– Ну что, я была права? – спросила Коллингсвуд. Она выдвинула теорию, что труп, найденный в подвале, – «Забей пока на эту тему «тело-не-влазит-в-сраную-склянку, босс», – не связан с делом о кальмаре. Что в реальности это какая-то стародавняя мокруха из эзотерических бандитских разборок, на которую Билли наткнулся в момент обострившейся чувствительности. «Ведь у него что-то есть, – говорила она. – Какой-то нюх. Может, на стрессе учуял».
– Ха, – сказал Бэрон и откинулся на спинку. – Ну ладно. Тебе это понравится, Кэт. Ты права.
– Чего? – Она так подскочила, что расплескала кофе. – Да ни фига. Правда, что ли?
– Харрис говорит, что тело поместили в эту бутылку, по ее оценкам, добрых сто лет назад. Так долго оно там маринуется.
– Твою-то мать. Вот это поворот, а?
– Ты погоди. Это еще не все. Есть одно «и». Или, возможно, лучше сказать «но». Существует какой-нибудь предлог, который обозначает и то и другое?
– Трави уже, начальник.
– Итак, это тело консервировалось в течение века. Но-слэш-и. Слышала про Джи Джи Аллина?
– Это что еще за хрен?
– Без понятия. К счастью, у доктора Харрис талант гуглить. Тут сказано, Джи Джи Аллин был музыкантом. Впрочем, также сказано, что это очень вольная трактовка слова «музыкант». Восхитительно. Тут сказано, «скам-рок». Сам-то я больше по «Квин». «В первом ряду стоять не захочется», – пишет Харрис. Так или иначе, он умер лет десять назад.
– И что?
– И то, что, пожалуй, не стоит упускать из внимания тот факт, что на одной из татуировок нашего покойника написано: «Джи Джи Аллин и Мердер Джанкис».
– Ой, блин.
– Вот именно. Оказывается, его засолили за несколько десятилетий до того, как он набил татуировку. – Они переглянулись.
– Ну и мне что, узнать, кем он был?
– Нет нужды, – сказал он. – Есть совпадение. Он в базе данных.
– Что?
– Пальчики, ДНК, весь набор. Этому ДНК должно быть сто лет, но годом рождения указан 1969-й. Имя – Эл Адлер. Он же – еще всякая чепуха. Любят же они клички.
– И за что его брали?
– Ограбление. Но он отбывал как обычный зэк только благодаря заключенной сделке. Первоначальное обвинение – из другого разряда.
Полицейские коды для нелегального колдовства. Адлер совершил кражу со взломом с помощью эзотерических средств.
– Сообщники?
– Начинал на вольных хлебах. Один раз подхалтуривал у ковена в Детфорде. А последние четыре года рабочей жизни, похоже, провел на полной ставке у Гризамента. Исчез, когда умер Гриз. Гриза-сука-мент, а?
– Это было до меня, – сказала Коллингсвуд. – Никогда с ним не встречалась.
– Не напоминай, – сказал Бэрон. – Должно быть незаконно быть настолько моложе меня. Он был ничего, Гризамент. В смысле, никогда не знаешь, кому можно доверять, но он нас выручал несколько раз.
– Я так и поняла. Этот крендель всплывает то тут, то там. Ну и чем конкретно он занимался?
– Чем только не, – сказал Бэрон. – Везде поспел. Можно сказать, большой игрок. И после его смерти все полетело в тартарары. Он хорошо уравновешивал ситуацию.
– Ты вроде бы говорил, он умер не из-за…
– Да-да, нет. Без шума и драмы. Он заболел. Это знали все. По секрету всему свету. Но вот что я тебе скажу: похороны у него были просто чертово загляденье.
– Ты там был?
– А как иначе.
Столичная полиция не могла пройти мимо такой важной смерти. Такой разрекламированной панихиды. Подробности того, где и как состоится прощание с Гризаментом, приходили в настолько неприкрытых утечках, что скорее были приглашениями.
– Как вы это обставили? – спросила Коллингсвуд. Бэрон улыбнулся:
– Не самая компетентная слежка. «Ой-ой-ой, вы только посмотрите, нас все заметили, ах, какие же мы неумехи». – Он покачал головой.
Коллингсвуд поступила на службу уже давно, уже хорошо была подкована в полицейскости, чтобы понимать устои ОПФС и лондонский этикет. Полиция не могла официально посетить похороны фигуры столь сомнительной законопослушности, но не могла и проигнорировать публичное мероприятие, проявить неуважение или неблагодарность. Отсюда лицедейство – фарс, который видно насквозь, мнимая некомпетентность наружки, из-за которой их видели и сочли за посетивших.
– Ну и что наделал этот Адлер? – спросила Коллингсвуд. – Что потом утонул в бутылке?
– Кто знает? Чем он мог кого-то обозлить, я понимаю не лучше тебя.
– Я все понимаю намного лучше тебя, начальник, – сказала она. – Затребуй все необходимое, я пошла за своими шмотками.
Она достала из своего шкафчика в раздевалке старую доску, нефигово измазанную глифами, свечку, горшок непрезентабельного воска. Бэрон послал Харрис имейл, запросив лоскут кожи, кость и клок волос Адлера.
Он не мог уйти, но в остальном не был ограничен. Билли часами сидел в бездонной библиотеке. Насыщался глубоководной теологией и поэзией. Искал специфику по тевтическому апокалипсису.
Проглотит и выпростает. Заберет изо тьмы во тьму. Ужасные укусы. Избранные – как кто? Типа, блохи, паразиты на великом священном теле спрута, несущиеся через водоворот. Или нет, смотря где читать. Но везде – все не так, как сейчас.
Когда Билли в последний раз вздохнул, снял очки и вернул стихи о щупальцах на полку, поморгал и потер глаза, то с испугом увидел нескольких мужчин и женщин, присутствовавших на собрании с тевтексом. Он встал. Они были разного возраста и в разных одеждах, но одинаковы в уважительных выражениях лиц. Он не слышал, как они входили или спускались.
– Давно вы здесь?
– У нас вопрос, – сказала женщина в балахоне с подмигивающим золотым сигилом щупалец на груди. – Вы трудились над ним. Было ли в этом кракене что-то… особенное?
Билли провел рукой по волосам.
– В смысле, особенное-особенное? Необычное для гигантского кальмара? – Он безнадежно покачал головой. – Откуда мне знать? – пожал он плечами. – Это вы мне скажите. Я же не из ваших пророков.
Вау. В ответ на это по помещению что-то пронеслось. Все стояли с робким видом. «Что?.. – подумал Билли. – Что я?..» А…
Ну естественно, он из их пророков.
– Ох, блин, – сказал он. Привалился к шкафу. Закрыл глаза. Вот почему ему даровали сны. Это не просто сны – их следовало читать.
Билли посмотрел на книги – учебники бок о бок с видениями. Он попытался, как Варди, пропустить через себя чужие сцены прозрений. Он мог представить, что эти верующие считают исследователей цефалоподов неизвестными святыми, не замечающими собственных прозрений и оттого еще более ценными – лишенными эго. А он? Билли касался тела Господня. Консервировал – спас от времени, сберег до Anno Teuthis. А из-за Госса и Тату он еще и пострадал во имя Божье. Вот почему прихожане его защищают. Он не просто какой-нибудь святой. Билли – хранитель. Иоанн Креститель от гигантских спрутов. Робость в лицах кракенистов – это преданность. Это трепет.
– Боже ж ты мой, – сказал он.
Мужчины и женщины смотрели. Он видел, как они уже применяют экзегетику к его возгласу.
Любой момент под названием «сейчас» полон возможностей. Во времена переизбытка всяких «может быть» лондонским экстрасенсам порой приходилось отлеживаться в темноте. Некоторые были склонны к тошноте, пресытившись апокалипсисами. Армагеддонное обострение – так они говорили, и во времена парадов планет, календарной черной полосы или рождений уродов этих больных изводило и рвало, сражало побочными эффектами откровений, в которые сами они не верили.
Сейчас же ситуация была палкой о двух концах. С одной стороны, подобные припадки становились реже. После стольких лет мученичества во имя каких-то чужих мучеников армагеддонное обострение еще никогда не переносилось так легко. С другой стороны, это потому, что схлопывалась та самая разветвленность, опьянение незамкнутой вселенной, игравшее шутки с их средним ухом. И заменялась на что-то еще. Вместо всех «может быть» тускло и с нарастающей скоростью приближалось что-то простое и совершенно окончательное.