— Но ведь я приехал сюда просто проверить несколько фактов.
— Опыт подсказывает мне, мистер Кауэрт, что есть всего два факта — рождение и смерть. Но вы не волнуйтесь, я не такой зануда, как некоторые мои сослуживцы. Я даже люблю, когда происходит что-нибудь новенькое. В разумных пределах, разумеется. Но очень вас прошу: не передавайте ничего Фергюсону. Ему будет от этого только хуже.
— Что может быть хуже, чем сидеть в камере смертников?
— Постарайтесь понять, что даже в камере смертников жизнь может течь по-разному. При желании мы можем сделать так, что заключенный станет умолять, чтобы его завтра же посадили на электрический стул. Сейчас Фергюсону живется неплохо. Разумеется, его камеру тщательно обыскивают каждый день. После вашего милого разговора его разденут догола и тоже обыщут. Но сейчас ему разрешают гулять во дворе, читать книги и все такое прочее. Уверяю вас, даже в тюрьме заключенному есть что терять.
— У меня для него ничего нет. Но вот он может захотеть передать мне какие-нибудь бумаги или что-нибудь еще.
— Да ради бога! У нас тут полно ненужного хлама! — с чувством расхохотался сержант Роджерс. — Кроме того, вы должны сказать мне, сколько продлится ваш разговор.
— Понятия не имею.
— Ну и ладно. Я свободен все утро. Говорите сколько хотите. Потом я даже свожу вас на экскурсию. Вы когда-нибудь встречались со Старым Спарки? [3]
— Нет.
— Вы много потеряли, но познакомиться с ним никогда не поздно. — С этими словами сержант встал на ноги. Он был широкоплечим, дюжим мужчиной. По его манере держать себя можно было догадаться, что в жизни он не раз попадал в передряги, но всегда выходил из них победителем. — Знакомство со Старым Спарки заставляет о многом задуматься…
Кауэрт проследовал за сержантом Роджерсом, чувствуя себя пигмеем, прячущимся за его необъятную спину.
Репортера провели сквозь ряд запертых дверей и сквозь металлоискатель, за которым следил другой охранник, подмигнувший Роджерсу. Наконец они с сержантом оказались в самом центре напоминавшей колесо тюрьмы. Здесь сходились вместе корпуса, как бы служившие спицами этого колеса. Только сейчас Кауэрт понял, что уже довольно долго слышит типичные тюремные звуки — непрерывную какофонию из громких голосов и металлического лязга открывавшихся и тут же снова захлопывавшихся и запиравшихся железных дверей. Где-то по радио звучала музыка в стиле кантри. Где-то по телевизору шел сериал. Кауэрт слышал голоса актеров и навязчивую музыку рекламных роликов, от которой было никуда не деться даже в тюрьме. Репортеру казалось, что вокруг снует множество людей, что он захвачен их потоком, как сильным речным течением, но на самом деле рядом с ним почти никого не было, кроме сержанта Роджерса и еще двоих охранников в небольшой будке в самом центре помещения. Внутри будки журналист заметил пульт, лампочки на котором отмечали открытые и закрытые двери. На телевизионных мониторах мелькали передаваемые прикрепленными на потолке камерами серые изображения со всех этажей, на которых находились камеры. Кауэрт обратил внимание на пол, покрытый безупречно чистым, но изрядно потертым бесконечной вереницей прошедших по нему ног желтым линолеумом. Какой-то человек в синем спортивном костюме остервенело драил грязной серой шваброй один и тот же давно чистый угол.
— Это корпуса «Q», «R» и «S», — объяснил сержант. — Здесь находятся камеры смертников. Надо сказать, что им у нас уже начинает не хватать места. Это кое о чем говорит, правда? Электрический стул установлен вон там. Внешне тут все так же, как и в других корпусах тюрьмы, но это только кажется.
Кауэрт стал разглядывать длинные коридоры с высокими потолками. Слева высились камеры в три этажа. С обоих концов на каждый этаж вело по лестнице. На противоположной стене было три ряда грязных окошек, которые открывались на проветривание. Между камерами и стеной с окошками зияла пропасть. Людям, сидевшим в этих маленьких камерах, был виден только маленький кусочек неба в окошки напротив. До этих окошек было футов тридцать, которые в данном случае ничем не отличались от сотен тысяч миль. При мысли об этом Кауэрт содрогнулся.
— А вон и мистер Фергюсон, — сказал сержант.
Обернувшись, репортер увидел, что Роджерс показывает пальцем на камеру в дальнем конце этажа, похожую на маленькую клетку. Четыре человека, сидевшие в клетке на металлической скамье, смотрели на журналиста. На троих были такие же синие спортивные костюмы, как и у уборщика со шваброй. На четвертом был ярко-оранжевый спортивный костюм. Этот человек сидел дальше всех, и Кауэрту его было плохо видно.
— Если вас нарядили в оранжевый костюмчик, это значит, что ваши дни сочтены, — негромко пояснил Роджерс.
Репортер направился было к клетке, но сержант сжал его плечо железными пальцами:
— Не туда. Помещение для свиданий вон там. Если к заключенным приходят, мы обыскиваем их и составляем список всего, что у них имеется при себе. У них бывают бумаги, своды законов и так далее. Потом заключенных изолируют в этой клетке. Потом их отводят на свидание. После свидания их снова обыскивают и выясняют, что у них пропало, а что появилось. Все это очень долго, но безопасность — прежде всего. Мы не желаем рисковать.
Кауэрт кивнул, и его провели в помещение для свиданий — с белыми стенами, стальным столом в центре и двумя старыми обшарпанными коричневыми стульями. На одной из стен висело зеркало. На столе стояла пепельница. Больше в помещении ничего не было.
— Вы будете видеть нас сквозь это зеркало? — спросил Кауэрт.
— Разумеется, — ответил Роджерс. — Вы не против?
— Нет… Кстати, вы уверены, что это и есть апартаменты класса люкс? — улыбнулся репортер. — Признаться, у нас в Майами такого рода апартаменты выглядят чуть более роскошно.
— Я в этом не сомневался, — рассмеялся сержант. — Но в провинции все чуть-чуть скромнее, чем в Майами.
— Ну ничего, — сказал журналист. — Я не очень капризный. — С этими словами он уселся на стул и стал ждать Фергюсона.
Роберт Эрл Фергюсон оказался молодым человеком лет двадцати пяти, ростом под метр восемьдесят, по-юношески худощавым; дохляк обладал, однако, изрядной силой, ощущавшейся в его рукопожатии. Узкими плечами и бедрами напоминал он бегуна на длинные дистанции. Двигался он легко и непринужденно, как настоящий спортсмен. Темная кожа, коротко остриженные волосы и пронзительный взгляд живых выразительных глаз. Мэтью Кауэрту показалось, что заключенный видит его насквозь.
— Спасибо, что приехали, — сказал Роберт Эрл Фергюсон.
— Не за что.
— Думаю, мне еще будет за что вас поблагодарить, — уверенно заявил заключенный.
При нем была пачка каких-то документов. Он аккуратно выложил их перед собой на стол и покосился на сержанта Роджерса, который кивнул, повернулся кругом, вышел и захлопнул за собой дверь.
Кауэрт извлек блокнот и авторучку, поставил в центр стола магнитофон.
— Вы не возражаете? — спросил он у Фергюсона.
— Нет, — ответил тот, — магнитофон очень пригодится.
— Почему вы мне написали? — спросил Кауэрт. — Мне просто любопытно это знать. Например, откуда вы вообще узнали обо мне?
Фергюсон улыбнулся, раскачиваясь на стуле. Репортеру показалось странным его непринужденное поведение в этот момент, от которого могла зависеть его жизнь или смерть.
— В прошлом году вы получили премию Ассоциации адвокатов Флориды за ряд больших статей против смертной казни. Ваша фамилия упоминалась в газете из Таллахасси, которую мне дал почитать заключенный из другой камеры смертников. Вот я и подумал о вас. Вы же работаете в самой большой и влиятельной газете штата!..
— А почему вы не сразу мне написали?
— Честно говоря, я думал, что апелляционный суд отменит мой приговор. Когда этого не произошло, я обратился к другому адвокату, а точнее, мне дали другого адвоката, и я активней взялся за дело. Видите ли, мистер Кауэрт, даже когда меня признали виновным и приговорили к смерти, мне казалось, что все это происходит не со мной. Я был как во сне. Мне казалось, что я вот-вот проснусь и снова окажусь в университете. Я все время ждал, что кто-то придет и скажет: «Все, хватит! Это нелепая ошибка!» Конечно, я зря этого ждал. Я и не представлял себе, как отчаянно мне придется бороться за собственную жизнь. Теперь я наконец понял, что, кроме меня самого, никто за нее бороться не будет.
