Бэрон отступил и уронил руки по бокам, болтая блокнотом. Коллингсвуд выпрямилась, раскрыв рот и глаза. Лица у них побелели одновременно.

– Ох ты бля, – прошептала Коллингсвуд.

– Господи боже, и никаких, никаких звоночков не услышал? – спросил Бэрон. – Ни на чертову секунду не задумался, с кем имеешь дело?

– Я вообще не понимаю, о чем речь!

– Он ни хренашеньки не знает, – сказала Коллингсвуд. Ее голос надтреснул. – Этот сраный новичок вообще не рубит. Потому они сюда и пришли. Потому что он новенький. Вот с какой радости ему дали заказ – он зеленый. Они знали, что он не врубается, с кем, сука, имеет дело.

– Да с кем я имел дело? – истошно спросил Андерс. – Что я сделал-то?

– Это они, – сказала Коллингсвуд. – Это же они, да, начальник?

– О боже пресвятый! Очень похоже. Господи, очень и очень похоже. – Они задрожали во внезапно похолодевшей комнате.

– Это Госс и Сабби, – прошептала Коллингсвуд.

Билли проснулся. Туман, темная вода в голове – все ушло.

Он сел. Он был не в лучшей, но в форме. На нем была та же одежда, в которой он лег, но ее снимали и стирали. Он закрыл глаза и увидел океанических существ из одурманенного сна.

У двери стоял человек в спортивном костюме. Билли резко отполз на кровати – в наполовину испуганном, наполовину боевом развороте к нему лицом.

– Вас ждут, – сказал мужчина. Открыл дверь. Билли медленно опустил руки. Он вдруг понял, что чувствует себя лучше, чем за очень долгое время.

– Вы меня подпоили, – сказал он.

– Об этом мне ничего не известно, – торопливо сказал мужчина. – Но вас ждут.

Билли последовал за ним мимо декаподов и осьминогов в промышленных масштабах, выхваченных флуоресцентными лампами. Ощущение сна сохранялось, как вода в ушах. Он отставал, пока человек не свернул, потом развернулся и побежал как можно тише, ускоряясь под эхо собственных шагов. Задержал дыхание. На перекрестке встал, вжался спиной в стену и огляделся.

Разные подвиды в цементе. Возможно, он найдет путь по цефалоподам. Он не имел представления, куда ему идти. Шаги своего сопровождающего он услышал за секунды до того, как тот появился вновь. Тот жестикулировал – неловко манил Билли за собой.

– Вас ждут, – сказал он. Билли последовал за ним по выхолощенной храмляндии в зал – такой большой и внезапный, что у Билли перехватило дыхание. Весь без окон, весь выхваченный из-под Лондона.

– Тевтекс скоро будет, – сказал проводник по миру водных существ и ушел.

Здесь были скамьи, каждая – с полочкой сзади спинки, для псалтырей. Стояли они лицом к простому алтарю в стиле шейкеров[15]. Над ним висела огромная и красивая кованая версия того самого многорукого символа – сплошь вытянутые «S» из серебра и дерева. Стены были завешаны картинами, как эрзац-окнами. На всех – гигантский кальмар.

Зернистые глубоководные фотографии. Выглядели они куда старше, чем было возможно. Гравюры из старинных бестиариев. Картины. Графика пером и тушью, пастели, суггестивные оптические иллюзии с фрактальными присосками. Он не узнавал ни одной. Билли вырос на изображениях кракена и книжках о стародавних чудовищах. Он искал знакомое. Где невозможный осьминог де Монфора, утаскивающий корабль? Где старые знакомые интерпретации poulpes[16] Верна?

Одна пастораль восемнадцатого века с гигантским кальмаром была большим и фарсовым изображением резвящегося в брызгах молодого архитевтиса рядом с берегом, откуда наблюдают рыбаки. Полуабстрактный взгляд – переплетение трубчатых бурых фестонов, гнездо клиньев.

– Это Брак, – сказал кто-то позади. – Что вам снилось?

Билли обернулся. Там был Дейн со сложенными на груди руками. Перед ним стоял говоривший. Это был священник. Человек шестидесяти лет, с белыми волосами, аккуратно подстриженной бородой и усами. Именно что священник. В длинной черной рясе, высоком белом воротнике. Только немного помятый. Руки сцеплены сзади. На шее – цепь, с которой свисал символ спрута. Они втроем стояли в чистейшей тишине этих погруженных чертогов, глядя друг на друга.

– Вы меня подпоили, – сказал Билли.

– Ну, право, – сказал священник. Билли взялся за спинку скамьи и наблюдал за ним.

– Вы меня подпоили, – сказал Билли.

– Но вы же здесь?

– Зачем? – спросил Билли. – Зачем я здесь? Что происходит? Вы обязаны… объяснить.

– В самом деле, – сказал священник. – А вы обязаны нам жизнью. – Его улыбка обезоруживала. – Значит, мы оба в долгу. Послушайте, я знаю – вы хотите знать, что случилось. А мы хотим объяснить. Поверьте, вам нужно понять, – говорил он с аккуратно нейтральным акцентом, но от речи все же отдавало Эссексом.

– Вы расскажете, что все это значит? – Билли поискал глазами выходы. – Все, чего я вчера добился от Дейна…

– Вчера был неудачный день, – сказал священник. – Надеюсь, вы чувствуете себя лучше. Как спалось? – Он потер руки.

– Что вы мне подмешали?

– Чернила. Разумеется.

– Вранье. От чернил кальмара не бывает видений. Это какая-то кислота или…

– Это чернила, – сказал священник. – Что вы видели? Если вы что-то видели, то только благодаря себе. Простите за такое грубое погружение. У нас действительно не было выбора. Время не на нашей стороне.

– Но зачем?

– Потому что вам нужно знать. – Священник буравил взглядом. – Вам нужно видеть. Вам нужно знать, что происходит. Мы не даровали видений, Билли. То, что вы видели, пришло от вас самого. Вы видите яснее других.

Священник подошел ближе к картине.

– Как я сказал, Брак, – продолжил он, – 1980-й. Бертран Юбер – единственный в истории тевтекс-француз – брал его в море. Они провели в Бискайском заливе четыре дня. Юбер исполнил определенный ритуал, о котором, к сожалению, не сохранилось записей, и поднял из глубин маленького божка. Должно быть, Юбер действительно обладал могуществом. Он единственный после Стинстрапа, кто был способен вызвать не только образы. Но и крупную… рыбу. И божонок ждал, пока Брак его зарисовывал, чуть ли не падая в обморок от восторга – и чуть ли не падая за борт. Спрут ушел под воду, взмахнув охотничьим щупальцем, – как выразился Брак, «exactement comme un garcon qui dit «au revoir» aux amis»[17]. – Священник улыбнулся: – Дурачок. Ни малейшего понимания. Отнюдь не «comme», ничего подобного. Прозвучит странно, но Брак сказал, что начал мыслить углами благодаря «извивности» увиденного в тот день. Он говорил, ни одна дуга не передаст тех извивов, что он видел.

Кубизм как неудача. Билли перешел к другой картине. Эта уже традиционно репрезентативная – толстый расплющенный гигантский кальмар, тлеющий на камне в окружении ног в сапогах. Быстрые, курчавые мазки.

– Зачем вы меня подпоили?

– Это Ренуар. Вон там – Констебль. Достинстраповская – так мы зовем эту антраментальную эпоху. До того, как мы вышли из чернильного облака. – Работы вокруг Билли вдруг стали похожи на Мане. На Пиранези, Бэйкона, Брейгелей, Кало.

– Меня зовут Мур, – сказал священник. – Я очень сожалею о том, что случилось с вашим другом. Я бы искренне хотел это предотвратить.

– Я даже не знаю, что случилось, – сказал Билли. – Я не понял, что тот человек… – Он сглотнул слова. Мур прочистил горло. За стеклом в тяжелой витрине была плоская поверхность, сланцеватая плита. Где-то квадратный метр серо-бурого камня. В красных пятнах цвета засохшей крови, под очертаниями наблюдающих человеческих фигурок, там был исполнен рисунок торпеды органическими линиями и угольными чернилами; сонм спиральных хлыстов; круглое черное око.

– Это из пещеры Шове, – сказал Мур. – Тридцать пять тысяч лет. – Угольный глаз спрута вперялся в них через эпохи. У Билли повело голову от доантичной версии. Может, ее нужно видеть в языках пламени от костра? Женщины и мужчины палками и проворными мазками пальцами изображали то, что явилось на кромке моря. То, что воздело множество рук в глубоководном приветствии, пока они махали с литоралей.