Там не было ни одной искренней улыбки. По крайней мере, хоть это роднило Пандору Гибсон-Гор с теми, кто сидел с ней за одним столом. Но, присмотревшись, Пол пришел к выводу, что вряд ли она была своей в их компании. Нет, не похоже… Вдобавок Пандору выделяли не только драгоценности и утонченность, но еще кое-что. Она казалась очень красивой. А еще она казалась очень испуганной.

Он взялся за дело в понедельник, сразу после того, как просмотрел почту на своем столе и позвонил в отдел прессы Скотланд-Ярда, чтобы узнать, не было ли каких-нибудь преступлений в Хэкни за прошедшие выходные. Такие, разумеется, нашлись. Но ни одно из них не заслуживало того, чтобы попасть на страницы газеты. Издание выходило дважды в неделю, и в понедельник шел сбор материала. Впрочем, газета была уже практически сверстана. Не хватало только передовицы. Но на ее место годились и жуткий репортаж из зала суда по делу об убийстве из мести, и опрос общественного мнения по поводу недавнего спасения тонущего в канале малыша. В пол-одиннадцатого в редакцию позвонил владелец зоомагазина у станции метро «Хэкни Даунс» и рассказал о том, что накануне днем у них вырвалась из клетки обезьяна и устроила внутри настоящий погром, выпустив на волю большую часть имеющейся там живности.

— Зверского злоумышленника — на первую полосу, — заявил главный редактор без четверти одиннадцать, просунув голову в дверь отдела новостей.

На него нашла очередная прихоть, и он решил не оставлять этот материал на пятницу, а тихой сапой дать его в середине недели. Очевидно, он понимал, что читателям необходимо отдохнуть от драк на вечеринках, попыток поджога и самоубийств.

Ситон остался не у дел. Он поднялся по лестнице на четвертый этаж, в фотолабораторию, чтобы спокойно раскинуть мозгами, каким образом можно добыть информацию о Пандоре Гибсон-Гор. В лаборатории работали двое сотрудников. Младшего, Майка Уайтхолла, только что отправили по адресу погрома, учиненного «зверским злоумышленником», чтобы запечатлеть его во всей красе. Ситону пришло в голову, что обезьяны — звери по самой своей природе, но читатели вряд ли поймут разницу. Зато главный редактор мог лишний раз удовлетворить свою нелепую страсть к аллитерациям в заголовках. Как бы там ни было, Пол только обрадовался, что Майка нет на месте: тот обладал врожденным репортерским любопытством и достал бы его вопросами, с чего это вдруг Ситон интересуется какой-то Гибсон-Гор. Зато Эдди Харрингтона, которому до пенсии оставалось всего ничего, это совершенно не трогало. Более того, из них двоих именно Харрингтон мог что-то подсказать Ситону.

Ситон порадовался, что сигнальная лампочка над открытой дверью, ведущей в недра лаборатории, не горит. Это означало, что Эдди не занят проявкой. Пол прошел по узенькому коридору и застал старшего фотографа редакции в каморке-хранилище, набитой фотоаппаратами и бутылками с реактивами. Эдди сидел на табурете и протирал объективы. При виде Ситона он кивнул поверх очков, но дела не бросил. В лучах пробивающегося из коридора света вокруг желтого кусочка замши и пальцев Харрингтона вились мелкие пылинки.

Пол знал, что Эдди ему симпатизирует. Ситон всегда ходил на работу в костюме. Был непременно вежлив и предупредителен по отношению к старшим коллегам. Его так воспитали. Другие молодые репортеры, не избавившись до конца от юношеской задиристости, щеголяли в мохеровых джемперах и смотрели на всех сверху вниз. Они стряпали на допотопных редакционных машинках объявления о свадьбах и похоронах, но мнили себя представителями журналистики «новой волны» и непрерывно грозили забастовками, бормоча что-то о равенстве и справедливой оплате труда. Платили им мало. По крайней мере, не сравнить с рабочими типографии, расположенной в подвале здания. Но старые сотрудники вроде Харрингтона были в этом не виноваты. Поэтому Ситон на всякий случай держался с Эдди приветливо и почтительно.

— Говоришь, умерла, забытая всеми?

— В нищете, что, как мне кажется, примерно одно и то же. Очень странно, ведь у нее было полным-полно богатых родственников, которые могли бы ей помочь. Но когда она покончила с собой, у нее не было ни гроша. И при жизни ни разу ни к кому не обратилась за помощью. В общем, адреса у меня нет…

— А для чего тебе так понадобился ее адрес? — спросил Эдди после короткого раздумья.

— Честно говоря, есть у меня одна смелая задумка. Дело в том, что я пытаюсь узнать: а вдруг после нее остались какие-то бумаги. Ее последнее место жительства может дать мне ключ, где эти бумаги искать. Если, конечно, они существуют.

По выражению лица Харрингтона Пол сразу же понял, что его «задумка», пожалуй, чересчур смелая. И еще он заметил, что впервые за всю историю фотоотдела в их издательстве Эдди держал в руках такой идеально отполированный объектив.

— Я дам тебе список, — сказал Эдди, — гильдий, профессиональных ассоциаций и прочих организаций, куда обычно вступают фотографы.

Он наконец-то отложил замшу и принялся хлопать по карманам жилета в поисках ручки.

— А в фотоателье она обращалась?

— Не знаю.

— Многие фотографы обращаются. Печать — тоже искусство, важный момент в фотографическом деле. Фотоателье означает счет-фактуру, а счет-фактура подразумевает адрес. Должна же она была как-то рассчитываться за услуги. А если так, то у них наверняка остался ее адрес.

— Я позвоню своей девушке и спрошу. Может, она знает.

— Когда вернешься, тогда и заберешь список, — кивнул Эдди.

Люсинда дома готовилась к выпускному показу, как заведенная строча на швейной машинке. На газоне возле их квартиры неумолимое летнее солнце выжгло некошеную траву до ломкой желтизны. А Люсинда так никуда и не выходила, все возясь с выкройками, тканью и электрической швейной машинкой. Ситон представил ее в солнечном свете, проникающем сквозь сшитые на скорую руку муслиновые занавески, и его захлестнула волна любви к Люсинде. Она ответила на телефонный звонок с присущей ей едва уловимой северной чопорностью. Она сейчас жила только этим чертовым выпускным экзаменом. А он так ее любил Любил и готов был горы свернуть, чтобы ей помочь. Он говорил с Люсиндой очень тихо, так как в отделе новостей было полно других репортеров. Те как ни в чем не бывало стучали по клавишам пишущих машинок, курили и делали вид, будто пропускают мимо ушей все, что не заслуживает внимания.

— Никаких фотоателье, — сказала Люсинда.

— Вот дерьмо!

— Она всегда сама печатала свои снимки. Многие из них были частными заказами, и в соглашении оговаривалось, что она должна изготовить их лично, без участия третьих лиц.

— Откуда тебе это известно, Люсинда?

В Ламбете повисла тишина. В Хэкни стучали по клавишам и деловито скрипели стульями репортеры.

— Что?

— Откуда тебе это известно?

— Об этом столько говорили. Ведь кое-какие ее работы были весьма рискованными для своего времени. И среди моделей попадались достаточно известные люди. А что?

— Как можно так много знать об этой женщине? И одновременно знать так мало!

В Ламбете опять замолчали. В редакции тоже.

— Ладно, извини, — сказал Ситон.

Он положил трубку на рычаг и в поисках вдохновения уставился на доску информации, висевшую на стене у его стола. Она была сплошь утыкана вырезками и флаерсами. Ситон пробежал глазами по снимку, где Генри Купер [44]запечатлен в тот момент, когда он сидит в пабе «На дамбе» рядом с улыбающейся королевой в жемчугах и пододвигает к ней кучу монет от лица какого-то благотворительного общества. Тут же висела листовка кампании «Спасем Уэппинг», [45]а рядом — фотография принцессы Ди в платье с рукавами-фонариками во время посещения больных Хомертонского госпиталя. Детский макияж, сбор пожертвований для пожарных, сенсационное сообщение о фараоновых муравьях, якобы осаждающих поместье Клэптона. Ничего стоящего.

Пол сходил к Эдди за списком и обзвонил разные организации. К своему удивлению, он обнаружил, что Пандора Гибсон-Гор состояла членом не одного, а сразу нескольких фотографических обществ и ассоциаций. Однако все они, когда он любезно просил дать ее последний адрес, отсылали его к некоему дому на Чейн-уок, то есть туда, где она проживала в то время, когда был сделан снимок в «Кафе ройял». Тогда Ситон отыскал телефон арт-клуба в Челси и на всякий случай позвонил туда.