь подавить смех, приложил ко рту ладонь. От Наполеона его реакция не скрылась, и слега склонив голову, он задержал на нем взгляд.
— Скажи мне, Жиль. Ты действительно совсем не помнишь свою мать?
В тот миг в столовую торопливо вошел Маршан, а следом за ним — Сен-Дени со всем необходимым для сервировки стола.
— Что у нас сегодня? — поинтересовался Бонапарт.
— Суп «а-ля королева», крылышко цыпленка и баранья нога, ваше величество, — перечислил Маршан.
— Принеси мне только суп. Но чтобы с пылу с жару. И больше ничего не надо.
— Суп «а-ля королева», сир? — уточнил Жиль.
— Ну да, яичный суп-пюре, но с добавлением молока и сахара. Это — единственное лекарство, которое я признаю.
— Я схожу за вином, сир, — сказал Жиль.
— Подожди, мой друг, не торопись. Они еще не скоро подадут суп, я их хорошо знаю. Правда, Али? — Бонапарт ласково потрепал Сен-Дени, затем, потирая колени, повернулся к Жилю и продолжил прерванную беседу: — Ответь мне. Ведь тебе должны были рассказывать о Клер-Мари, не так ли?
— Увы. Я был совсем дитя, когда дед оставил меня на попечение отчима.
— Судя по некоторым твоим репликам, я бы сказал, что ты не испытываешь должного уважения или благодарности к своему отцу-ученому. Это нехорошо, — промолвил он устало.
— Я его любил, сир, но он скрывал от меня многие истины, которые я горел желанием знать. В конце концов, в нас текла разная кровь.
— Но он, по крайней мере, знал твоего деда. Что он тебе рассказывал о нем?
— Очень немного, сир. Всегда отзывался о нем как-то двойственно, невнятно. — Тут Жиль вдруг вспомнил, что, по словам Бонапарта, старик не желал с ним знаться. — Единственное, что могу сказать: он был невысок ростом.
— Невысок? — переспросил Бонапарт.
— Именно так, сир. Был маловат ростом, — непринужденно ответил Жиль.
— Маловат ростом, — повторил Наполеон. — Нда… — и неуловимая тень, на миг омрачившая его лицо, сменилась улыбкой.
— Позвольте, я принесу вам вина, прежде чем подадут на стол.
— Я не уверен, что сегодня мне хочется вина, — мягко возразил Бонапарт.
— Вот увидите, сомнения рассеются, — поправляя ему плед, резонно заметил Жиль, — как только вино наполнит ваш бокал. Добрая трапеза не обходится без доброго вина.
— Почему бы и нет, в самом деле, — Наполеон немного приободрился. — Ступай же и принеси.
В середине декабря, в Париже, в одном из личных покоев Марсанского павильона, образующего крыло Лувра, человек, чье могущество и влияние уступали (да и то не всегда) лишь могуществу и влиянию его величества короля, держал в руках только что доставленное ему письмо.
Мсье был в своем знаменитом наводившем трепет зеленом камзоле. Покрутив перед глазами запечатанный красным сургучом конверт, на котором не значился ни отправитель, ни адресат, он опустился в кресло, обращенное высокой спинкой к двери. Придвинул поближе канделябр и, навалившись на письменный стол, принялся жадно читать. На письме стояла дата трехмесячной давности.
«Все идет намного лучше, чем предполагалось. Вы не представляете себе, насколько благоприятное для наших интересов возникло обстоятельство. Скоро можно будет поставить крест.
Мое дворянское происхождение по-прежнему не вызывает у него сомнений. А именно это, как вам известно, заставляло меня опасаться более всего. Не внушает ему подозрений также и то, что он относительно недавно меня знает и я появился в его свите уже после „последней битвы“. Не стану скрывать, я пережил драму и был вынужден сносить то, что моя жена посещет его спальню.
Субъект, о котором я сообщал в последнем донесении, является его внебрачным сыном. Как всегда дальновидный, N приказал всем нам, чтобы мы в своих дневниках или каких-либо других записях не упоминали о его существовании, не называли его имени, ибо это может оказаться опрометчивым. N не удостаивает его своим признанием, ибо полагает, что, поступи он таким образом, об этом станет известно. Дважды отрекшийся в пользу своего законного сына, Узурпатор опасается подобным признанием дать повод взглянуть на себя как на безнравственного афериста и врага Церкви.
Сын он ему или нет, но для нас это — рука Провидения. Мне пока непонятны его мотивы, но недавно я застал его в кладовой, когда он подсыпал что-то в бочку с вином. Я сделал вид, будто ничего не заметил, чтобы он меня не заподозрил. Позже, во избежание сомнений, я проверил: количество оставшегося порошка действительно уменьшилось. И что важнее всего — N начал испытывать целый букет подозрительных болезненных симптомов.
Это — свидетельство того, что Бог на нашей стороне. Можете спать спокойно. Каналья хорошо выполняет мою работу.
Шарль Тристан де Монтолон»
На небе сияла луна. Паруса наполнял попутный ветер, и волны с шумом разбивались о корпус корабля. До полуночи оставались считанные минуты.
На баке, зорко всматриваясь в горизонт, в гордом одиночестве стояла негритянская матрона в тюрбане, при встрече с которой пассажиры корабля норовили поскорее скрыться с глаз. Сзади к ней подошел сопровождавший ее в плавании высокий крепкий юноша лет двадцати, тоже чернокожий. Опершись о поручень вытянутыми руками, он посмотрел на свою спутницу и, проследив за ее взглядом, устремил взор вдаль в том же направлении. Потом, явно недоумевая, опять взглянул на женщину.
— Ты уверена, что это действительно нужно?
Гран-Перл повернула голову и одарила Сохо несколько презрительным взглядом, полным сознания собственного превосходства. Так смотрят на людей, которые ставят под сомнение неоспоримую истину. Сохо понурился, а Гран-Перл вновь сосредоточила внимание на линии, где небеса соприкасались с водной гладью.
Повисла долгая пауза. Тишину нарушали лишь поскрипывание мачт, посвистывание ветра в снастях да бурление воды, рассекаемой носом корабля. Гран-Перл внезапно заговорила:
— Враги Жюльена могущественны. Он продолжает бороться, но не может пробудиться от сна, вырваться из капкана меж двух миров. Оковы, которые его удерживают, очень прочны. Это души погубленных им людей.
Они долго еще стояли на пустой палубе стремительно летевшего по волнам корабля.
18
Обряд взывания
Огюст вполне мог бы быть Саре отцом, но получилось иначе, — она стала ему как мать. После отречения Бонапарта они еще долго скрывались на постоялом дворе брата и сестры Барро. И лишь по прошествии восьми или девяти месяцев, когда стало ясно, что Людовик XVIII прочно сидит на троне, начали выходить из своего убежища.
Первое время Огюст раз в год ездил в Америку, чтобы хоть контролировать тамошнее хозяйство. В последнюю поездку, незадолго до покупки дома в Немуре, он повидался с Сохо, который заметно вырос, возмужал и превратился в молодого человека. Сохо мечтал увидеть и «массу Жюльена». Огюст попытался было придумать какую-то историю, но в конце концов рассказал, что его друг уже несколько лет лежит, не приходя в сознание.
