Версия Гибсона казалась невероятной, однако она была наименее «невозможной» из всех, что мы могли изобрести. Я рассказал Гибсону о новых уликах, какие мне удалось добыть: о том, как за несколько дней до смерти Грин звонил журналисту и предупреждал, что с ним «что-то» может случиться; о персонаже Шерлокианы, подручном Мориарти, который всегда использовал как метод убийства «гарроту»; о заявлении, сделанном на предварительном следствии сестрой Грина: переданная братом записка с тремя телефонными номерами казалась ей «завязкой трагедии».

Гибсон слушал меня, и его лицо становилось все бледнее.

— Вот видите! — воскликнул он наконец. — Грин инсценировал свою смерть. Создал идеальную загадку.

Перед отъездом в Америку я навестил сестру Грина Присциллу Уэст. Она жила под Оксфордом в трехэтажном здании XVIII века, с огороженным стеной садом. Присцилла показалась мне привлекательной женщиной, с милым округлым лицом, длинными волнистыми темными волосами, в небольших овальных очках. Спокойно и сдержанно она пригласила меня войти, спросив:

— Вы предпочитаете гостиную или кухню?

Так как я несколько замялся, она провела меня в гостиную, обставленную старинной мебелью; на полках стояли детские книги, автором которых был ее отец. Я сказал, что хочу написать о жизни и смерти ее брата, напомнив основной момент: американец сказал мне, что не существует исчерпывающей биографии, а сам Грин явно не откровенничал.

— Ричард действительно был скрытен, — подтвердила его сестра. — Кое о чем мы узнали только после его смерти.

В результате расследования родные Грина и большинство его друзей впервые, например, узнали о том, что годы тому назад у него был роман с Лоренсом Кином, бывшем чуть ли не вдвое моложе его. Семья вообще ничего не знала о сексуальной стороне жизни Грина. «Он никогда не говорил об этом», — сказала сестра. От Присциллы я узнал и другие неожиданные для меня подробности: о том, что Грин ездил на Тибет, что попытался когда-то написать роман, но бросил эту затею.

Я все пытался представить себе его живым, в очках, с пластиковым пакетом в руке, с сардонической усмешкой на губах, но сестра видела распростертое на постели тело брата и не могла уйти от этого воспоминания. Несколько раз она повторила: «Как бы я хотела…» — и каждый раз обрывала себя на полуслове, так и не сказав, чего бы она хотела. Она вручила мне копии речей, которые друзья Грина произнесли на поминальной службе 22 мая, в день рождения Конан Дойля. На обороте программы было записано несколько цитат из различных рассказов о Шерлоке Холмсе.

Присцилла поднялась, чтобы приготовить чай, а вернувшись к столу, сказала, что ее брат завещал свои книги библиотеке города Портсмут, поскольку именно в тех местах Конан Дойль написал два первых рассказа о Холмсе. Грин хотел, чтобы другие ученые имели доступ к его собранию. Коллекция был столь велика, что ее перевозили в течение двух недель, заказав для этого дюжину грузовиков. По некоторым оценкам, стоила она несколько миллионов долларов — то есть намного дороже той цены, по которой продавался столь ценный, по мнению Грина, архив.

— Он не хотел, чтобы человеческая жадность помешала исследователям. Он боролся с этим при жизни, боролся даже самой своей смертью, — сказала Присцилла Уэст.

Совсем недавно выяснилась одна подробность насчет архива — об этом я услышал от Присциллы, а ее брат вовсе не успел этого узнать: перед смертью Джин Конан Дойль, у которой обнаружили рак, разделила архив между собой и тремя наследниками своей невестки Анны Конан Дойль. В результате на аукцион попали бумаги, доставшиеся трем наследникам, а не та ее часть, которую Джин завещала библиотеке. Так что хотя некоторые все равно оспаривали законность аукциона, Британская библиотека смирилась с этим разделом.

Таким образом, важнейшие бумаги Джин передала не в частные руки, а завещала библиотеке; сверх того, на аукционе 19 мая Британская библиотека скупила многие из выставленных на продажу материалов. Если бы Грин это знал!

— Ужас в том, — сокрушался потом Гибсон, — что у Ричарда как раз появился шанс написать биографию, о которой он мечтал. Он получил бы доступ ко всем необходимым материалам, если бы только он еще чуть-чуть подождал.

Но два вопроса все же оставались без ответа. Каким образом, спросил я Присциллу Уэст, на автоответчике ее брата оказался голос американца? Она с сожалением ответила, что это не такая уж загадка. Телефон был куплен в Соединенных Штатах, и в нем изначально имелась стандартная запись; когда Ричард стер свой голос, автоматически стала звучать эта запись с американским акцентом.

Тогда я спросил о телефонных номерах, которые Ричард передал сестре. Присцилла только головой покачала: от них, сказала она, не было никакой пользы. Два телефона принадлежали журналистам, с которыми незадолго до смерти беседовал ее брат, третий — кому-то из служащих аукциона Кристи.

И наконец, я решился спросить, что она сама думает об этом происшествии. Ведь заявил же однажды брат Ричарда, Скайрард Ланселин Грин, лондонской «Обсервер», что «наиболее вероятным» он считает убийство. Да и следователь на дознании утверждал, что убийца мог ускользнуть, заперев квартиру Грина изнутри и создав таким образом иллюзию, будто Грин на момент смерти находился один. Что, если Грин сам впустил убийцу, потому что это был какой-то знакомый? Возможно ли, чтобы человек, пусть даже в состоянии безумия, сумел удавить себя с помощью шнурка от ботинка и деревянной ложки?

Сестра покойного ответила вполне искренне:

— Мы никогда не узнаем, что произошло на самом деле. Это же не детектив — в конце книги разгадки не будет.

Декабрь 2004

Огонь быстро охватывал дом — одноэтажное деревянное строение в рабочем пригороде Корсиканы, на северо-востоке Техаса. Языки пламени лизали стены, прорывались в коридоры, пузырилась краска, трещали половицы. Дым заполнил все помещение; сквозь щели в окнах он пробился наружу, заволакивая бледное утреннее небо.

Баффи Барби, одиннадцатилетняя девочка, жившая по соседству, играла спозаранку у себя во дворе, как вдруг почувствовала запах дыма. Она бросилась домой и сказала об этом своей матери Дайане; вместе они побежали на запах и увидели недалеко от своего дома горящее здание. На крыльце стоял Камерон Тодд Уиллингэм, обнаженный до пояса, в одних джинсах, весь измазанный сажей, даже его волосы и ресницы были опалены. При виде соседок он закричал: «Мои малыши горят!»

Трое детей — годовалые девочки-близнецы Кармон и Камерон и двухлетняя Эмбер — оказались в огненной ловушке. Уиллингэм попросил вызвать пожарных; Дайана побежала по улице, призывая на помощь, а Камерон нашел палку и разбил окно в детской. Из него вырвался огромный язык пламени; Камерон разбил другое окно, однако и оттуда вырвался огненный вал. В отчаянии Камерон отступил и опустился на колени перед своим горящим домом.

Позднее соседка рассказала полиции, что Уиллингэм все время кричал «Малыши! Мои малыши!», а потом вдруг замолчал, словно, по ее словам, «заставил себя не думать о пожаре».

Вернувшись к месту происшествия, Дайана Барби даже на расстоянии почувствовала, какой силы жар исходит от горящего здания. Через несколько мгновений все пять окон в детской лопнули и огонь «так и хлынул наружу», по словам миссис Барби. Прошло еще несколько минут до прибытия пожарной машины; Уиллингэм бросился навстречу пожарным с криком, что его дети заперты в своей спальне, а там огонь сильнее всего. Начальник спасателей приказал подчиненным «задавить огонь».

Явилось подкрепление, пожарные торопливо разворачивали шланги. Один из них, надев кислородный баллон и противогаз, попытался влезть в окно, однако мощная струя воды из шланга сбила его с ног, и он вынужден был вернуться. Тогда он предпринял вторую попытку, проник в дом через главный вход, по коридору добрался до кухни, но убедился, что задняя дверь заслонена холодильником.