— Спуск на воду?

Он показал в сторону переплетенных деревянных брусьев, согнувшихся под весом корабля.

— Гидравлический таран толкнет его, а затем паровая лебедка потащит корабль по рельсам с помощью цепей, закрепленных на пришвартованных к берегу баржах.

— Почему вы спускаете корабль таким странным способом? Разве он не должен быть спущен на воду носом вперед?

— Это все так, только его длина около семисот футов, а река в этом месте не намного шире. Я построил корабль, мистер Филиппс, а не мост. А это, — он подошел и стукнул ладонью по катушке, вокруг которой была намотана цепь, — контрольная бобина. Точно такая же есть у кормы. Они будут контролировать продвижение носа и кормы, когда корабль начнет спускаться по рельсам. Они также тормозят спусковые устройства. Цепи, прикрепленные к корпусу корабля, разматываются до тех пор, пока нам не понадобится его остановить. Потом мы нажмем на рычаг, — он указал на две длинные рукоятки, прикрепленные к основанию бобин, — подождем, пока другой конец корабля подровняется, а затем снова отпустим его.

— Сдержки и противовесы, — заметил я.

— Точно. И вы можете управлять процессом отсюда. — Он повернулся и указал на сомнительного вида трибуну у нас над головами. Она тянулась вдоль палубы и выглядела как недостроенный пешеходный мост. Трибуна находилась как раз посередине корабля — оттуда хорошо просматривались обе бобины и удобно было следить за положением носа и кормы. То есть удобно было ему, но не мне.

— А что случится, если корма или нос спустится на воду первым? — спросил я, заинтригованный такой заботой о том, чтобы корабль был спущен параллельным курсом.

— Если мы допустим, что нос или корма корабля начнет спускаться слишком быстро, — ответил он, используя собственную руку для наглядной демонстрации, — тогда корабль просто не доберется до воды. Баланс нарушится, и он застрянет. В таком случае будет большим чудом, если мы вообще сможем снова сдвинуть его с места. — Перспектива выглядела устрашающей, и я был восхищен способностью Брюнеля работать в столь экстремальной ситуации. — Но прежде чем мы начнем, нужно пройти эту дурацкую церемонию присвоения кораблю имени. Пойдемте!

Мы поднялись на платформу рядом с носом корабля. Наверху Брюнель с недовольным видом поспешно обменялся рукопожатиями с собравшимися там мужчинами и поклонился дамам. Покончив с любезностями, он представил меня высокому полному джентльмену с рыжей шкиперской бородкой.

— Доктор Филиппс, это мистер Джон Скотт Рассел, мой партнер по этому предприятию.

— Он хотел сказать, что я построил корабль по его чертежам; я владелец верфи, — с важным видом пояснил крупный шотландец.

— Вы сделали большое дело, мистер Рассел.

— Будем на это надеяться, доктор, — сказал он, а затем повернулся к Брюнелю. — Надеюсь, все в порядке? — Инженер нахмурился. — Это, — сказал Рассел, указывая на толпу у ворот верфи, — не имеет ко мне никакого отношения. Вы же знаете финансовую политику компании — она никогда не откажется от возможности заработать лишнюю пару шиллингов.

— Мы поговорим о шиллингах позже, мистер Рассел. А сейчас будем надеяться, что эти… эти люди не помешают нашей работе.

Рассел кивнул и удалился с платформы.

Ответственный стюард призвал нас к порядку и передал перевязанную лентой бутылку шампанского юной леди. Брюнель сказал, что это дочь одного из директоров компании. Наступило небольшое замешательство, прежде чем человек, в руках у которого был список с названиями, прошептал ей что-то на ухо. Она улыбнулась и без запинки проговорила: «Я нарекаю этот корабль „Левиафаном“, и пусть Бог благословит его на удачное плавание!» — С этими словами она бросила бутылку, которая перевернулась в воздухе и разбилась о металлическую обшивку корабля. Послышались аплодисменты, а шампанское растеклось по крашеному железу. Я повернулся к Брюнелю и тихо сказал ему:

— Все-таки они не захотели назвать его «Мальчик с пальчик»?

Он засмеялся, вспомнив о своем предложении, а затем сообщил, что собирается пойти на вышку, откуда будет руководить спуском корабля, и предложил мне поискать более безопасное место для наблюдения.

Вместе со своими ассистентами Брюнель взобрался по ступенькам в осадную башню, а я поднялся на холм к воротам, где шумела взбудораженная толпа. Подойдя поближе, я заметил стюардов во главе с Расселом — они пробирались через толпу, призывая собравшихся к тишине.

Вместе с еще несколькими привилегированными зрителями мне было разрешено находиться между толпой, которую теперь сдерживали протянутые вдоль верфи канаты, и кораблем. Выбрав для наблюдательного поста ржавую циркулярную пилу, прикрепленную к тележке на колесиках, я вскарабкался на нее, стараясь не пораниться об острые зубья, и сел, свесив ноги.

Крошечная фигура Брюнеля появилась на помосте, он снял шляпу, чтобы ее не сдуло ветром, трепавшим флажки, которые он держал по одному в каждой руке. В правой у него был красный флаг, а в левой — зеленый. Я подумал, что они использовались примерно так же, как и палочка дирижера, чтобы посылать сигналы команде рабочих, которые собрались вокруг носовой и кормовой бобин. Остальные рабочие стояли у гидравлических таранов, расположенных вдоль всего корабля.

Послышался крик. Это был Брюнель, в тот же момент он поднял над головой красный флажок. Крик повторился, на этот раз он раздавался откуда-то с верфи, затем последовал грохот упавших на землю цепей, когда сдерживавшие корабль оковы были сняты.

«Левиафан» был освобожден, но все еще неподвижен. В воздух поднялись клубы дыма, когда паровая лебедка натянула цепи, тянувшиеся от барж, стоявших на якорях у берега. Корпус корабля застонал и задрожал, но, несмотря на работу тянувших его машин, которые, по словам Брюнеля, были самыми сильными механизмами своего времени, так и не сдвинулся с места. Но в тот момент, когда я уже начал думать, что с таким же успехом Брюнель мог попытаться сдвинуть с места гору, нос корабля вздрогнул и продвинулся на несколько футов вперед.

Примерно в тот же момент корма начала опускаться вниз, и железные крепления спусковых платформ завизжали, когда они заскользили по рельсам. Земля задрожала, и я испугался, заметив, что лезвие пилы позади меня самопроизвольно повернулось. В отличие от носа корма не остановилась как вкопанная, а продолжала скользить вниз, набирая скорость, и, как мне показалось, скоро опустилась ниже уровня носа.

Я тут же вспомнил, как Брюнель показывал мне на своей руке принцип спуска.

Корма корабля опустилась значительно ниже, чем ожидалось на данном этапе работы, и, чтобы удержать ее, требовалось больше цепей, нежели те, что тянулись от бобины, которая начала бешено вращаться вокруг своей оси. Из-за трения в воздухе возникло облако дыма, и сквозь него я вместе с толпой в страхе наблюдал, как тормозные рычаги поднялись вверх, словно веретено у прялки. Рабочие, державшие рычаги, были подброшены в воздух. Их как будто подняло взрывной волной, и они полетели в разные стороны, беспомощно болтая руками и ногами. Женщины в толпе завизжали, многие мужчины тоже закричали, поддавшись общей панике. Брюнель отчаянно размахивал над головой обоими флажками, тут же были приняты все необходимые меры и включены тормозные механизмы. Корабль задрожал и замер. Мне показалось, что это случилось сразу же, как только начала крутиться бобина, словно сам корабль почувствовал, какой урон он причинил.

Я соскочил с тележки и бросился к месту происшествия, потеряв по пути шляпу.

— Расступитесь! Я врач! Дайте мне пройти! — крикнул я собравшимся людям, быстро переходя от одного упавшего рабочего к другому и стараясь определить, насколько серьезно они пострадали. Шестеро лежали на земле среди досок, как выброшенные на берег после кораблекрушения матросы. Трое были без сознания. Трое уже поднялись на ноги и пытались идти в полуобморочном состоянии, причем один из них держался за ногу, которая, вероятнее всего, была сломана. Моя врачебная сумка осталась в экипаже, и я надеялся, что в скором времени он все же доберется до верфи.