Ребят пропустили в больничную палату к Кевину. Со сломанной в трех местах шеей и оторванным пальцем парень тем не менее выглядел вполне бодрым и рад был видеть друзей. Они осторожно обняли его и заторопились с вопросами:

— Ты помнишь, где находился?

— Не помню, — вздохнул Кевин.

— А где были остальные в тот момент, когда башни рухнули?

Кевин испуганно поглядел на посетителей и переспросил:

— Башни рухнули?

Эта история о человеке, который выжил в катастрофе и напрочь забыл то, что, казалось бы, забыть невозможно, воспринималась как легенда, «городской миф». Но когда через две недели после атаки террористов я навестил Кевина — его только что выписали из больницы и он вернулся в пожарный департамент на углу Амстердам-авеню и Шестьдесят шестой улицы, — он признался, что в самом деле страдает частичной амнезией.

— Мне даже работать не разрешили, — добавил он. — Хорошо, здоровье позволяет хотя бы отвечать на звонки. Все-таки тут, с ребятами, мне легче.

От предков, ирландцев и итальянцев, Ши досталась довольно привлекательная внешность, живые, внимательные карие глаза. В больнице Кевина обрили наголо, гипсовый воротник подпирал ему подбородок, и от этого черты его лица казались почему-то особенно выразительными. Когда парень склонился над телефоном, я увидел на его голом черепе длинный, еще свежий шрам.

— У меня поврежден пятый позвонок, — объяснил он.

Вопреки советам врачей, Кевин не собирался бросать свою работу.

— Сидеть, бумажки перебирать я точно не буду, — заявил он.

У дверей пожарного департамента прохожие оставляли зажженные свечи в память погибших, кое-кто заходил, чтобы поздороваться с Кевином. Маленькая девочка вошла, держа маму за руку, и протянула ему чек — пожертвование в фонд помощи спасателям.

— Спасибо за все, что вы сделали, — сказала она.

Кевин улыбнулся и здоровой рукой взял чек. Но по мере того как все больше людей приходило поговорить с ним, поблагодарить его, Кевину все больше делалось не по себе.

— У меня такое ощущение, что вы как будто не обо мне говорите, — возразил он человеку, превозносившему его мужество.

Расставшись с последним посетителем, Кевин обернулся ко мне и попросил:

— Только, пожалуйста, не делайте из меня героя.

На стене в его комнате висели фотографии пропавших товарищей. Кевин с тоской уставился на лица друзей и еле слышно пробормотал:

— А вдруг я тогда струсил?..

Он прикрыл глаза, пытаясь вспомнить хоть что-то. Его мучила не столько сама амнезия, сколько один-единственный вопрос, на который у него не было ответа: что он делал на месте катастрофы и почему он единственный уцелел?

— Я всегда был уверен, что скорее брошусь других спасать, чем убегу в страхе, — признался он. — Но теперь я ничего не могу припомнить, как ни бьюсь. Моя память как будто рухнула вместе с этой проклятой башней — и как мне теперь собрать осколки?

Какие-то отрывочные воспоминания все-таки возникали. Майк ДʼАуриа, двадцатипятилетний новобранец с татуировкой в стиле индейцев майя на ноге; капитан Фрэнк Каллаган; Майк Линч, пожарный, — этот собирался вскоре жениться. Кевин помнил, что выехали они вместе, помнил, какие инструменты были у них у руках: топоры, ломы, кувалды, гвозди, веревки, клещи, резаки. Он помнил, как проснулся утром 11 сентября, а в 9.13 в пожарном депо уже прозвучал сигнал тревоги; помнил, как они запрыгивали в машины, как мчались на место происшествия. Он еще спросил лейтенанта, не атака ли это террористов, и лейтенант сказал «да», и после этого они ехали молча.

Кевин помнил еще кое-что: свое прозвище — Рик-О-Ши, свой любимый цвет: желтый. Помнил, как познакомился со своей девушкой Стейси Хоуп Джерман. Помнил, как рос на Лонг-Айленде, как ссорились родители, а потом, когда Кевину было тринадцать, мать ушла из дома. Он много чего помнил, в том числе и такое, о чем предпочел бы забыть.

Память — это как бы код доступа во внутренний мир человека. Это не просто собрание фактов — это переживания человека, изменения его личности. После травмы жизненно важно восстановить этот код. Людям свойственно организовывать свои воспоминания в виде связного, последовательновременного повествования, что придает им видимость порядка и смысла. Но как быть, если важные факты стерлись из памяти и связь потеряна?..

В конце сентября мы с Кевином Ши приехали в Больнично-реабилитационный центр Святого Карла на Лонг-Айленде. Оставалась вероятность того, что воспоминания о дне катастрофы заблокированы в результате физической или психологической травмы или даже наложения этих двух факторов.

Нейропсихолог Марк Сандберг встретил Ши в холле и провел его в тесный кабинет. Они сели за стол друг против друга.

— Мне мало что известно о вас, — сказал Сандберг. — Что вы сами можете рассказать?

— Я могу рассказать то, что сам помню и что мне рассказывали другие, — ответил Ши. — Помню, как принял вызов. Я числился в тридцать пятом расчете, в машине оставалось свободное место, и я попросился вместе с ребятами, хотя у меня был выходной.

Доктор несколько удивился:

— Вы были не на дежурстве?

Кевин пояснил: он, как у них выражались, «напросился», то есть вызвался добровольцем.

— Я считал, что так надо, — продолжал он. — Ну, командир разрешил… Мы ехали по Вестсайдскому шоссе… видели, как горят машины, повсюду были обломки, стены домов как будто оползали. Осколки металла и стекла. Падали и бежали люди…

— Вы все это помните или кто-то вам рассказал? — прервал его врач.

Кевин прикрыл глаза, потом сказал:

— Это я помню.

Сандберг что-то пометил в своем блокноте и просил Ши продолжать.

По дороге, сказал Ши, он достал видеокамеру. Он и раньше часто снимал место действия, чтобы потом использовать это на тренировках.

— Я помню, как положил камеру в пластиковый пакет и убрал ее в карман куртки, — сказал он. — Снимал я всего несколько секунд.

Потом они прибыли на место и вошли в тот ад кромешный. После этого Кевин ничего не помнил — до того момента, пока не очнулся в больнице.

— Воспоминания возвращаются с этого момента? — уточнил врач.

— Начинают возвращаться. С перебоями. Меня кололи обезболивающим, морфином. Говорят, что я был в сознании, но этого я тоже не помню.

— Человек может находиться в сознании, однако не фиксировать свои воспоминания. Это и есть посттравматическая амнезия.

— Значит, вот что со мной?

— В этом нам и предстоит разобраться.

Кевин нервно затеребил бинты.

— Кое-кто из ребят говорит, что, может, лучше и не вспоминать, — тихо сказал он. — Я ведь не знаю, может, я пытался кого-то спасти, и эта мысль помогает мне совладать с этим постстрессом, или как его там.

Сандберг спросил, сколько человек пропало из того отряда, с которым находился Кевин. Кевин впервые оторвал взгляд от своих бинтов и посмотрел врачу и глаза.

— Все до единого, — выдохнул он. — Остался только я.

В юности Кевин не помышлял о том, чтобы стать пожарным, хотя и принадлежал к почтенной династии укротителей огня, включавшей его деда, дядю, отца и старшего брата. Кевин пошел не в них, он не был, по его собственному выражению, «мачо». Невысокого роста, с виду скорее студент, он не любил спорт и не выпивал. Поначалу Кевин выбрал для себя работу, связанную с программным обеспечением, и отлично с ней справлялся, но в 1998 году все же решил пойти по стопам родственников.

Летом 2001 года Кевина зачислили в экипаж машины № 40. В первый день службы он явился в три утра. Дежурная команда отправилась на вызов, а когда вернулась, Кевин угостил их завтраком — яичницей, тостами и клубникой в шоколаде.

— Они так и вытаращились: что, мол, за придурок? — вспоминал Ши.

— Он на многих производил странное впечатление, — рассказывал Стив Келли. — Но парень мертвой хваткой уцепился за эту работу, он явно нашел свое призвание. Было видно, что он всегда готов броситься на помощь. Он и по телефону всегда отвечал: «Пожарный спасатель Кевин Ши. Чем могу помочь?»