— Ты что, так и не попробуешь лазанью?
Ситон послушно взял вилку, отправил в рот немного политых соусом макарон и принялся пережевывать, не в силах отвлечься от мыслей о Пандоре. Он, словно наяву, видел ее обнаженное бледное тело, украшенное драгоценностями. Ее некогда прекрасную, а теперь дряблую от долгого пребывания в грязной воде кожу. Боже, как же надо было себя ненавидеть, чтобы броситься в Темзу? Часы «Картье», должно быть, остановились в тот самый момент, когда тело упало в воду. Бесполезная улика, ведь убийцей была сама жертва. Следовательно, время смерти несущественно. В разговоре с Бобом Холливеллом Ситона так и подмывало подбить детектива за дополнительный бонус изъять из сейфа вещдоки, снятые с тела Пандоры. Прикоснуться к ним означало бы прикоснуться к ней самой. Но какой в этом смысл? Разве что почувствовать себя грязным извращенцем!
— Ты знаешь, это одно из тех клише, которое находит подтверждение всякий раз, как мы сюда заходим, — донесся до него голос Майка откуда-то издалека, с другого конца столика.
— Какое же?
Пол увидел что Майк успел смести с тарелки все, оставив только лужицу яичного желтка. В кухне надрывался транзистор, настроенный, как обычно, на волну «Столица». Передавали песню группы «АБС». Мартин Фрай [46]жеманно исполнял хит «The Look of Love».
— Стереотип ирландца, — пояснил Майк. — Кельтского чародея-златоуста. Хочу сказать, что, когда ты жонглируешь своими заклинаниями, тебя порой трудновато понять. Но лично я для тебя — благодарная аудитория. Заметь, всегда был готов слушать твои словоизлияния. Мне любую лапшу можно на уши навешать.
— Прошу прощения, — улыбнулся Ситон.
— Закажи-ка мне тоже кока-колы. И выкладывай, что у тебя на уме, — заявил Майк, посмотрев на часы.
Все дело в том, что он словно побывал там. Постоял на мокрой гальке у причала Шадуэлл, увидел накрытый брезентом труп у грязной пенистой кромки прилива, а еще вереницу барж, которые тащил коренастый буксир, пускавший клубы дыма в низкое ноябрьское небо. Вдохнул запахи реки, мокрых габардиновых полицейских плащей, прокисшей от сырости плоти, насыщенного серой и копотью воздуха. Там шел дождь. В то утро, когда нашли мертвое тело Пандоры, в Лондоне шел дождь.
С большим трудом Ситон перенесся обратно. Обратно в кафе «У Артура». Обратно в здешнюю духоту.
— Много нарыл за сегодня?
— Хорошенького понемножку, — скривился Майк. — После «зверского злоумышленника» можно спокойно почивать на лаврах. Или уйти на пике славы. В разгар игры всегда надо уметь вовремя остановиться. Я о той сумасшедшей мартышке. В общем, как профессионал, я вряд ли продвинусь дальше.
— Могло быть и хуже. Скажем, благотворительные пенни, брошенные в пабе.
— Смотря кто благотворитель, — заметил Майк. — В прошлый вторник вечером в «Якоре надежды» это была дамочка, когда-то танцевавшая в «Прислужниках Пана». [47]
Они помолчали. Ситон взял вилку, но затем снова положил ее на стол и отодвинул от себя нетронутое блюдо.
— Так что ты делаешь сегодня вечером?
— Самую скучную работу в мире, — ответил Майк. — Повезу фотокамеры на сервис. А это значит, мне придется тащиться к проклятому Лондонскому мосту. — И, посмотрев в окно, добавил: — В этих чертовых пробках. По этой чертовой жаре.
— А что, поближе ничего нет?
— Есть, конечно. Но Эдди пользуется только услугами одной фирмы: той, что обслуживает нашу контору еще с начала века.
— Традиция, — кивнул Ситон, вставая и нашаривая в карманах мелочь, чтобы расплатиться за обед.
— Не только, — ответил Майк. — Эта мастерская всегда считалась самой-самой, и мастера там тоже самые-самые. Поэтому самые-самые фотографы обращаются только туда. Это, конечно, замечательно, если ты снимаешь «Хассельбладом» или «Лейкой» и твои работы потом появляются в «Нэшнл джиографик», но абсолютно лишено смысла, если у тебя тридцатипятимиллиметровый объектив «Пентакс» и нацеливаешь ты его на лыбящегося Сида Джеймса, который открывает какое-нибудь семейное торжество в саду под деревцами. Или делаешь портрет напроказившей обезьяны.
Ситон снова сел. Он вынул из пиджака блокнот и пододвинул его Майку вместе с ручкой.
— Напиши мне, пожалуйста, адрес этого места, — попросил он.
— Его не так-то просто отыскать, — ответил Майк, взяв ручку. — Мастерская находится за обшарпанной зеленой дверью в кирпичной развалюхе, совершенно задавленной многоэтажными монстрами. Их в шестидесятые везде понатыкали как попало. Объективы шлифуют там исключительно швейцарские гномы, а паяют древние шотландцы. Средний возраст персонала в фирме «Фогель и Брин» — что-то около девяноста. Наш Эдди по сравнению с ними — просто мальчик в коротких штанишках. — Майк засмеялся. — И все-таки, зачем тебе туда, Пол? Неужели чинить «Кодак инстаматик»?
— Не мне. Моей девушке. Люсинде.
У Люсинды был хороший фотоаппарат, и Майк это знал.
— Надеюсь, она сохранила гарантийный талон, — заметил Майк, записывая адрес. — Мастера там, может, и старорежимные, но берут за услуги совсем не дешево. Люсинде придется выложить целую стипендию только за то, что мастер снимет крышечку с объектива.
Ситон кивнул и убрал блокнот и ручку. Пандора Гибсон-Гор использовала фотокамеры «Лейка». Она вовсе не была нуждающейся и, вероятно, владела ими до конца жизни. Да, она прекратила профессиональную карьеру, не публиковала больше своих снимков. А что, если продолжала пользоваться фотоаппаратом для себя? Или просто держала их дома? Сдавала ли она их время от времени в мастерскую хотя бы в силу привычки? Может быть, сервисная компания располагала и располагает ее более поздним адресом?
— Спасибо, — сказал он Майку.
Было очень жарко. Пол, чувствуя, как между лопатками течет струйка пота, бросил взгляд на стол.
— Я заплачу. Запишите на мой счет.
Он позвонил в мастерскую, как только добрался до своего редакционного стола, и по совету Майка спросил мистера Брина-младшего.
«Мистеру Брину-младшему никак не меньше ста семидесяти лет, что не лишает его сердечности. Разумеется, в допустимых пределах. Имени у него, кажется, нет. Только фамилия. Впрочем, у них у всех так. Если ты будешь достаточно почтителен и постараешься выглядеть посолиднее, он, пожалуй, снизойдет до фотоаппарата Люсинды и примет заказ примерно на следующий год».
Пол был один в отделе новостей. Остальные репортеры обычно ходили обедать в паб за углом. После выпитой пинты пива они играли в пул, слушая в музыкальном автомате «Клэш» и не обращая внимания на сохнущие на тарелках булочки и сэндвичи с ветчиной и сыром.
В мастерской возле Лондонского моста попросили к телефону мистера Брина-младшего. Пол услышал в трубке сначала кашель, а потом старческий голос с едва заметным абердинским акцентом:
— Чем могу помочь?
— Я собираю материал для статьи об одной из первых женщин-фотографов. О Пандоре Гибсон-Гор.
Повисла долгая пауза.
— Вот как…
— Я из журнала «Фэйс».
Но мистеру Брину-младшему название «Фэйс» ничего не говорило.
— Я хотел узнать, обслуживала ли компания «Фогель и Брин» мисс Гибсон-Гор.
Снова повисла долгая пауза. Затем Пол услышал.
— Почему вас это интересует?
— Ее работы отличаются необычной техникой исполнения.
— Это все ее глаз, мистер Ситон. Ее талант. Он не имеет ничего общего с выбором камеры или пленки, — хихикнул мистер Брин-младший.
— Вы утверждаете это с таким знанием дела, — только и мог сказать Ситон.
— Опытный образец тридцатипятимиллиметровой «Лейки» был собран в тысяча девятьсот тринадцатом году. Но мировая война помешала запустить новую модель в производство. Это случилось лишь в тысяча девятьсот двадцать четвертом. Через год ее уже продавали по всему миру. Мисс Гибсон-Гор приобрела два таких аппарата. И вы совершенно верно предположили, что она доверила именно нам их обслуживание. К слову сказать, один из них, кажется, до сих пор у нас.
