Первые часовни, в угольную черноту которых мы заглянули, конечно же, были все заняты.

– Он, должно быть, очень набожная душа, тот приятель, которого вы ищете, – невинно заметил Атто, когда услышал, что мы обыскиваем часовню за часовней.

Клоридия повела его немного дальше по наклонной улице, чтобы он не услышал стоны парочек. Я видел, как они оба вошли в незанятую часовню, чтобы посидеть там.

– Ну, вот он, наконец-то! – воскликнул Коломан, острым взором пронзая темноту очередной эдикулы, после того как мы обошли все остальные, стоявшие пустыми.

Мы застали Популеску в самый прекрасный момент. К счастью, с нами не было Клоридии: Драгомир, наклонившись, со спущенными штанами, стоял спиной к нам. А под ним, как можно было наверняка предположить, его любовное завоевание.

– Он спрятался, чтобы никто не увидел, какой у него крошечный конец. Ничего не поделаешь, Драгомир, твоя подружка все равно это заметит! – ухмыльнулся Коломан.

И тут мы услышали крики. То была Клоридия, и она звала на помощь.

Мы бросились к ней. Аббат Мелани лежал спиной на лестнице часовни, в которую только что вошел вместе с моей женой, и плавал в черной луже.

– Синьор Атто, синьор Атто! – воскликнул я, беря его под мышки.

– Текуфа, проклятие… – хрипел он, хватаясь за грудь.

К счастью, он был жив. Однако в темноте мы увидели, что его голова и лицо были залиты кровью.

Следующие мгновения, мягко говоря, были запутанными. Что произошло, кто его ранил, как это могло случиться, несмотря на присутствие Клоридии? В то время как Коломан и Симонис помогали мне положить Атто на пол часовни, я смотрел на свою жену, которую словно парализовало от страха.

– Я… я не знаю… внезапно появилась эта кровь… – бормотала она.

У нас обоих на лице читалось воспоминание о пророчестве старого безумца из кофейни.

По голове моей и плечам прошла дрожь, похожая на горячее покалывание. Быть может, от страха у меня закружилась голова? Я провел рукой по волосам. Они были липкими и влажными. Я посмотрел на свою ладонь: кровь. Я чувствовал, что вот-вот упаду в обморок.

– Минуточку, – вмешался грек.

Он решительно оттолкнул меня в сторону и вытянул руку над тем местом, где я только что стоял, чтобы проверить, не капает ли сверху. И действительно: густые капли темной жидкости падали на нас с потолка часовни.

– Вот она, кровь. Сверху капает, – сказал Симонис, рассматривая свои испачканные жуткими каплями ладони.

А затем велел Коломану, который был худее его, встать ему на плечи.

– Там, наверху, что-то лежит, – сказал венгр, ощупывая в темноте рамку орнамента над нашими головами, тянувшуюся через все внутреннее пространство небольшого храма. – Что-то, похожее на… клетку.

Затем он вынул из-за рамы что-то вроде шкатулки из железа, в стенках которой были проделаны отверстия. Мы открыли ее.

В отвратительной кровавой луже лежал бедный, увядший конец, который никто не решился бы показать женщине в таком жалком состоянии. Только два шарика, созданные Господом для размножения, казалось, сохранили немного достоинства. Остальное же – сморщенная кожа, истекшая кровью плоть, грубо отрубленная саблей, изувеченная и неузнаваемая, словно посмертная маска.

Коломан тут же отвернулся, с трудом сдерживая отвращение. А мы с Симонисом, словно загипнотизированные, смотрели на этот результат бессмысленной жестокости. Кому только могло прийти в голову так гротескно изувечить мужской член?

Аббат Мелани, которого Клоридия постоянно заклинала не волноваться, потому что это не его кровь и с ним все в порядке, тем временем постепенно отходил от пережитого ужаса.

– Проклятье, – заметил Коломан, возвращаясь к своей шутке, – я всегда знал, что с тевтонскими бабами шутить нельзя. Это нужно непременно показать Драгомиру. – И он пошел обратно в часовню, где Популеску, как и все остальные парочки, был, очевидно, слишком занят, чтобы отвлекаться на испуганные крики Клоридии.

Мы остались стоять возле маленькой клетки с ее омерзительным содержимым. Все были слишком потрясены, чтобы разговаривать. Клоридия не могла отвести взгляда от зловещего сосуда с отрезанным срамным местом; казалось, она задумалась. К нашему всеобщему удивлению, она внезапно коснулась клетки, нашла дверцу и открыла ее. Затем подняла сосуд и принялась ощупывать его дно, словно для того, чтобы кончики пальцев подсказали ей то, что скрывала от глаз темнота.

Венгр вернулся почти сразу, лицо его было смертельно бледно, взгляд безумен.

– Нам нужно немедленно уходить отсюда, всем, – приглушенным голосом произнес он.

– Что случилось, Коломан? – поинтересовался я.

– Драгомир не был… Мы-то думали, что он… с ним не было никого, никого, никого… – сказал он, а по лицу его уже бежали первые слезы.

Объяснение продолжалось несколько мгновений.

Клоридия очистила голову аббата Мелани, насколько это было возможно, теперь он стоял, опираясь на трость и ее руку, над трупом. Я мрачно рассматривал старого кастрата. Ничто не могло отвлечь меня от мысли, что он знает больше, чем хочет показать.

– Прочь, прочь отсюда, – сказал я потом, оглядываясь по сторонам, беря за руку Клоридию, а Мелани – под руку, в то время как Симонис схватил за руку Коломана и приказал ему перестать плакать, потому что в противном случае на нас сразу же обратят внимание.

Мы шли вниз по Кальвариенштрассе, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать. Кроме того, мы пытались скрыть свои лица, проходя мимо немногих прохожих.

Тело Драгомира Популеску останется там, где мы его обнаружили, до тех пор, пока его не найдет какая-нибудь влюбленная парочка: спущенные штаны, наклоненный торс. Однако не конкубину, а три острых канделябра, на которые обычно насаживают пасхальные свечи, нашли мы под его страстным телом. Сильная рука по всем правилам искусства вонзила их в грудь и сердце бедного студента с берегов Черного моря.

Темная кровь пропитала его брюки. Она текла из той части истерзанной плоти, где когда-то был его член.

Мы вернулись к Пеничеку, ожидавшему нас в конце улицы. Когда коляска тронулась с места, Симонис вкратце рассказал ему о случившемся.

– Полу-Азия! – пробормотал под конец грек.

– А если это были турки? – спросил я.

– Азия, полу-Азия, какая разница.

– Господин шорист, если позволите: мы должны избавиться от тела Популеску. Городской страже эта история может показаться слишком ужасной. Так не умирают нищие студенты. Они могут затеять серьезное расследование.

– Ты прав, младшекурсник, – согласился с ним Симонис, – мы не можем рисковать тем, что окажемся втянутыми в это дело. Мы и Данило видели, как он умирал.

– Вы говорите так, словно это вы – убийцы, – заметила Клоридия.

Симонис ничего не сказал и уставился на нас своим глуповатым взглядом. Разве это не он натравил своих друзей на след Золотого яблока? И, размышлял я, разве не мы с Клоридией начали всю эту историю, потому что нас беспокоило странное посольство аги? Кроме того, мы ничего не рассказывали друзьям Симониса о заговоре Кицебера. Если бы они вовремя узнали, что туркам нужна чья-то голова и что в первую очередь они, вероятно, охотятся за самим императором, быть может, они были бы еще живы.

Я решил, что настало время рассказать Коломану Супану о дервише. Конечно же, я умолчал о том, что знаю об этом давно, только им не говорил. Венгр ужасно испугался. Еще у себя на родине ему довелось узнать, на что способны неверные.

Нас перебил Пеничек, предложивший убрать останки Популеску с помощью двух коллег, таких же нелегальных кучеров, как и он, достойных доверия людей.

– Вы уже не успеете. Какая-нибудь парочка наверняка найдет его раньше и позовет стражу, – покачав головой, ответил я.

– Однако они живут тут, в двух шагах, – настаивал Пеничек. – Поверьте мне.

Едва сказав это, он остановил коляску, не дожидаясь утвердительного кивка от меня или своего шориста, слез с козел и быстро, насколько позволяла ему хромая нога, скользнул в дверь какого-то дома. Когда он вернулся, с ним было еще две тени, поспешно направившиеся к Кальвариенберг.