Жаль, что я не заснял это. Но пленка не смогла бы передать… тех мгновений. А может, и разрушила бы все очарование. Попытка все удержать при себе, ничего не потерять, может все разрушить.

И вот те детки, что резвились на зеленой лужайке… Гай подворовывает, Виктория все пытается заняться сексом, а Саманта… я не знаю, что делает Саманта. Действительно не знаю. Все так запуталось. Переключиться на… что? Повседневность? Разочарования повседневности?

Чем я вообще занимаюсь? Зачем их записываю? Пытаюсь зафиксировать эфемерность момента? Или просто подглядываю?

Наверное, прежде всего я хочу сказать, что боюсь, — то есть если что-то из этого вскроется, меня, наверное, поймут сугубо превратно. Никто не станет разбираться, зачем я это делал. Я не уверен, что сам понимаю зачем. Я чувствую, что поступаю правильно и одновременно совершаю большую ошибку. Я знаю, что причина — это то, что я сам себе говорю. Я говорю себе, что все это — дабы защитить себя и свою семью. Памела становится невыносимой. Я просто не знаю, как далеко она готова зайти. Шерри права, я должен принять меры предосторожности. Что касается Саманты — тут поверить сложно. Невозможно поверить. Но она же обманула меня с курением. И эта запись с Пенджелли… весьма компрометирующая, если посмотреть в определенном свете. В том свете, который я стараюсь на все это не проливать, но все же…

Шерри сказала бы… Шерри, Шерри, Шерри, Шерри.

Она поражает меня. Тихий омут. Что происходит? Я и тут не уверен. Я чувствую, что я — это не я. Никакой ясности. В моей жизни и раньше случались моменты, когда, глядя прямо перед собой, я не мог ничего разглядеть, но такого — никогда. И если говорить начистоту, Шерри мне помогает. Она вроде как понимает. Она как будто… знает. Все это очень странно. Ничего подобного у меня раньше не было.

И дело тут не в сексапиле. Во всяком случае, не в первую очередь. Я люблю Саманту. Сэм. И всегда любил. Так почему же я предаю ее? Предаю ли я ее? Слежу за ней без ее ведома. Но я ей не изменяю. И никогда бы… В любом случае, Шерри меня не привлекает. Не так уж сильно. Она, конечно, немного… эта ее выходка с камерой… и все такое… помада, ноги. Но я не думаю, что она специально меня соблазняет, едва ли. Она просто хочет, чтоб мы сблизились. Она видит во мне родственную душу, надо думать. И что-то в этом есть. Но это не любовь. Это… это взаимное влечение. И общий взгляд на вещи. Что все должно быть в порядке. Что за всем нужно присматривать. Она это так хорошо понимает. Она кажется мне невероятно привлекательной. Но едва ли это будет иметь какое-то продолжение, я имею в виду сексуальное. Это чисто профессиональные отношения.

Дело в том, что я пользуюсь их же методами. У Саманты есть от меня секреты — теперь я знаю наверняка. У Виктории они есть. Надо полагать, у Гая тоже. Возможно ли, что он ворует деньги? Еще как, черт побери, возможно. Но я должен знать. Это позволит мне быть справедливым. А я только этого и хочу. Я хочу быть справедливым.

Да, конечно, это грязные делишки. Но что если бы мне, в обход общепринятых правил, удалось бы, например, найти лекарство от рака? Что если, скажем, от нескольких опасных экспериментов над наркоманами или несколькими горе-пациентами из тех, кто приходит в мою клинику, выиграло, стало бы счастливее все человечество? Разве цель иногда не оправдывает средства?

Я должен знать, что происходит между Самантой и Марком. Я должен прояснить это у себя в голове. Тогда, может быть, боль успокоится. Страх уйдет. Как только я узнаю наверняка, что все в порядке, я смогу избавиться от этих дурацких камер раз и навсегда. Это не более чем временная мера. Я же не псих какой-нибудь. Шерри говорит, что полстраны сидит на этом. Здесь самое главное — твои намерения. Шпионить в мои намерения не входит. Если сам ничего не нарушаешь, то и бояться нечего. Вот что говорит правительство, когда устанавливает камеры на каждом перекрестке. Или прослушивает телефоны. Везде подглядывает, подслушивает. Для нашей же безопасности, так они говорят. Какая разница между этим и тем, что делаю я? Это всего лишь предосторожность. И никакого вреда.

Боже, как я хочу выкурить сигарету. И я знаю, где Саманта прячет свои. Это нехорошо. Она поступает некрасиво. Она скажет, что хотела меня оградить. Я ее знаю.

Думал, что знаю.

Если она скажет, что хотела оградить меня, у нас будет один довод на двоих.

Нужно идти спать. А я не могу. Не могу заснуть.

Сейчас я выключу эту штуку. До завтрашнего «эфира». Я ставлю еще одну камеру в детской. Они подумают, что я свихнулся на пожарной безопасности. Но я не свихнулся. Я просто проявляю осторожность, скажу я. Ведь так и есть. Я проявляю осторожность.

Вот и все. Спокойной ночи. Спокойной мне ночи.

Примечание автора: Эти записи были сделаны в течение недели после второго посещения доктором Сеймуром «Систем видеонаблюдения „Циклоп“» пятого мая. Не возникает сомнений, что на следующий день, в воскресенье, шестого мая, он установил вторую камеру, в детской комнате. Относительно времени установки камеры в его кабинете такой уверенности нет, однако вполне возможно, что это произошло в тот же день, поскольку в здании никого не было, что давало ему замечательную возможность.

Сцена первая: камера в детской, воскресенье, 6 мая, тайм-код 14.29

Начало записи поражает — Гай пристально смотрит в камеру на потолке. У зрителя создается впечатление, что он ее уже обнаружил. Он, похоже, вне себя от гнева и спустя несколько секунд зовет отца:

— Папа. Папа! Иди сюда. ПАПА!

Снизу едва доносится голос доктора Сеймура:

— Гай, если ты хочешь мне что-то сказать, спустись сюда. И не ори. Я тебе не прислуга.

— Папа. ПАП! Иди сюда!

— Не кричи.

— ПАП!

Через несколько секунд доктор Сеймур появляется в дверном проеме, взволнованный и раздраженный.

— Я тебе уже говорил, Гай. Я этого не потерплю. Я тебе не мальчик на побегушках.

— Что это?

Гай указывает прямо на камеру под потолком.

— Гай, ты меня не слушаешь.

— Какой смысл мне спускаться, чтобы потом снова подняться. А так подняться пришлось только одному из нас.

— Какой ты грубиян. Ну что тебе стоит проявить немного вежливости?

— Что это за штуковина на потолке?

— А на что это похоже?

— Похоже на датчик дыма.

— Угадал.

— А зачем он нужен в нашей спальне? У нас уже есть один на лестнице. Один внизу. Ты совсем уже?..

— А что здесь такого?

— Да выглядит по-дурацки. И не нужен он здесь.

— С такими вещами, как огонь, излишних предосторожностей не бывает. Это для твоей же безопасности, Гай, вашей с Викторией.

— Ты всегда был такой? Или это только к старости случается?

— О чем ты сейчас говоришь?

— Папа, ты все время чего-то боишься.

— Когда бы у тебя была работа, как у меня, ты бы знал, что неприятности могут появляться просто ниоткуда. И тогда начинаешь понимать…

— Здесь его не будет. Это моя комната, и мне датчик не нужен.

— Это мой дом, и датчик останется на месте.

— Я его сниму.

Гай тянется к стулу. Доктор Сеймур преграждает сыну путь и грубо хватает его за руку. Гай этого явно не ожидал. Он в шоке.

— Папа! Что за черт?..

— Только попробуй тронуть этот датчик, и тебе достанется так, как никогда еще не доставалось.

— А чего такого? Это ж всего лишь…

— Просто заткнись и делай, что тебе говорят, в кои-то веки. Датчик дыма останется на месте. Если будешь его трогать или, не дай бог, попробуешь снять, три месяца из дома не выйдешь. Я серьезно, Гай. Я знаю, что ты считаешь меня слабаком, что тебе все сходит с рук, но сейчас, видит бог, я совершенно серьезен.

Доктор Сеймур пристально смотрит в бледное и испуганное лицо сына. Гай стряхивает руку отца. Он вот-вот расплачется.

— Хорошо! Боже, пап, из-за какого-то датчика…

Доктор Сеймур смотрит на камеру и выходит как будто в сильном раздражении. В последний момент он оборачивается: