Лицо Шоны внезапно становится замкнутым, скрытным. Она наполняет свой стакан, проливая вино на модную камышовую циновку.

— Да, раз-другой, — говорит она с нарочитой небрежностью. — Еще до знакомства с тобой. А теперь, Рут, пей, ради Бога. Ты очень отстала.

Рут не ошиблась, что не сможет заснуть. Она пытается углубиться в роман о Ребусе, но Ребус и Шивон Кларк смущающе и откровенно становятся ею и Нельсоном. Она даже открывает ноутбук и начинает работать, но, хотя выпила гораздо меньше Шоны, слишком пьяна для мезолитических кладбищ. «Склепы, захоронения, тела, кости, — вяло думает она. — Почему археология так связана со смертью?»

Она пьет воду, переворачивает подушку и решительно закрывает глаза. «Сто, девяносто девять, девяносто восемь, девяносто семь, надеюсь, Дэвид помнит о Флинте, надеюсь, Флинт не убьет никаких редких болотных птиц… тело Спарки в тонком картонном гробу… рука Скарлетт свисает из-под брезента… девяносто шесть, девяносто пять… Мы, что были живыми, теперь умираем… девяносто четыре, девяносто три… он ни за что не оставит жену… почему Питер вернулся, почему Шона не может забыть о Лайеме, любит ли Катбад до сих пор Делилу, почему тела из железного века лежат на одной линии, почему линия указывает на Скарлетт… девяносто два, девяносто один…»

Сигнал телефона приносит желанное облегчение. Рут с удовольствием поднимает его. Эсэмэска. Маленький экран светится зеленым в темноте. Отправитель неизвестен.

Небо полнится звуками. Хлопаньем, треском, словно громадные птицы ухают и кричат. Она знает, что сейчас день, потому что окно закрыто. Не видит ничего, только слышит звуки. Ей страшно, и она забивается в угол, под одеяло.

Он давно не приходил, она голодна и больше, чем когда-либо, испугана. Допивает воду и ищет в темноте кусочек хлеба, который вроде бы уронила несколько дней назад. Не умрет ли она, если он не придет ее накормить? Может, он и сам уже умер?

Он давно не приходит, во рту у нее пересохло, и ведро в углу начинает вонять.

Она медленно бродит по комнате, ищет хлеб. Видит свет вокруг люка и хочет закричать, но боится. Каменные стены сырые, замшелые, гладкие под рукой. Теперь она может дотянуться выше, почти до сухих мест наверху, где камни комковатые, как хлебные крошки. Почему она может дотянуться выше? Она становится больше? Так он говорит. Очень большая. Что это значит? Большая для чего?

Она поднимает руку и тянет один из камней. Тот выпадает, удивив ее, заставив упасть на спину. Она сидит на полу и ощупывает край камня большим пальцем. Край острый, режет кожу. Она слизывает кровь; вкус у нее как у металлической кружки, из которой она пьет, но к тому же соленый, странный, насыщенный. Она лижет, пока кровь не исчезает.

Она несет камень в угол комнаты, где кончается пол. Выкапывает ямку, бережно кладет в нее камень и засыпает землей. Потом притаптывает, поверхность снова становится ровной, и никто не узнает, что там что-то закопано.

У нее впервые появляется секрет. Это приятно.

Усталость в конце концов побеждает, и в два часа Рут погружается в сон. Она бесконечно долго сидела, прислушиваясь к стуку сердца и глядя на сообщение из нескольких леденящих слов. Кто мог его отправить? Автор писем, убийца? Кто знает, где она? У кого есть номер ее мобильного? Должно быть — и желудок ее сжимается, — должно быть, это кто-то знакомый?

Рут понимает, что нужно позвонить Нельсону, но почему-то не хочет будить его среди ночи. Прошлая ночь все осложнила. Как бы Нельсон не подумал, что она пристает к нему. «Что страшнее, — сурово спрашивает она себя, — быть убитой в своей постели или создать у мужчины неверное представление о себе?» Ей хочется, чтобы ее подсознание было более раскованным.

Рут засыпает и пробуждается через несколько часов, совершенно одеревенелая. Телефон упал на пол, она поднимает его дрожащей рукой. Новых сообщений нет. Рут вздыхает и забирается под одеяло. Она до того устала, что смерть кажется едва ли не привлекательным выбором — заснуть и уже не просыпаться.

Когда она открывает глаза, за окном дневной солнечный свет и у кровати стоит Шона с чашкой чаю.

— Хорошо ты поспала, — бодро говорит она. — Уже половина десятого.

Рут с благодарностью потягивает чай. Целая вечность прошла с тех пор, как кто-то подавал ей в постель чай. В дневном свете, сидя в солнечной, со вкусом обставленной комнате Шоны, она больше не чувствует себя обреченной. Собственно говоря, она готова сражаться. Рут встает, принимает душ, надевает свою самую строгую одежду — черный костюм, белая блузка, жуткие серьги — и спускается в воинственном расположении духа.

Рут сидит в машине, собираясь ехать на работу, когда звонит телефон. Она приходит в ужас, тяжело дышит, ладони становятся липкими.

— Привет, Рут. Это Нельсон.

— О, Нельсон. Привет.

Сердце продолжает колотиться.

— Хотел сообщить тебе: завтра мы выпускаем Мэлоуна.

— Выпускаете? Почему?

— Пришло заключение экспертизы — следов его ДНК на Скарлетт нет. Поэтому мы обвиняем его в написании писем и всем прочем. Завтра он предстанет перед судом и, думаю, получит освобождение под залог.

— Он остается подозреваемым?

Нельсон невесело смеется:

— У нас больше никого нет, но с убийством его ничто не связывает. Нет оснований оставлять его под арестом.

— Что он будет делать?

— Он не имеет права покидать этот район. Наверно, постарается затаиться. Может даже получить полицейскую охрану из-за внимания прессы.

Нельсон говорит так презрительно, что Рут невольно улыбается.

— А что показало… вскрытие?

— Смерть от удушения. Видимо, ей чем-то заткнули рот, и она задохнулась. Руки ее были связаны каким-то сплетенным растением.

— Растением?

— Да, похоже, жимолостью и — тебе это понравится — омелой.

Рут думает о письмах и упоминании омелы. Значит ли это, что писал их убийца? Значит ли, что это все-таки Катбад? Потом она вспоминает о веревках, которыми волокли к месту столбы хенджа. Веревки были сделаны из жимолости. Как запомнил Питер.

— Тело пролежало в земле около полутора месяцев, — говорит Нельсон. — Точнее трудно определить из-за торфа. Следов изнасилования нет.

— Это уже кое-что, — неуверенно произносит Рут.

— Да, — соглашается Нельсон, и в голосе его звучит горечь. — Это уже кое-что. И мы можем отдать семье тело для погребения. Для них это много значит.

Он вздыхает. Рут представляет себе хмурого Нельсона, сидящего за своим столом, разбирающего папки, составляющего списки, лишь бы не смотреть на фотографию Скарлетт Хендерсон.

— Если… — Голос Нельсона резко меняется. — Как твои дела? Надеюсь, больше не было звонков от журналистов?

— Нет, но вчера вечером пришла странная эсэмэска.

Рут рассказывает ему о текстовом сообщении. Представляет, как Нельсон вскидывает взгляд. «Сколько еще хлопот доставит мне эта женщина?»

— Поручу кому-нибудь заняться этим.

— Можно установить отправителя? — спрашивает она.

— Да. У мобильных телефонов есть особый номер, обозначающийся при каждом звонке. Он регистрируется в местной базе. Располагая этим номером, найти отправителя будет нетрудно. Конечно, если у него есть голова на плечах, он этот телефон выбросит.

— Думаешь, это… он?

— Бог его знает. Однако нужно обеспечить тебе охрану. Долго собираешься жить у подруги?

— Не знаю.

При этих словах Рут охватывает острая тоска по дому. По своей постели, своему коту, виду на зловещие болота.

— Я отправлю людей охранять ее дом и держать твой под наблюдением. Постарайся не слишком беспокоиться. Не думаю, что он будет действовать открыто. Он очень умен.

— Да?

— До сих пор был для меня слишком умным, так ведь?

— Ты поймаешь его, — говорит Рут с большей убежденностью, чем испытывает.

— Хорошо бы так считали и журналисты. Будь осторожна, дорогая.