Люсинда сидела на диване, подобрав под себя ноги, и что-то чертила в блокноте. Играла стереосистема. Пол узнал альбом «Ковбойз интернэшнл», ее любимая группа. Она часто ставила эту запись. Сейчас громкость была убавлена до минимума. Люсинда слушала музыку больше для успокоения, чем ради удовольствия. «Ковбои» составляли ей компанию. У ее локтя примостилась рюмка шартреза. На пятно уличного освещения, проникавшего сквозь неплотно задернутую штору за ее спиной, ложился, протянувшись через подлокотник, зеленый луч.
— Ну, как там в пабе?
— Пусто.
— Получается, только вы вдвоем. Ты и твоя блондинка, любительница сидра?
— И хозяин заведения.
— Мило.
— И правда. Очень даже.
— Вечерок в «Ветряной мельнице» во вторник. Да, похоже, ты знаешь, как очаровать девушку.
— Так и есть.
Она вытянула руку с блокнотом и принялась рассматривать рисунок. Чтобы лучше оценить качество работы, Люсинда склонила голову набок и прищурилась. Ситон вновь поразился, какие у нее красивые глаза.
— Можно, я задам тебе серьезный вопрос?
— Задавай, — ответил он.
— Пол, ты и правда думаешь, будто сможешь собрать мало-мальски пригодный материал для моей дипломной работы?
— Я этим как раз и занимаюсь, Люсинда.
— Не пудри мне мозги своими ирландскими шуточками, — улыбнулась ему Люсинда поверх блокнота.
— На следующей неделе я с ней разделаюсь, — сказал Ситон. — Все будет тип-топ. Вот увидишь.
— Звонил твой брат, — сообщила Люсинда. — Он с приятелями собирается в воскресенье на Хайгейтские пруды купаться. Если, конечно, погода не испортится.
— Погода не испортится, — заверил ее Пол, потеребив штору, которая даже не шелохнулась, несмотря на распахнутое настежь окно. — Эта жара похоже, никогда не спадет.
— А ты так и ходишь в пиджаке. Даже в паб.
— Надо же мне где-то держать кошелек.
Ситон снял пиджак и повесил его на крючок в крохотной прихожей, чувствуя, как оттягивает левый карман спрятанный там дневник Пандоры.
— Пол, подойди сюда!
— Ты хочешь выпытать у меня, как блондинка хлещет сидр? — спросил он, усаживаясь рядом.
Отложив блокнот, Люсинда провела ладонью по его волосам, затем по щеке. Поцеловала. На ее липких губах оставался сладковатый привкус шартреза.
— Я просто хотела поблагодарить тебя за все, что ты для меня делаешь. Взял на неделю отпуск за свой счет, и вообще… Ты такой заботливый… Такой добрый.
Он поцеловал ее в шею. Вдохнул и ощутил аромат ее духов и кожи. Ее белокурый локон деликатно коснулся его щеки. И его пронзило ощущение мягкости ее волос, рук, легкости и тепла ее тела Пол открыл глаза. Он даже не помнил, когда их закрыл. Позади Люсинды на подлокотнике в луче света уличного фонаря дрожала изумрудная тень ее бокала. И вдруг внизу по сонной мостовой звонко цокнуло подкованное копыто. Всего один раз.
«Конный полисмен», — вяло подумал Пол.
Все его мысли в этот момент были заняты сидящей рядом Люсиндой Грей, тонкие трусики которой слегка врезались в ее позолоченную летней жарой шелковистую кожу.
— Я люблю тебя, — сказал он ей. Он и правда любил ее.
Весь следующий день Ситон провел в напряжении. Он ждал, что вот-вот разразится катастрофа: раздастся звонок от возмущенного обитателя дома на Мур-Парк-роуд. Но тот так и не позвонил. За день отгула Полу пришлось расплачиваться двойным количеством повседневной работы. Так что скучать не приходилось. К тому же была среда, а по средам в муниципалитете Хэкни проводилось расширенное совещание, посещение которого вменялось в репортерские обязанности Ситона. Совещание начиналось в семь вечера и нередко заканчивалось уже за полночь. Обычно там присутствовали двое репортеров, сменяя друг друга. «Первая смена» полагалась Ситону, так как он жил дальше. Прения проходили весьма бурно, на повышенных тонах. Впрочем, все это был скорее политический фейерверк. Пролейбористскому муниципальному совету до «левых» было далеко, однако большинство ультрарадикальных решений принималось все же на уровне комитета. Вот где следовало искать заголовки для передовиц. Среди многочисленных рутинных пунктов повестки дня зануднейших комитетских совещаний, а не на этих расширенных заседаниях. Только двое из штатных репортеров, Терри Мессенджер и Тим Купер, овладели подлинным даром выискивать и разрабатывать подобные темы. Они обладали не просто талантом, а цепкостью и упорством Ситон, честно говоря, прекрасно понимал, что сам он не проявляет должного усердия, поскольку слишком ленив для этого. Он предпочитал криминал. Преступления не требовали таких усилий. Даже если иные дела и не были так однозначны, из них всегда можно было состряпать хоть какую-то статейку. Тогда как совещания местных политиков были сплошной говорильней. Но идти надо было. Могла случиться хоть какая-нибудь сенсация: оскорбление, демонстративный уход, бойкот или манифестация. На галерке для публики нередко возникали потасовки. Все это являлось хлебом насущным для их газеты, и такое ни в коем случае нельзя было пропустить.
Перед тем как отправиться из редакции в Таун-холл, Ситон позвонил Бобу Холливеллу.
— А, малыш Мики! Ну как там родина лепреконов? [58]И где моя бутылка скотча?
— Боб, я закажу на твое имя целый ящик «Чиваса» при условии, что ты выполнишь мою просьбу.
Холливелл чуть помолчал, а затем, понизив голос, произнес.
— Ты хочешь взглянуть на вещи Пандоры Гибсон-Гор.
— Как ты узнал?
— Я ведь сыщик, Мик, а не тупая задница, как ты, похоже, считаешь. Именно поэтому я смог догадаться, что ты не отказался бы ознакомиться и с заключением о вскрытии.
— А что, у меня есть шанс?
— Ты разжег мое любопытство. Я раскопал заключение и прочитал. Вчера. Рутинное дело. Скукотища, одним словом.
— Тебе необычным ничего не показалось?
Ситон плотнее прижал трубку к уху, ожидая, пока полицейский решит, что можно сказать.
— На ее теле обнаружили необычную примету. На правой руке от большого пальца остался только обрубок. Одну фалангу ампутировали. Причем очень топорно.
К дневнику Полу удалось вернуться лишь в четверг вечером. После обеда Люсинда ушла на репетицию выпускного показа. Патрик и Грег с приятелями решили, что это хороший повод, чтобы выпить. Впрочем, для этого повод у них всегда найдется. Для начала они собирались посетить показ, а затем вместе с Люсиндой и парой подружек с ее курса завалиться в новый бар, недавно открывшийся в Сохо. Дэвид Холидэй расписывал там фризы, за что получил пачку приглашений, гарантировавших бесплатную выпивку.
— Я, конечно, с удовольствием пойду с Патриком, — сказала Полу Люсинда. — Но лучше бы с тобой.
Патрик пользовался ее благосклонностью. Она даже практически перестала называть его Жирным Рокабилли.
— Мне надо заняться своей писаниной, — ответил Ситон.
— Мученик!
— За меня ее никто не напишет.
— Передавай ей от меня привет.
В четверг после работы он заскочил домой, а потом отправился в «Фицрой Лодж», где целый час тренировался в вечерней духоте. Хэглер и Дюран кидали на него со стен свирепые взгляды. Затем Ситон пошел в «Ветряную мельницу» дочитывать дневник.
8 октября 1927
Хочу рассказать, как я познакомилась с Дэннисом. Вскоре после смерти отца я присутствовала на каком-то балу. Надо сказать, что среди прочих бесполезных вещей, доставшихся мне от отца, был винный погреб. Кто-то из гостей, пригубив вина, поморщился, и тут я заметила, что, мол, у меня в Мейфэре пылятся без дела несколько сотен бутылок вина намного лучшего урожая, которые давно пора использовать по назначению. Моим собеседником был тогда Эдвин Пул, наш дальний родственник, подвизавшийся то ли в банковском, то ли в страховом деле. Он сказал, что знает одною человека, виноторговца, хорошо зарекомендовавшего себя у Ллойда. И этот виноторговец может мне помочь выгодно распорядиться винным погребом, причем без всякого риска.
Пул тут же проводил меня к столику на другом конце зала, где Дэннис вел высокопарные беседы о дьявольской музыке в целом и о певице Бесси Смит в частности. Он был слегка навеселе и очень оживлен. Не сказать, чтобы красив, но довольно привлекателен благодаря подкупающей непосредственности. Черта, присущая многим молодым мужчинам его круга, у него были военные нашивки, в глазу — монокль, который был ему явно не по возрасту и оттого казался дешевым маскарадом. Я решила, что Дэннис просто хочет выглядеть солиднее. Но в монокле Дэнниса и в его хвастливых военных нашивках мне почудилась, как в то время было принято говорить, некая незащищенность. Друзей он привлекал не своей слабостью, а именно этой самой незащищенностью. Молодой человек, ищущий свой путь в мире. А еще он был весьма осведомлен в том, что касалось дьявольской музыки под названием «джаз».
Когда мы встретились у меня дома, то я с удивлением обнаружила, что Дэннис знал моею отца при жизни. Тот якобы покупал у него вино. Еще более поразительным оказалось то, что они общались запанибрата. При мне он из вежливости называл отца не иначе как мистер Гибсон-Гор, но пару раз в разговоре обронил имя Себастьян.
Мы как раз были в отцовском погребе, когда я заметила на руке Дэнниса браслет. Такое нетипичное для мужчины украшение невольно пробудило мое любопытство. Бронзовые рунические знаки, нанизанные на серебряную цепочку. Дэннис, вероятно, заметил, что я заинтересовалась его браслетом, но даже вида не подал. Мне оставалось только гадать, не является ли это тайным знаком отличия сомелье. Может быть, Дэннис был магистром виноделия или что-то вроде того? Впрочем, для такого галльского по духу занятия больше подошел бы, например, медальон на ленте. Мне также пришло в голову, что, может, он член масонской ложи или иного тайного общества. Все они носят перстни-печатки с непонятными эмблемами, амулеты, скрытые от посторонних глаз татуировки, безделушки и нелегальные торговые марки. В то время тайные общества вошли в моду. Тайные общества и психиатрия стали двумя такими разными повальными увлечениями.
Наконец, когда мне надоело слушать о винных аукционах, я не выдержала и прямо спросила его о браслете. В ответ он только отстраненно улыбнулся и произнес: «Это контракт, мисс Гибсон-Гор». Удивившись, я поинтересовалась, может ли он снять его, чтобы я могла получше его рассмотреть.
«Вы не поняли, — ответил Дэннис. — Постоянное ношение этого браслета — часть контракта. Сняв его с руки, я заплачу такую цену, которая будет дороже жизни».
И я поверила ему. Вот так. Взяла и поверила. В тишине и сумраке винного погреба я поняла, что Дэннис не лжет. И я стала его расспрашивать, желая узнать больше о рунических символах. А еще, что за сделка была совершена и с кем. Со временем он во многое меня посвятил. Я познакомилась с другими адептами, посетила их церемонии и увидела удивительные вещи. Потом Дэннис представил меня Клаусу Фишеру. Тогда-то я и услышала, какие цели ставит перед собой Фишер, чего он в конце концов мечтает достичь. И конечно, я познакомилась с Алистером Кроули.
«И пропала», — так и хочется написать. Ибо пребывание в одной из гостевых комнат этою отвратительного дома-капища наводит на меня ужас. Мне кажется, что меня поймали и втянули в грязное дело. До вечернего «шерстяного» банкета осталось несколько часов. Очередная пошлость и суета. Честно говоря, не думаю, что вся эта бездумная трата сил и безудержная тяга к развлечениям выльется в откровенную оргию. Однако, если судить по вчерашнему спектаклю, предстоит еще одно мерзкое зрелище. Жестокий американец и раненый эксгибиционист Геринг явятся туда как триумфаторы. Кроули, похоже, уже заскучал, что не сулит ничего хорошего. Мы можем стать свидетелями более рискованных чудес, чем те маленькие фокусы, которыми он угощал нас в течение дня. Это как-никак шоу Фишера. И Кроули явно уязвлен тем, что не он правит бал. Не думаю, что попытается сорвать церемонию: это было бы слишком опасно. Но иногда кажется, будто Кроули едва сдерживается, чтобы не выкинуть какую-нибудь каверзу. Не понимаю, зачем Фишер вообще его пригласил. Если только это не символический жест утверждения собственного превосходства.
Если церемонии пройдут как запланировано, то в результате Фишер поможет родиться зверю, который в благодарность наделит его обширными познаниями и мировым господством. Но знакомо ли демонам чувство благодарности? Будет ли вызванная из преисподней мерзкая тварь считать себя обязанной какому-то смертному? Подобная сделка кажется мне в высшей степени сомнительной. Но ее успешное заключение, думается мне, сейчас под большим вопросом, и не только из-за показной навязчивости Кроули. Рождение зверя не может произойти без заключительною обряда — жертвоприношения. А жертвоприношения не будет.
Потому что я решила спасти ребенка.
Ну вот, я все и сказала. Оказалось совсем не трудно. По правде говоря, я решила попытаться спасти мальчика в ту самую минуту, как только увидела его. С тех пор я постоянно прокручивала в голове размытые варианты осуществления своего замысла.
Поначалу я надеялась перетянуть на свою сторону нашего боксера с печальным взглядом, Джузеппе. Но за обедом я порасспрашивала американца-дуэлянта о мистере Капоне из Чикаго. Услышав пару рассказов о его «подвигах», я усомнилась, сохранилась ли в сердце моего нового приятеля Джо хоть крупица человеческих чувств. Словом, я осталась совсем одна.
Фишер дал мне поручение. Он пожелал, чтобы я воспользовалась его фотоаппаратом и сделала портретные снимки всех участников шабаша. Разумеется, включая и его самого. Все портреты должны быть парадными, то есть моделей следует усаживать на трон, предназначенный для хозяина во время завтрашнего «рогового» банкета. Эта вечерняя трапеза и должна завершиться жертвоприношением.
Мне предстоит сделать снимки до обеда, а затем отдать Фишеру пленку. Аппарат у него марки «Роллей». Превосходная техника для съемки. Всего получится тринадцать фотографий. Запечатлеть себя я поручу кому-нибудь из гостей. Я собираюсь потихоньку улизнуть после обеда, чтобы разведать, где они прячут мальчика. Во что бы то ни стало надо найти его сегодня. Боюсь, завтра будет слишком поздно. К тому же я опасаюсь, что чем дольше продлятся мои поиски, тем меньше решимости у меня останется. Если есть Бог, то Он должен мне помочь.
