Она его не любит и ясно дала ему это понять. Ну что ж, пусть посмеется над ним. Лично он не намерен больше никого обманывать. Он и так черт знает что натворил, скрывая от нее свои чувства.

Сзади открылась дверь.

С бьющимся сердцем он стремительно обернулся и увидел Оливию, стоявшую на пороге. Она смотрела на него так, словно никогда раньше не видела. Щеки ее побелели, с дождевика лило на коврик.

— Дождь идет, — пробормотала она, дрожа всем телом.

У Мэтью как будто язык прилип к гортани. Сделав усилие, он сказал:

— А я как раз писал тебе записку. Потом собирался подняться к хижине, поискать тебя там.

— Мне пришлось вернуться с полдороги, начался дождь. Я собиралась разбить окно в доме. — На замерзшем лице двигались только губы. Она улыбнулась. — Но теперь здесь ты, и мне не придется совершать ничего противозаконного. Мы ведь очень любим с тобой соблюдать букву закона, правда?

Скажи что-нибудь, Мэтью, или сделай что-нибудь. Он быстро пересек комнату, втянул ее внутрь и закрыл дверь. Ему бы сразу сказать: «Я люблю тебя». Момент был самый подходящий. Но он решил отложить признание на более позднее время, когда они окажутся в постели, в камине будет гореть огонь и плотные шторы отгородят их от ночной темноты. Тогда наступит время романтики.

— Ты разбила лоб, — проговорил он.

— Ударилась о лобовое стекло. Олень внезапно выскочил на дорогу.

— Ты замерзла. Я разведу огонь и подогрею суп.

— Хорошо, — сказала она, отводя глаза.

Когда Мэтью вернулся, Оливия стояла на кухне, держа в руках его записку.

— Ты написал? — В голосе ее послышалась враждебность.

Сердце его чуть не вырвалось из груди.

— Да.

Она откинула капюшон, рука ее дрожала.

— Перестань играть со мной, Мэтью, я этого больше не вынесу. Ты не любишь меня.

Сейчас Мэтью был напуган больше, чем во время шторма на тонущей яхте.

— Нет, люблю, — сказал он.

— Нет! Ты хочешь меня, тебе не скучно со мной. Может, я даже нравлюсь тебе… иногда. Но любить… это не по твоей части.

— Оливия, я думаю, что влюбился в тебя еще на «Медузе». — Голос его звучал глухо. — Вот почему я оказался в Хиброне и не смог улететь после нашей первой встречи. Просто я боялся в этом признаться не только тебе, но даже себе. Я никогда в жизни ни в кого не влюблялся. Пока не появилась ты.

— Как я могу тебе верить, если ты не раз обманывал меня?

— Да, я скрыл, что богат, потому что большие деньги меняют людей, ты знаешь это по своему опыту. Вспомни Мелвина. Что ему было нужнее: ты или твои деньги? О докторе Роули я не рассказал, потому что… Черт!.. Наверное, боялся, что ты не выйдешь за меня. Вот тебе и вся правда!

Оливия враждебно молчала.

— Послушай, я знаю, что ты не любишь меня, — продолжал Мэтью. — Ты никогда не притворялась, и, видит Бог, тебе не за что меня любить. Но я все равно решил сказать тебе правду.

С непонятной интонацией она спросила:

— Значит, наш брак не только ради секса?

— Я бы солгал, если бы отрицал, что твое тело сводит меня с ума… Но это твое тело, Оливия. И оно неотделимо от тебя. Черт побери, я даже не знаю, как это выразить.

Он даже не догадывался, какова будет ее реакция на его слова. Иди ва-банк, Мэтью, сказал он себе, и хрипло добавил:

— Я не могу жить без тебя. Это же так очевидно.

Она снова задрожала, хотя на щеках появилась легкая краска.

— Надо было вначале снять с тебя все мокрое, а не распространяться о чувствах. Может, примешь горячую ванну? А я пока разогрею суп… мы могли бы вместе поесть у камина. — Голос его звучал заискивающе, что было для нее в новинку. — Потом, если захочешь, мы могли бы лечь в постель. Может, там я сумею убедить тебя в своей любви. Мое тело сделает это лучше. Я ведь не ахти какой говорун.

— Почему? У тебя отлично получается, — сказала Оливия.

Она выпрямилась и словно стала выше ростом. С робкой надеждой он заглянул в ее глаза: они сияли.

— Насчет секса я тоже лгал. В постели я говорил тебе правду, только так я выражал свои чувства. Потому что я не бесчувственный, Олли, поверь мне.

— Я не…

Он прервал ее, страшась услышать, что она не любит его.

— Не надо сейчас ничего говорить. Только скажи, какой суп ты предпочитаешь: морковный или грибной? Ты замерзла, устала, я сейчас, мигом…

— Мэтью, — сказала Оливия, — заткнись.

— Вернемся вместе в Филадельфию, — говорил он с отчаянием в голосе, — это все, о чем я прошу. Дай мне шанс. Клянусь, я больше никогда не стану тебя обманывать. Никогда!

— Ты хочешь сказать, что мы не можем остаться здесь на ночь? — спросила она с неуместной, на его взгляд, веселостью.

Затем расстегнула дождевик, подошла к нему и крепко поцеловала. Губы у нее были холодные. Он стоял неподвижно. Оливия отступила; она выглядела растерянной.

— Я… ты больше не хочешь меня?

— Я? Не хочу тебя? Я всегда тебя хочу, ты всегда будешь желанной для меня. Но сначала я хочу знать, веришь ли ты мне? Есть ли у нас шанс остаться вместе?

Она живо расстегнула ворот теплой рубашки и показала ему на своей шее золотую цепь.

— Я не могла снять ее, ты надел ее мне на шею, это твой свадебный подарок. — Глаза ее сияли, как драгоценные камни.

Изящество и сила, подумал Мэтью.

— И что это означает?

— О, Мэтью, неужели ты не понимаешь? Я тоже люблю тебя.

От волнения у него ком застрял в горле. Он с трудом сглотнул.

— Я… ты не могла бы повторить?

— Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя. — Она неожиданно звонко рассмеялась. — Продолжать? Я могу, если хочешь.

— Это правда? — тупо спросил он.

— Ты же знаешь, я не умею лгать.

— А я так испугался, когда подумал, что эта цепь вроде символа брачных уз, которые тебе в тягость.

На глазах Оливии сверкнули слезы, по чистоте сравнимые с бриллиантами у нее на шее.

— Мне не в тягость, если тебе не в тягость.

Он схватил ее в объятия.

— Милая, пойдем со мной в постель. Сейчас же.

— Лучше у камина, — сказала она лукаво. — На ковре. Как в первый раз.

— Тогда, утром, в мансарде. — Улыбка исчезла с его лица. — После свадьбы я держался от тебя подальше из-за дурацкого желания доказать себе, что могу справиться с собой. Я тогда пережил потрясение. Ты оказалась такой желанной, такой необходимой мне, что я испугался. Поэтому все три дня я обращался с тобой как с мебелью.

— У тебя есть вторая попытка, — сказала Оливия. — Я замерзла, Мэтью. Согрей меня, пожалуйста.

Вторая попытка. Сердце Мэтью отчаянно забилось. Он снял с нее верхнюю мокрую одежду, потом бросил на ковер несколько подушек. Она опустилась на них, и отсветы огня заплясали на ее лице.

— Я люблю тебя, Оливия, — охрипшим от волнения голосом сказал он, — больше, чем могу выразить словами.

— Так покажи мне, — сказала она и раскрыла ему объятия.

— Я не могу просить тебя выйти за меня замуж, потому что мы женаты. Но те слова, которые я повторял во время венчания — любить и беречь тебя, пока смерть не разлучит нас, — я искренне произносил их, как клятву, — говорил Мэтью, раздеваясь.

Две слезы скатились по ее щекам.

— И я тоже.

Они помолчали, прижавшись друг к другу.

Я держу в руках свою жизнь, думал Мэтью, потому что теперь она моя жизнь.

Они любили друг друга неторопливо и нежно, что не исключало их взаимной страсти.

Потом, когда они уже спокойно лежали в объятиях друг друга, Мэтью поднял голову и заглянул в глаза жены.

— Ты знаешь, я словно в первый раз… Все воспринимаешь по-другому, когда любишь.

— Любимый… — произнесла Оливия.

Он провел пальцем по ее ключице.

— Однажды ты запретила мне называть тебя так.

— Да, я берегла это слово для человека, которого полюблю. Ты и есть этот человек, Мэтью.

— Но ты не станешь называть меня «сладкий мой»?

— А ты меня «малышка»?

— Может, составим новый контракт? — поддразнил он ее.

— Ни в коем случае! Кстати, давай порвем этот ужасный документ, над которым так старался мистер Джордаш. Я с самого начала возненавидела его.