Некоторые истории я помнила так ясно, словно создала их только вчера, некоторые стали для меня сюрпризом. Я читала отрывки, стремясь определить, достойны ли мои истории более внимательного взгляда. Увы, по большей части они оказались скучными, цветистыми и пустословными. Какими же бульварными темами я когда-то увлекалась! Как щедро страницы пестрили орфографическими ошибками и лишними запятыми! Почему меня так часто волновали сенсации, опрометчивые беззаконные романы и внебрачные дети? И все же я не могла забыть, как много часов подлинного удовольствия доставила мне работа над этими сюжетами. Я с улыбкой поместила листы обратно в коробку. Там им самое место — реликвиям моего прошлого, пылким проявлениям моей юной фантазии.

Перед третьей коробкой я помедлила; сердце лихорадочно забилось. Там были тетради, накопившиеся за два года обучения в Брюсселе: бесконечные эссе на французском с подробными, экспрессивными и поучительными замечаниями месье на полях. Ах, как часто за последние два года мои глаза наполнялись слезами при виде этих бумаг! Я была не в силах забыть, что руки моего хозяина когда-то касались каждой страницы. Но в этот раз я подумала, что не время для подобных размышлений, они не принесут мне ничего, кроме боли.

Так и не открыв эту коробку, я перешла к последней, четвертой. В ней лежала аккуратная стопка исписанных карандашом листов, составлявших мою наиболее новую литературную попытку: двенадцать глав романа, который я предварительно озаглавила «Хозяин». Я набросала план еще в Брюсселе, но приступила к нему лишь прошлой осенью, после возвращения. Я писала урывками, пока Анна и Бренуэлл не вернулись домой, после чего оставила это занятие.

Раздался собачий лай и стук кухонной двери: по-видимому, сестры вернулись с прогулки. Я быстро убрала бумаги в тайник и спустилась. Остаток дня я провела в такой рассеянности, что уронила в огонь еще вполне годную тряпку для вытирания пыли и насыпала в чайник кофе вместо чая. Эмили обвинила меня в преждевременном старческом слабоумии, а Анна предположила, что мне нужны новые очки; но все мои мысли были о романе.

Главы, в которых действие происходило в Брюсселе, — те немногие, что я завершила, — было особенно приятно писать, и в свое время я отложила этот труд с неохотой. Я обретала утешение и новые силы, поверяя свои воспоминания бумаге, описывая, пусть даже под тонкой вуалью фантазии, людей и места, которые знала и любила — или ненавидела. Я словно становилась ближе к человеку, которого не могла выбросить из головы; работа помогала мне коротать долгие одинокие вечера, когда весь дом погружался в дремоту, а ко мне сон не шел.

В свое время я считала «Хозяина» одной из многочисленных историй, коим уготована участь пылиться в коробке, теперь же его композиция предстала в новом свете. Чтобы закончить роман, пусть даже до объема единственного тома, придется немало потрудиться, но если я закончу — разве он не станет интересным и пользующимся спросом? Я исполнилась одновременно и пыла, и тревоги. Было ясно, что если я вернусь к роману, Анна и Эмили, несомненно, узнают об этом, хотя я буду рада их совету и поддержке. Однако местом действия была моя школа в Бельгии; герой, сколь угодно идеализированный, был списан с месье Эгера. Несомненно, сестры это поймут. Что, если они смогут разглядеть сквозь слова тоску, таящуюся за ними? Что, если, разделив с ними свою историю, я разделю и секреты своего сердца, которые так старательно прятала и так неуклонно отрицала?

Той ночью, когда все уснули, я прокралась в столовую и прочла свою рукопись. Она была весьма сырой, и все же мой энтузиазм возрос, поскольку она обладала некоторыми достоинствами. Но главным было то, что я не выразила никаких чувств к своему герою слишком явным образом. Мое сердце колотилось; я тихонько поднялась в спальню, убрала листы в бюро и легла в кровать рядом с Анной. Глядя в темноту, я пришла к выводу, что мой секрет в безопасности, я могу работать над книгой, не скрываясь от сестер. Приняв решение, я с трудом дождалась утра, чтобы известить их о своих намерениях.

Дождь лил все утро. К полудню он прекратился, и мы втроем надумали прогуляться — с немалым риском для обуви — по безлюдным сырым просторам пустошей. Флосси и Кипер радостно скакали рядом. Плотный полог туч еще висел над головами, но солнце уже с надеждой выглядывало сквозь прорехи; вдоль туманного горизонта сияла небесная белизна.

— Бренуэлл говорил вчера кое-что интересное, — сообщила я, когда мы шли по пустошам.

— Бренуэлл? — отозвалась Эмили. — Он действительно выразил здравую мысль?

— Вполне.

Я остановилась и глубоко вдохнула свежий, сырой ноябрьский воздух, радуясь прикосновению бодрящего ветра к щекам и восхищаясь пейзажем: обширными серовато-зелеными пустошами, тут и там рассеченными низкими каменными стенами. На много миль вокруг не было ни одного живого существа, не считая овец; единственными звуками были их частое блеяние, свист ветра и крики диких птиц.

— И что же? — спросила Эмили, оглянувшись, поскольку они с Анной опередили меня шагов на десять. — Ты расскажешь или мы должны угадывать?

Засмеявшись, я поспешила к сестрам.

— По наблюдениям Бренуэлла, в современном издательском и читательском мире романы продаются лучше всего.

— Романы? — со странным выражением лица уточнила Анна.

— Он утверждает, что за роман с легкостью предложат две сотни.

— Нельзя верить Бренуэллу, — скептически заметила Эмили. — В последнее время он постоянно лжет. Боюсь, что каждая фраза из его уст — лишь способ оправдаться или подогреть тщеславие.

— Он может быть прав на этот счет, — возразила я. — Мне ничего не известно об издательском деле, но чтение романов действительно становится все более уважаемым и популярным занятием. Особенно я обрадовалась мнению Бренуэлла, потому что… — Я немного помедлила и выпалила: — Теперь, когда наш поэтический сборник готов, я могу попробовать написать роман.

— Неужели? — удивилась Эмили. — Я думала, ты отказалась от подобного рода сочинений ради того, что практично и благоразумно. «Воображение следует подрезать и укрощать», «Необходимо избавиться от бесчисленных иллюзий ранней юности» — разве это не твои слова?

— Мои, и я не отказываюсь от них. Вместо любовного или приключенческого романа я хочу создать произведение настоящее, простое, искреннее и безыскусное. Мой герой будет не герцогом Заморной, а школьным учителем. Он будет сам прокладывать себе дорогу в жизни. Я встречала таких людей.

— Звучит многообещающе, — подбодрила меня Анна.

— Звучит на редкость скучно, — отрезала Эмили. — И все же, если ты хочешь написать об этом, Шарлотта, размышления и болтовня ни к чему. Приступай!

— Я уже приступила, — заявила я. — Начала работать над романом прошлой осенью. Если постараюсь, то смогу осилить один том.

— Хорошо, — кивнула Эмили.

Мы немного помолчали. Затем Анна тихо произнесла:

— Я тоже сочиняю роман.

— Правда? С каких пор? — осведомилась я.

Мужество покинуло Анну; она покраснела, отвернулась и чуть слышно пробормотала:

— Начала несколько лет назад в Торп-Грин-холле и работала над ним время от времени, когда выдавалась свободная минутка. Я хотела признаться, но боялась, что ты высмеешь меня: ты считала подобные сочинения легкомысленными.

— Полагаю, ты никогда не напишешь ничего легкомысленного, Анна. Чему посвящена твоя книга?

— Я назвала ее «Эпизоды из человеческой жизни». Повествует об испытаниях и горестях молодой гувернантки и молодого викария, которого она любит с давних пор.

Я не успела толком обдумать новость, поскольку Эмили немедленно сообщила:

— И я пишу роман.

С огромным удивлением я уставилась на сестер: Анну с ее застенчивым румянцем и тихой грацией и Эмили, которая объявила о своей попытке мимоходом, так спокойно, будто это самое обычное дело.

— Вы обе пишете романы?

— Сначала я решила переделать несколько своих гондальских историй, — пояснила Эмили, — но в итоге получился роман.