— Кто та высокая блондинка в плиссированном платье?

— Спасибо, прекрасно.

— Та высокая, зеленоглазая.

Патрик невозмутимо потягивал пиво.

— Соломенная шляпа не катит.

— В ней я похож на Феликса Лейтера. На цэрэушника из фильмов про Бонда.

Пол все не мог отвлечься от Люсинды.

— У Синатры такая же шляпа на обложке «Пойдем полетаем со мной».

— В ней ты похож на янки, — заметил Ситон.

Патрик подумал и пожал плечами.

— Из фильма с Норманом Уиздомом.

— В ней есть что-то притягательное, — сказал Патрик. — Прямо-таки королева.

— Значит, познакомить нас ты не можешь.

— Если бы даже мог, то, понятное дело, не стал бы.

Похоже, что брат блефовал, но, поразмыслив, Ситон отверг эту мысль.

— Могу сказать только, что она с факультета моды, — сообщил Патрик. — И держится всегда особняком.

— Еще бы!

Тем вечером Ситону так и не удалось поговорить с Люсиндой Грей. Вместе с братом он сначала пошел в один клуб, а потом в другой, где играли «Малыша Креола» и «Ночных зверей» и воздух пропах дымом «Мальборо», гелем для волос, бриллиантином и едким потом. По мере того как Пол напивался, ему начинало все больше казаться, что все это похоже на массовку в кубинском фильме, снятом еще до свержения Батисты и до того, как поклонники Че Гевары и Кастро ввели моду на тропический камуфляж.

Примерно около полуночи он подцепил чернокожую администраторшу из стоматологической клиники в Вудфорд Грин, представляющую собой нечто среднее между Кармен Мирандой [37]и моделью из телерекламы батончика «Баунти». Он привел ее домой и напрочь забыл о студенточке-модистке с зелеными глазами, которую встретил на верхнем этаже бара «Кембридж». Он почти что забыл о ней. Но не совсем.

На следующей неделе он снова увидел ее в клубе под названием «Верфь», разместившемся на бывшем складе на пустыре у Темзы, неподалеку от Шадуэлла. [38]Это была эпоха пакгаузных вечеринок, о которых узнавали по сарафанному радио. Так, клуб «Дертбокс», расположенный посреди незанятых участков в Кингс-Кросс, печально прославился на всю округу своими мощными динамиками. Там еще были цинкованные ванны, набитые кубиками льда и банками с пивом «Саппоро». В «Верфи», впрочем, царила более спокойная, но хорошо продуманная атмосфера дрейфа по течению. Ее посетители соответствовали статусу заведения: их развлечения были так же хорошо продуманы.

На двери висело изображение парня в матросской блузе и парусиновой морской фуражке, напоминавшее карикатуру на Жана Жене. [39]У него был шрам на переносице и затейливая татуировка на загорелых жилистых руках. В тот год весна выдалась на редкость теплой. Она обещала, что лето будет жарким, может, даже знойным.

В клубе горели масляные лампы. Свет звезд, отражаясь от речной воды, проникал сквозь окна и ложился на потолок тусклой рябью. Патрик пришел сюда с приятелями из школы искусств Святого Мартина. Там был Стюарт Локиер. И Грег Фойл, чьи картины впоследствии подорожали до сотен тысяч долларов и сейчас висят в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Все они сидели за столиком по другую сторону танцпола. Патрик что-то шепнул Грегу, и Грег бросил на него такой взгляд, что Пол сразу понял: братец здорово набрался.

Здесь он и увидел снова ту загадочную девушку. Люсинду Грей с факультета моды. Она потягивала густой зеленый напиток среди живописной толпы людей у барной стойки. В этот момент стихли последние аккорды «Amsterdam» в исполнении Жака Бреля, и Пол сразу узнал следующую композицию — переложение одной английской песни Дэвида Боуи. Ее нелогичным продолжением стала песенка «Bad Day» — новый слащавый шедевр англичанки Кармель Маккурт, переехавшей из родного Манчестера в Париж. В тот год она начинала входить в клубную моду.

Пол вдохнул местный аромат — смесь запахов дегтя и древесины, табачного дыма и речной сырости. Тут он увидел Патрика и направился к его столику. Грег выбрал одну из купленных в складчину бутылок и налил ему «Ламбруско».

— Ты взял след, — обратился к нему Патрик.

Он мигал, тщетно пытаясь рассеять пелену перед глазами. Пол принялся за вино.

— Вышел на охоту, — не унимался брат. — В погоню. Добыча ведь где-то рядом?

— Нечего меня осуждать. Это как-то лицемерно. Ты сам трахаешь все, что шевелится.

Патрик попытался переварить услышанное.

— Ну, я не стал бы зацикливаться на этом, — выдал он наконец, — чтобы не пересластить десерт.

Пол рассмеялся и увидел, что Люсинда Грей на другом конце зала улыбается ему поверх поднесенной к губам рюмки. Она изогнула бровь и пальчиком поманила его к себе:

— Твой жирный дружок, помешанный на рокабилли, [40]кажется, надрался.

Она сделала глоток и посмотрела на Пола поверх рюмки. Напиток искрился так же, как и ее глаза. Ситон бросил взгляд в сторону своего столика, затем снова уставился на Люсинду Грей. Она сидела, скрестив руки на груди. Рукава ее облегающей кожаной куртки немного задрались. Расстегнутый воротник-стойка выгодно обнажал ее длинную шею. Коротко стриженные волосы сзади плавно переходили в бархатистую ложбинку на шее.

— Он не жирный. И вовсе не помешанный на рокабилли.

Патрик отличался мощным телосложением, но щеки у него все же были слишком пухлыми. В первую же неделю пребывания в школе искусств он совершил роковую ошибку: облачился в куртку с эмблемой какого-то университета и надписью во всю спину. На Камденском рынке куртка стоила тридцать пять соверенов, еще она стоила ему потерянной репутации. Впоследствии брат первым признал, что из всех купленных шмоток та «американа» была его ошибкой. И вот, несмотря на костюм-«зут» и яркий галстук, несмотря на умело наведенную с помощью туши для ресниц ниточку усов, с тех пор все его так и звали: Жирным Рокабилли. По крайней мере, за глаза.

— Твоя правда, — вздохнул Пол. — Сегодня Жирный Рокабилли, похоже, действительно перебрал.

Люсинда снимала муниципальную квартиру. Такое жилье просто так не получить. Она призналась Ситону, что для этого ей пришлось занимать очередь в Каунти-холл с вечера. Ее многоэтажка без лифта находилась на Олд-Парадайз-стрит, южнее моста Ламбет. Все это Люсинда рассказала Полу уже через час после знакомства. Через час после того, как он впервые с ней заговорил. Он шли к ее дому вдоль реки. В темноте миновали баржу, стоящую на приколе. Легкий ветерок с Темзы разносил по округе пороховой дым. На таких баржах обычно устраиваются шикарные вечеринки с фейерверком. Вдоль противоположного берега медленно прошло прогулочное судно, пронизывая огнями сгустившийся туман. Из динамиков лился высокий дрожащий голос Боя Джорджа, вопрошающий: «Do You Really Want to Hurt Me?»

Пол смотрел на нее. Не мог не смотреть. В черной кожаной куртке, кремовой шелковой блузке и черной узкой юбке ниже колен она казалась высокой и очень стройной. Убранные со лба волосы открывали лицо, которое загадочно блестело под яркими шарами фонарей на набережной. Она была очень бледной, поэтому пухлые губы под слоем красной помады казались еще ярче. Над темной водой разносился голос Боя Джорджа, а в тумане плясали огоньки прогулочного судна.

Ситон вдохнул запах окалины отживших свое ракетниц и сожженных «огненных колес». Он вдруг почувствовал такую радость бытия, что сердце гулко застучало в груди, а кожу словно пронзили тысячи мелких иголок. Еще никогда прежде он так остро не ощущал всю полноту жизни. Его переполняли эмоции, грозя вот-вот выплеснуться наружу. Его как током пронзило какое-то странное чувство, которое он принял за сексуальное возбуждение, за нетерпение плоти. Но он понял, что это было нечто большее. Это было волнующее ожидание будущей жизни. Потом он часто возвращался к этому воспоминанию. Позднее, гораздо позднее этот момент и связанная с ним радость станут его постоянными непрошеными визитерами.