Сейсмолог может расположить сколько угодно датчиков, со всевозможными уровнями чувствительности, может пронизать глубины инновационной диагностикой, но чей-то хутор все равно уйдет под землю.

Другое дело – обдуманное насилие. «И задумал он грешное…» От таких людей пахнет на всю ивановскую. Тянет смрадной полосой. Единожды услышав этот запах, век не забудешь. И, кстати, эта часть работы, розыскная, меня выматывает более прочего. Возможно, из-за города, который захлебывается расчетливыми налетами, грабежами, тысячью отнюдь не святых помыслов.

Тяжелое дыхание Петербурга собьет любую ищейку-аналитика.

Наши нюхачи часто жалуются на «общий фон». Заодно хотят победить Вайса в старинном споре: среда или воспитание. Говорят об астрале, ментале и ауре. Защищают диссертации и читают лекции о метафизике Северной Пальмиры.

Пускай их.

Лишь бы отслеживали всплески и давали координаты.

А мы, экспериментальный отряд бойцов Особого отдела, будем просто работать над благополучием.

Я нашел кафе с шоколадными стенами. Столики кофейного цвета, мягкий сюрреализм на потолке. Обтекаемый модерн, гладкий и безликий, радует только теплой цветовой гаммой.

Как назло, все места в некурящем зале заняты.

– Здоровье бережете? – спросила с улыбкой официантка, глянцевая и без изъянов, словно флиртующий манекен. Она указала на свободные столики где-то в дымящейся бездне.

– Не переношу вонь, – честно ответил я.

Я подметил одинокую даму, сидящую у окна.

Прекрасная незнакомка, уверен, разрешит мне составить ей компанию. И вечер пройдет без забот, по-светски, у дамы даже кн11жка при се бе…

Вблизи оказалось, что эту стильную женщину я уже видел сегодня. Не барское это дело, да? – спасать прохожих от шпаны. Лучше вот так задумчиво взирать на уличную суету, переваривая приятные и сытные мысли. Безукоризненная госпожа начала меня раздражать, я вдруг понял, что весь день хожу неприкаянным брюзгой.

Она тихо и как-то смутившись согласилась, и я устроился напротив.

Сделал заказ. Оглядел пейзаж через струящуюся пленку дождя. Виски опять заломило, не столь остро. Думаю, Евгений с Пельмешкой уже работают.

– Я видела, тех… которые…

– Напали на меня с целью ограбления, – выдал я. – Меня Павлом зовут. А вас?

– Рита. – Она посмотрела мне в глаза, и я понял, что ей давно за тридцать.

Не ангел, а королева.

Смыть бы еще с нее журнальный макияж, дать пролетарское яблоко вместо навороченного коктейля и любоваться.

Перед королевой сидит уникум, ждет себе горячую чашку. Нанесение тяжких кодле амбалов; увидь кто – и сразу пожизненный авторитет. Королева хлопает глазами, королева в восхищении.

На миг я представляю: что если бы я опоздал, а дамочка уже вышла на улицу. Жуткая сцена. Я бы хотел, чтобы королева отбивалась до последнего.

– Это же вы их?.. – спрашивает.

– Это я… Знаете, – говорю я Рите, – никогда и ни перед кем не вставайте на колени. О’кей, моя королева?

Она с недоумением окинула меня взглядом и затеребила книгу.

…Вспомнилось вдруг, как по моей наводке прислали на проработку этого района Талалая и компанию. Аналитики в панике. Вайс рвет и мечет. У Талалая чешутся нос и кулаки. Чувствуют все, а видимости ноль. По счастливой случайности, запутанный наплывом боли и видений, я поскользнулся у ступеней отделения милиции. Накатила ломка, ищейка в обмороке.

Умница Вайс выпятил свои полномочия и растормошил отделение, обнаружив избитых подростков. Попытка сфабриковать дело, пришив к нему запуганных невиновных, не удалась.

Да, это было серьезное препятствие, не то что взломать квартиру или проникнуть в закрытый клуб…

Внезапно Рита вскинулась, припала к окну.

– Господи, – прошептала она, – Андрюша!..

Двое подростков ковыляли по стеночке. Тот, что повыше, в мешковатой одежде, щеголял разбитым лицом. Коротышка в кепке его поддерживал. Их не то деликатно, не то брезгливо обтекала толпа.

Рита понеслась на улицу, я следом.

В отличие от мамы Андрюши – а в ее статусе можно было не сомневаться – я прихватил куртку и умудрился одеться на бегу. Сегодня был очень неспокойный день. Не видать мне кофе и тишины…

– Да ладно те, мам, – пробасил сынок, пытаясь отстраниться от лепечущий Риты. – Хмыри какие-то наехали…

– Где? – спрашиваю.

Оказалось, неприятность случилась там, куда меня повело совсем недавно. Пелена рассасывалась над домами, вился дымок, указывая на пузырящиеся в кипятке эмоции.

Подросток рослый, голос на октаву ниже. Ну и школьники пошли…

Дождь поутих, и я отчетливо понял: от «сыночка» идет странный запах. Бешеный азарт и что-то еще. Взгляд прояснялся, эйфория выветривалась. Пострадавшие – не такие. Звоню Евгению, в ответ – гудки.

– Быстро домой! – скомандовал я, и они зашевелились. Прощайте, моя королева.

Бегом, бегом…

Дворы, переулки, колодцы. Косматый пес грузной тенью выплыл из-за угла и спокойной рысью последовал за мной. Небо надломилось, холодно дыхнуло на тучи, и повсюду с остервенением заколотил град. В висках забило пуще прежнего. Сгустившийся туман вылепился в рукастое чудище, чья мокрая шерсть сверкала, а пасть оглашала округу стрекотанием. Оно было моим двойником-отражением в этой насквозь промозглой, негостеприимной действительности.

Потом я осознал, что плутаю в полубреду, не в силах выйти из лабиринта.

Тренькнул телефон, высокий голос Евгения пробился через помехи:

– …Нет, Пашенька, – сказал он с возмущением, – я положительно ничего не понимаю! Подполье – есть, детишки – тоже, драка – налицо. Ан не клеится!..

Связь пропала.

Когда увязавшийся пес отстал, серая лапа чудища поволокла меня куда-то вбок, через пролом в кирпичной стене, в щель-дыру ржавого забора. Мой дар упрямо тащил тело к зарешеченному окну в подвал. Нескольких прутьев нехватало. Я неловко перелез вовнутрь и упал на тряпье.

Пошел в темноте на звонкий голос Пельмешки.

– …школота, устроили бойцовский клуб! – распылялась наша валькирия.

В тусклом помещении толпились люди. По потолку плыла извилистая труба, у стены под подвальными окнами лежала груда одежды. Подростки угрюмо слушали бойцов Особого отдела. Угловатые, нескладные, по пояс голые, как на медкомиссии в военкомат. От их дыхания клубился пар. Оказалось, ребята занимаются экстремальной самоподготовкой к взрослой жизни. Дрались вовсю, кто до первой крови, кто до бессознанки.

Ничего криминального, кстати. И ничего хорошего тоже.

Представьте секцию карате. Тренер отлучился на полчаса. Ученики работают в спарринге без присмотра старших. Сами судят, сами останавливают поединки. Здесь похожее, только вместо тренера – «устав пацана».

– А вы сюда как попали? – спрашиваю у Семеныча.

Не могу себе представить, чтобы они с Пельмешкой так же, как я, безумно петляли, а потом лезли в неприметные окна. Больно несолидно для Евгения.

– За молодыми людьми пристроились, там очень хитрый вход, – объяснил он, – думали, террор какой замышляют…

Ребята выглядели так себе. Для террора мелковаты. Вот если бы наркотики или хулиганство, тогда да.

– Зачем оно вам, бестолочи?! – спрашивала Пельмешка.

Подростки замялись. Словно их раскусили, подсмотрели нечто тайное.

– Чтобы реально можно было сдачи дать, – выступил один крепыш. – К боли привыкаем… И у нас все по чесноку! Мы тут никого не убиваем, ясно?..

– По чесноку-у-у… – передразнила Пельмешка.

Она по-пижонски крутанулась и ударила ногой воздух на уровне носа крепыша. Тинэйджеры восхищенно присвистнули: девка что надо. Довольная эффектом, питбуль-фемина медленно и грациозно приблизилась к нам.

– И что с ними делать? – прошептала Пельмешка.

– Звоните Вайсу, – посоветовал я.

Я осмотрел ребят, нехотя одевающихся и как будто пристыженных. Кровавый призрак над Лиговкой – неужели он зародился здесь? Это шло не от юнцов.

Нам не идентифицировать насилие, исходящее от несовершеннолетних. Дикая расправа школьниц над какой-нибудь замарашкой во время перемены – в том нет вспышки агрессии. Детская, самая страшная жестокость, которую не дано уловить нашим нюхачам. Будущее ограбление инкассаторов раскусываем на раз. Вымогательство шпаны в городском транспорте – на два. Малолетних маньяков, у которых кубик-рубик морали еще не сложился однотонными гранями, нам не вычислить никогда.