— Средневековые григорианские хоралы, — прочла я вслух с обложки.

Джосбери покачал головой.

— Будь добра, при случае обсуди ее музыкальный вкус, — попросил он. — Она на днях уже ставила мне «Westlife».

И снова замолчал. Наша машина между тем выехала на Олд Кент-роуд. Время от времени, когда фонари подсвечивали ветровое стекло под нужным углом, я видела его отражение. Ничего особенного. Далеко за тридцать. Коротко остриженные каштановые волосы. Пару дней не брился. Загар на лице и плечах. Зубы, как я уже подметила раньше, ровные и белоснежные.

Мы помолчали еще с десять минут. Впрочем, по наклонам его головы я догадалась, что он тоже пытается ловить мое отражение в ветровом стекле.

Копалась в своей сумочке…

— Если бы я оказалась там раньше, она бы выжила? — спросила я, когда мы свернули с Льюисхэм Хайстрит на стоянку возле участка.

— Кто ж это знает? — ответил Джосбери.

Свободных мест не оказалось, поэтому пришлось припарковаться прямо за зеленым «ауди» и перегородить ему путь.

— Она умерла за пару секунд до приезда «скорой», — сказала я. — Надо было что-то приложить к ране, да? Остановить кровотечение?

Зря я надеялась на утешительные слова.

— Я полицейский, а не парамедик, — сказал он, выключая мотор. — Тебя тут, похоже, уже ждут.

Нас действительно ждали: дежурный сержант, криминалист и полицейский врач. Мы вместе вошли на территорию участка через зарешеченную заднюю дверь, и мой визит официально зафиксировали в журнале. В лондонской полиции я служила уже четыре года, но интуиция подсказывала, что совсем скоро я увижу знакомые вещи с совершенно другой стороны.

И вот я сидела там, переводя взгляд с грязно-бежевых стен на серую напольную плитку. Левое плечо болело от недавнего падения, надвигался приступ мигрени. Около часа назад меня попросили полностью раздеться для медицинского обследования. Затем я приняла душ, и врач осмотрел меня снова, только теперь меня еще и фотографировали. Мне срезали ногти, взяли мазок слюны и тщательно — до боли — прочесали волосы. После этого одели в оранжевый комбинезон, вроде тех, которые обычно носят арестанты.

В тот вечер я не успела поужинать и теперь безудержно дрожала: то ли сахар в крови понизился, то ли сказывался шок, то ли в комнате попросту было холодно. И я никак не могла забыть те голубые глаза.

Я же могла ее спасти. Если бы не строила воздушные замки, сейчас не было бы нужды возбуждать уголовное дело. Все это понимали. Это станет моим клеймом до самой пенсии. Я прославлюсь как детектив-констебль, допустившая убийство в двух шагах от себя.

В комнату вошел детектив-инспектор Джосбери. Из-за низкого потолка он казался еще выше, чем на улице или даже в машине Таллок. С ним была детектив-констебль Гейл Майзон, которая помогала врачу меня осматривать. Они над чем-то смеялись в коридоре, и, когда он открыл ей дверь, на губах у него еще играла усмешка. Неотразимая усмешка. Которая враз исчезла, стоило ему взглянуть на меня.

— Скучаете, да? — не сдержалась я.

Впрочем, с тем же успехом я могла и промолчать: реакции не последовало.

Майзон была симпатичной блондинкой лет тридцати трех-четырех. Она принесла мне кофе. Я погрела ладони о стенку кружки, но поднести ее ко рту не осмелилась: слишком сильно дрожала. А Джосбери все рассматривал меня. Мои мокрые после душа волосы. Мою шелушащуюся кожу на лице (увлажняющего крема в участке, сами понимаете, не нашлось). Мою арестантскую форму. Впечатление я, конечно, производила сногсшибательное.

— Ну что ж, — сказал он. — Приступим к официальным показаниям.

К тому моменту, как он закончил, я готова была свалиться со стула замертво. Тактичным описанием техники, которую инспектор Джосбери применял для допросов, было бы слово «въедливая». А если бы меня попросили проявить не такт, но честность, то я бы назвала его гребаным садистом.

Еще до начала мне разъяснили, что показания будет брать Гейл Майзон, а Джосбери выступит только в роли советника. Я даже могла попросить его удалиться. Но нет, я лишь пожала плечами и пробормотала, что, дескать, пускай остается. Большая ошибка с моей стороны. Как только начался допрос, он взял бразды правления в свои руки.

И эта дача показаний не была похожа ни на одну из тех, в которых я принимала участие. Меня допрашивали как подозреваемую. Я повторяла каждую деталь до тех пор, пока даже Майзон не стало неловко. Джосбери неизменно возвращался к одному и тому же вопросу: как я могла ничего не увидеть? Как я могла пропустить само нападение, находясь при этом так близко, что жертва умерла у меня на руках? Я каждую секунду ждала, что он вот-вот скажет прямым текстом: блондинка выжила бы, если бы я не оплошала.

Наконец допрос подошел к концу. Он выключил аппаратуру. Настенные часы показывали десять минут двенадцатого.

— Может, хотите позвонить кому-то? — предложила Майзон, пока Джосбери клеил стикер на диск с моими показаниями.

Я покачала головой.

— А дома кто-то будет, когда вы вернетесь? — спросила она. — Соседка? Парень? Вы пережили сильное потрясение, вам сейчас лучше не оставаться одной.

— Я живу одна, — сказала я. — Но вы не переживайте, — добавила я, заметив на ее лице тревогу. — Мне можно идти?

— А родственники у вас есть? — не сдавалась Майзон.

— В Лондоне никого. — И я не соврала, просто ушла от прямого ответа. На самом деле у меня нигде никого не было. — Послушайте, я устала и проголодалась, мне бы сейчас просто лечь…

Джосбери оторвался от диска и, нахмурившись, взглянул на меня.

— Вам никто не предложил поесть?

Потрясающий парень! Только он мог задать этот вопрос так, будто я и тут провинилась.

— Да ерунда. Так что, мне можно идти? — Я встала. — Сэр, — добавила я.

— Гейл, — обратился он к Майзон, — если бы мы привезли сюда убийцу, пойманного с поличным, с ножом в зубах, то все равно пришлось бы его кормить. А свою коллегу вот морим голодом.

— Я думала, кто-то другой… — начала оправдываться Майзон.

— Да не стоит… — попыталась возразить я.

— Извините, — сказала она.

Я только пожала плечами и из последних сил улыбнулась.

Джосбери встал и открыл дверь.

— Идем.

— А теперь куда?

На элементарную вежливость у меня уже не осталось сил. С другой стороны, с этим человеком и вежливость не срабатывала.

— Покормлю тебя, а потом отвезу домой, — ответил он. — Сделаешь расшифровку? — спросил он у Майзон, кивая на диск на столе.

И мы вместе вышли из здания участка.

Серебристый «мерседес» Таллок уже куда-то отогнали, и Джосбери открыл зеленый «ауди», которому тот раньше преграждал дорогу. Заведя мотор и выбрав нужную передачу, он начал перебирать стопку дисков.

— «Westlife» не найдется? — спросила я, когда он выехал с парковки.

Ответа не последовало. Что ж, буду иметь в виду: чувством юмора парень явно обделен. Равно как и чувством справедливости и сострадания. По большому счету список качеств, которыми он обладал, пока что сводился к одному пункту: уважительное отношение к потребности женщин в еде. Он сунул диск в магнитолу и, когда мы вернулись на Льюисхэм Хайстрит, вывернул ручку громкости до предела. Машина заполнилась ритмично пульсирующей клубной музыкой. Вас понял, детектив-инспектор Джосбери. Не больно-то и хотелось с вами болтать.

Длинный узкий сад. Не видно ни зги. Высоким стенам, с трех сторон ограждающим сад от уличных фонарей, помогает густая листва на разросшихся кустах: она поглощает тот ничтожный свет, которому все же удается сюда проникнуть. Несколько окон выходят на сад, но незваный гость, крадущийся по тонкой гравийной тропинке, облачен в черное с ног до головы. Едва ли его заметят во тьме.

В саду приятно пахнет. Незваный гость замирает и делает глубокий вдох, затем протягивает руку к крохотной звездочке цветка. Жасмин.