Доменико вежливо кивнул. Я снова перешел в атаку, на этот раз я попытался выманить Атто с помощью довольно прозрачной провокации.
– Франции было бы только на руку, – сказал я, – если бы между империей и турками снова развязалась война. Тогда его императорскому величеству пришлось бы оттянуть войска на восток. Наихристианнейший король смог бы вздохнуть с некоторым облегчением.
– Я вообще даже представить себе не могу, что произойдет нечто подобное, – нейтральным тоном ответил Атто. – Со времен заключения мирного договора в Карловиче на востоке все спокойно. У недавно прибывшего турецкого посольства только одна цель: напомнить о том, что султан еще жив, и мне кажется, что этот маневр – не что иное, как чистейшей воды погоня за эффектом. Он противоречил самому себе. Совсем недавно он утверждал, что понятия не имеет о намерениях османского посольства и что было бы неплохо разузнать об этом побольше.
– Кстати, – снова начал он, меняя тему, – как я уже упоминал, вчера вечером мы были в театре. Мне сказали, что Марианна Пальфи любит комедии, и я надеялся встретиться с ней. Мы взяли ложу на четыре персоны, входной билет стоил недорого, один дукат. Дерево было слишком темным, потолок слишком низким, но я за всю свою жизнь никогда еще так не смеялся! Благодаря моему племяннику, конечно же.
Я не ответил на эту пустую, бессмысленную болтовню, но Атто, нимало не смутившись, продолжал:
– То была комедия, в которой Юпитер принимает образ Амфитриона, чтобы пробраться в постель к его супруге Алкмене. Однако, прежде всего, он делает множество долгов вместо него, и большую часть времени можно наблюдать, как настоящий Амфитрион, бедолага, спасается от своих кредиторов. Сущая глупость, эта пьеса, полная вульгарных шуток, которых в Париже не простили бы даже торговцу рыбой!
Атто упрямо игнорировал мои вопросы о посольстве аги, одном из самых главных событий в Вене за последнее время. Его поведение было настолько очевидным, что вызывало подозрения.
– И здешняя мода тоже отвратительна, не правда ли, Доменико? – продолжал он свои отступления от темы.
– Вот именно, дорогой дядя.
– К сожалению, дневной свет утерян для меня, дорогой племянник. Даже в столь большом городе я не могу наблюдать за привычками его жителей, но ускользает от меня немногое. Благодаря парижским газетам, которые ты мне читаешь, я точно знаю, сколь ужасна мода при императорском дворе по сравнению с французской или английской. То, что дамы носят юбки, является единственным сходством. Все остальное в венской моде ужасно и противоречит здравому смыслу во всех его проявлениях. Здесь плотно вышивают золотом самые дорогие ткани, и, чтобы тобой восхищались, достаточно только заказать себе дорогое платье, при этом неважно, насколько изысканным оно будет. В будние же дни набрасывают на плечи лишь простой плащ и надевают под него все, что заблагорассудится. Не так ли, племянник мой?
– Именно так, дорогой дядя, – повторил Доменико.
Я постепенно начинал проявлять нетерпение.
– К примеру, здесь, в Вене, считается особенно красивым иметь столько волос, сколько не влезет в средних размеров сосуд. Поэтому дамы велят изготовлять себе огромные сооружения из накрахмаленной газы и прикрепляют их лентами к голове. После чего их подпирают с помощью тех железных колец, на которые у нас надевают ведра молочницы. Наконец, они покрывают эту дьявольскую выдумку искусственными волосами, что кажется всем здешним женщинам исключительно элегантным.
– Синьор Атто, – тщетно пытался я прервать его.
– Чтобы скрыть отличие от настоящих волос, – непоколебимо продолжал он, – они высыпают на все это сооружение тонны пудры и вплетают в него три-четыре бриллиантовые цепочки, которые крепятся огромными пряжками из жемчужин или красных, зеленых и желтых камней. С этой конструкцией на голове они вообще с трудом двигаются! Можете себе представить, как сильно столь рискованные привычки одеваться подчеркивают некрасивость, которой одарила природа местных дам. Не говоря уже о том, какие они угрюмые и мрачные. В Париже мне рассказывали, что никто и ничто здесь не оживленно, все пронизано флегмой, никто никогда по-настоящему не волнуется, кроме моментов, касающихся церемониала. И вот тут венцы дают волю своим самым необузданным страстям. Так ли это?
– По этому поводу ничего не могу сказать, – ответил я, раздраженный количеством злобных слухов о моей второй родине. Если вы так плохо думаете о Вене, хотел я сказать ему, зачем же вы меня сюда послали?
– Конечно, я тоже расспрашивал, а на почтовой станции слышал, что недавно ночью столкнулись две кареты и ни одна из дам, сидевших в них, не хотела уступить – то есть отъехать назад и пропустить вперед вторую, – поскольку обе они были одного ранга. Почти всю ночь они перечисляли друг другу свои заслуги и общественное положение, чтобы переубедить соперницу в том, что она должна уступить. Дело дошло до того, что их крики были слышны на близлежащих улочках. Вроде бы они даже императора разбудили, и ему пришлось послать свою личную гвардию, чтобы заставить их замолчать, причем солдатам удалось завладеть положением только после того, как им пришло в голову одновременно вывезти обе кареты назад из переулка, а затем заставить их ехать разными дорогами… – дерзко рассмеявшись, закончил он.
Мне осталось только предпринять последнюю попытку защититься.
– Синьор Атто, произошло убийство, – прямо заявил я.
Тут болтовня Мелани оборвалась.
– Убийство? Что ты такое говоришь, мальчик мой?
– Вчера ночью. Приятель Симониса, моего подмастерья. Симонис пообещал, что попросит некоторых своих товарищей, с которыми я тоже познакомился, взять след этого загадочного Золотого яблока, о котором говорил турецкий ага во время аудиенции у принца Евгения.
– Помню, хорошо помню. А потом?
– Вчера ночью мы с Симонисом и одним из этих студентов договорились встретиться на бастионе. Его звали Данило, граф Данило Данилович. Когда мы нашли его, он был при смерти. Его закололи, он умер у нас на руках.
Аббат Мелани отвел от меня взгляд своих незрячих глаз, лицо его было обеспокоенным и расстроенным одновременно.
– Это действительно печально, – произнес он, помолчав некоторое время. – У него была семья?
– Не в Вене.
– Кто-нибудь видел вас, когда вы были рядом с этим графом Данило?
– Мы полагаем, что нет.
– Хорошо. В таком случае вы не окажетесь впутанными в это дело, – с ноткой облегчения в голосе сказал он. Наверное, на миг он обеспокоился о своем благополучии…
– Данилович его звали, так ты сказал? Не немецкое имя. Откуда он родом?
– Из Понтеведро.
– Ага, они не цивилизованные люди. Какой там граф! Понтеведро! Это народы грубые и невежественные…
Похоже, аббат Мелани придерживался того же мнения, что и Симонис, который изобрел для них понятие «полу-Азия».
– Спорим, он занимался какой-нибудь грязной работой, чтобы оплатить свое обучение, – предположил Атто.
– Шпион. За плату доносил на людей, которые нарушали законы о нравах и обычаях.
– Профессиональный шпион! И ты удивляешься, что его, будь он трижды из Понтеведро, закололи? Мальчик мой, хоть, это и очень прискорбно, но в этой смерти нет ничего удивительного. Забудь о нем и точка, – отчеканил Мелани, очевидно забыв, что тоже является оплачиваемым шпионом.
– А если это было из-за турок? Данило собирал информации о Золотом яблоке. Перед смертью он прошептал странные вещи.
Атто с интересом выслушал, что бормотал бедный студент, прежде чем жизнь покинула его тело.
– Крик сорока тысяч мучеников, – задумчиво повторил он, – а потом этот загадочный Айууб… Это кажется мне бредом несчастного умирающего. Данило Данилович мог, конечно, собирать информацию о Золотом яблоке, но для меня дело яснее ясного. Турки не имеют никакого отношения к кончине вашего товарища, которую следовало ожидать для понтеведрийского шпиона.
Обед с аббатом Мелани обеспокоил меня по двум причинам: нимало не смущаясь, аббат ушел от ответов на мои вопросы о турецком посольстве, словно это событие было совершенно неважным, чтобы обрушить на меня нескончаемую череду бестолковых суждений о венском образе жизни. Слишком холодно он реагировал, сказал я себе, для такого прожженного дипломата, как Атто, который жаждал каждой интриги, каждой закулисной игры, каждой мельчайшей новости на политической сцене.
