Кронер только устало вздохнул:

— Этого я не скажу. Не хочу развязывать войну.

Бьондилло уехал. А несколько месяцев спустя его машину взяли в клещи два автомобиля. Из них выскочили люди в масках и расстреляли его.

Хотя Кронер знал наверняка, что нападение было санкционировано Стролло, ФБР не располагало прямыми уликами. Однако к лету 1996 года круг все же начал смыкаться. Стролло, почуяв опасность, сделался параноиком. Теперь он шифровал телефонные переговоры; однажды заподозрил, что один из его приближенных носит на себе записывающее устройство (как выяснилось, это была ошибка); в другой раз уверил себя, что за его букмекером следят с самолета. На все попытки успокоить его и образумить Стролло огрызался:

— Это моя жизнь! Я борюсь за выживание!

Кронер мерещился ему повсюду. Снимая телефонную трубку, он первым делом спрашивал: «Боб, слышишь меня?» Он поручил одному из своих подручных прощупать, нельзя ли подкупить отца Кронера, чтобы тот направил на «путь истинный» своего чересчур принципиального сына. Однако выяснилось, что и Кронер-старший — безукоризненно честный человек.

Поскольку Стролло знал, что его телефоны прослушиваются, он решил извлечь из этого выгоду, представив Кронера в частных разговорах взяточником: он говорил своим собеседникам, что Кронер получил взятку от Крошки Джоя и связан с наркоторговцами долины. Однажды Стролло не удержался и сказал, имея в виду агентов ФБР: «Не знаю, что я сделаю с этими парнями».

Вскоре после этого Стролло и «заказал» Гейнса. Это неудавшееся покушение и звонок «брошенной женщины», как Кронер окрестил бывшую подружку одного из членов мафии, которая звонила Гейнсу, и положили начало полномасштабному федеральному расследованию.

В 1997 году Еврею Берни, Риддлу и Харрису было предъявлено обвинение в покушении на убийство. Бэтчо однажды прогуливался возле своего дома, как вдруг подъехала машина без опознавательных знаков, и из нее вышли двое.

— Вы Марк Бэтчо? — осведомился один.

— Нет, я не знаю, кто это.

Но хитрость не сработала: Бэтчо посадили в камеру предварительного заключения, где он, по его же собственному выражению, превратился в «низшую форму жизни», то есть в доносчика.

Наконец-то Кронер и его люди добрались до «гнезда». Холодным утром незадолго до Рождества 1997-го агенты ФБР арестовали без малого тридцать членов мафии. Кронер лично явился к Стролло с ордером на арест. Когда на босса мафии надевали наручники, тот буркнул своему вечному врагу:

— Теперь ты счастлив, Боб?

Все подручные Стролло признали себя виновными и начал и топить друг друга — все, за исключением Еврея Берни и Риддла, которые придерживались старинного кодекса чести сицилийской мафии. Хотя эти-то двое как раз не были и не могли стать официальными членами «семьи»: один был евреем, а другой чернокожим.

Вплоть до начала процесса Берни твердо верил, что Стролло никогда не сдаст своих, не нарушит кодекс чести. Но тот в это время уже готовил сделку с обвинением. Он сказал Кронеру: «Ты победил».

— Скоро и мне предъявят обвинение, — заявил, глядя в камеру, Трафикант.

Это случилось в марте 2000 года, то есть без малого через двадцать лет с тех пор, как Кронер и другие агенты ФБР впервые пытались его арестовать.

Конгрессмен, избранный уже на девятый срок, словно в знак траура облачился в темный костюм с галстуком, накладка торчала дыбом у него на темени, а длинные бакенбарды придавали ему облик престарелого байкера.

За шестнадцать лет пребывания в конгрессе Трафикант завоевал себе репутацию эксцентричного популиста. Он являлся на заседание в дешевых костюмах, разглагольствовал о страданиях рабочего класса и громил федеральную налоговую службу.

В Вашингтоне его считали «почтенным джентльменом из Огайо». Но теперь «почтенный джентльмен» выглядел так, словно три ночи не спал.

— Кружат ястребы, кружат стервятники, акулы кружат, — сбивчиво начал он. — Убить хотят выборы Трафиканта. — Он замолчал, щеки его залила багровая краска. — Вот что я вам скажу. Двадцать лет назад — почти двадцать — я стал единственным американцем за всю историю Штатов, который взял верх над департаментом юстиции. С тех пор они охотятся на меня. — И, тыча пальцем в камеру, продолжал: —Я сам их достану. Пусть смотрят в оба, если только они допустят хоть малейшую ошибку… Я страшно зол и буду драться как бродячий пес. И я побью их, подам иск и отсужу все, что у них есть.

Дико и странно звучали эти угрозы ФБР и угрозы «стрелять во всякого, кто вздумает подойти к его дому». Но еще более дикими были угрозы Трафиканта по адресу его собственной партии. Если лидеры демократов не поддержат его, твердил Трафикант, он перейдет в лагерь их противников. В качестве вознаграждения за свою верность партии Трафикант требовал привилегий для своего округа.

— Я хочу, чтобы президент Соединенных Штатов дал нам привилегии немедленно, прямо в этом году.

Выступая по телевидению, Трафикант пытался шантажировать уже не только членов конгресса, но и самого президента. Прозвучало это после того, как были арестованы некоторые связанные с Трафикантом люди, в том числе ОʼНести — его ближайший помощник и казначей; лишенный лицензии адвокат, консультировавший однажды Трафиканта, — этот был замешан в подготовке покушения на прокурора Пола Гейнса. Затем наступил черед прежнего заместителя шерифа, который также работал на Трафиканта и незадолго до описываемых событий признал себя виновным в получении взяток.

Власти всерьез взялись и за двух братьев Буччи — Роберта и Энтони, которым в округе принадлежала компания, занимавшаяся строительством. Считалось, что братья поставили материалы и провели работы на ферме конгрессмена.

На одной из записанных ФБР кассет сохранился разговор ОʼНести со Стролло о том, каким образом предоставить компании Буччи контракт на миллион долларов. Роберт Буччи к началу расследования успел покинуть страну; следователи подозревали, что предварительно он перевел миллионы долларов на офшорный счет на Каймановых островах.

Во все время расследования Трафикант продолжал упорно отстаивать свою невиновность.

— Вот что я скажу вам, — твердил он в камеру, — и я говорю это в лицо госдепартаменту юстиции: если вы собираетесь предъявить мне обвинение, делайте это в июне, а судите меня в августе, во время парламентских каникул. Я не собираюсь из-за вас пропускать выборы.

Я наведался в Янгстаун, рассчитывая разузнать побольше о деле против конгрессмена и о деятельности мафии в этом регионе. Тогда казалось, что ФБР вот-вот явится к Трафиканту с ордером на арест.

Я приехал в середине дня, однако улицы в центре города были странно пусты, витрины магазинов заколочены, как будто все жители куда-то второпях уехали. Наконец я приметил свет в магазине одежды — какой-то старик аккуратно складывал костюмы. Я вошел и спросил его, что он думает о деле Трафиканта.

— Никто нипочем не избавится от Трафиканта, — ответил продавец. — Это такой пройдоха.

И он с умилением принялся вспоминать о «ребятах», то бишь об убийцах, в особенности восхищаясь Стролло, который покупал у него костюмы.

— В ту пору красных и розовых костюмов не носили, не то что нынче, — ворчал он.

Я спросил, как обстоит дело с коррупцией, но старик только плечами пожал.

— Кому какое дело? Если кто трудится, на жизнь зарабатывает и никто его не трогает, так зачем в чужие дела нос совать?

В тот вечер в ресторане за одним из столиков собрались местные старики — кому за семьдесят, кому за восемьдесят, — и начались разговоры о конгрессмене.

— Трафикант своего добиться умеет, — объявил один. — А это главное.

— Вот именно! — подхватил другой.

Третий присоединился к хору:

— Когда мне было восемь лет, я разносил газеты. По воскресеньям я всегда проходил мимо того заведения, где из-под полы торговали спиртным. Однажды хозяин позвал меня: «Зайди, кое с кем познакомлю». Я зашел, а там был Аль Капоне. — Рассказчик выдержал паузу и повторил: — Сам Аль Капоне!