– Ну да, что же тут удивительного.

– И он ушел?

– Разумеется, и поклялся при этом больше сюда не возвращаться.

Недавние собеседники переглянулись.

– Гаспар, что ты сделал с этим человеком? – спросил Лесдигьер.

– Ничего особенного, просто вызвал его на дуэль и убил тем самым выпадом из третьей позиции, которому ты меня обучил.

Лесдигьер рассмеялся.

Рене облегченно вздохнул и теперь уже первый протянул руку Шомбергу.

– Слава богу! Вы возвращаете мне жизнь, мсье Шомберг. Оказывается, во Франции не перевелись честные и смелые люди, да к тому же еще и такие верные друзья.

И добавил, в то время как Шомберг пожимал ему руку:

– А ведь, кажется, я опять обязан спасением жизни, но теперь уже не вам, Лесдигьер, а вашему другу.

– Пустяки, – скромно ответил Шомберг.

– Запомни, Гаспар, – назидательно произнес Лесдигьер, – и извлеки одну простую истину: такой человек, как мэтр Рене, никогда не остается в долгу.

Миланец молча наклонил голову.

– Однако продолжайте, Рене, вы что-то еще хотели сказать.

– Совсем немногое. Но предлагаю уйти отсюда в другое место: королева-мать может отправиться на розыски своего шпиона. Заодно давайте посмотрим, кто это такой.

Они осторожно вышли из комнаты, прошли по коридору к месту недавнего поединка и остановились. Человек все так же лежал, уткнувшись лицом в ковер на полу. На спине у него проступало большое темное пятно.

– Неплохой удар, – заметил Лесдигьер. Шомберг нагнулся и перевернул на спину.

– Ги де Жарнак! – произнес Рене. – Шпион королевы-матери. Я узнаю его.

– Неблаговидные дела всегда заканчиваются нелепо, – изрек Лесдигьер.

– Поторопимся, господа, нас не должны видеть вместе.

– Наденьте на всякий случай вашу маску, Рене.

Они снова спустились вниз, но уже по боковой лестнице, ведущей к черному ходу, вошли в какое-то слабо освещенное дневным светом помещение и заперли дверь.

– Здесь мы будем в безопасности.

Вернемся к началу разговора, чтобы узнать, о чем говорилось до прихода Шомберга.

– Рене, это вы! – воскликнул Лесдигьер, когда незнакомец, едва они остались вдвоем, снял маску.

– Да, снова я, – ответил миланец, – и пришел потому, что вы хотели меня спросить: не перепутал ли я перчатки, не надела ли королева Наваррская отравленные вместо безобидных, которые вы уничтожили?

– Именно об этом я и хотел спросить, потому что теряюсь в догадках.

– Нет, господин граф, я ничего не перепутал, – твердым голосом произнес Рене.

– Как же вы тогда объясните сегодняшнее внезапное недомогание королевы?

– А разве вам не объяснили этого придворные королевские врачи?

– Я уверен, что они ошибаются. Хотя в одном правы: у Жанны действительно слабые легкие.

– Вот видите, выходит, она могла запросто простудиться.

– Выходит… Но она не простудилась.

– Почему вы так думаете?

– Потому что Амбруаз Паре сказал, что все дело в каком-то сильном внешнем раздражителе, который мгновенно дал импульс к обострению болезни.

– Я всегда считал его самым толковым из всех, – негромко произнес парфюмер.

– Значит, – продолжал Лесдигьер, – она вдохнула какой-то посторонний запах, который… который…

– Который – что?

– Который был ядовитым, Рене!

– Вы так думаете? Почему же тогда окружающие королеву люди и вы в том числе, не чувствовали никаких признаков отравления?

Лесдигьер молчал, не зная, что ответить. Наконец какая-то мысль пришла ему в голову.

– Быть может, потому, – неуверенно предположил он, – что у нее слабые легкие, которые не могли противостоять невидимому раздражителю, провоцирующему внезапное ухудшение самочувствия?

– Кажется, мы приближаемся к истине, – горько улыбнулся Рене. – А теперь давайте разберем все по порядку. Помните ли вы хорошо предыдущую неделю? Сможете ли рассказать мне о здоровье королевы Наваррской в эти дни?

– Я помню каждый день, словно передо мной прошло несколько часов.

– Хорошо. Не впадала ли королева в лихорадочное состояние? Не бил ли ее озноб, не чувствовала ли она сильной жажды?

– Нет.

– Не жаловалась ли она на полное бессилие, на слабость во всех членах, не поднималась ли у нее температура до сорока градусов?

– Нет.

– Не мучилась ли она тяжелым, изнуряющим, мокрым кашлем, лишавшим покоя и сна?

– Такое наблюдалось, но очень давно, еще в Ла-Рошели. Здесь тоже случались приступы кашля, но не такого надсадного, о котором вы говорите. Но всю прошлую неделю королева вела себя крайне спокойно, никуда не выезжала, сидела дома, занималась вышиванием, слушала музыку и отдыхала.

– А теперь опишите мне состояние ее легких, вы ведь в курсе всего, странная болезнь началась во время зарождения вашей любви.

Лесдигьер рассказал миланцу все, что знал и помнил о болезни Жанны со слов врачей в Ла-Рошели и местных королевских медиков. Не забыл упомянуть также, что они советовали ей избрать местом постоянного жительства морское побережье или горы. Только в таких условиях жизнь ее продлится еще не один год.

Он не закончил еще говорить, как осекся на полуслове, увидев исказившееся лицо Рене с глазами, устремленными в одну точку.

– Что с вами? – спросил он, взяв Рене за руку. – Вы что-то вспомнили? Вам пришла в голову какая-то мысль? Вы уже о чем-то догадались, Рене?

– Да, – глухо ответил миланец, сжав кулаки и стиснув зубы. Потом пробормотал: – Так вот для кого она взяла этот флакон…

– Какой флакон? Говорите! Говорите же!

И в эту минуту в комнату вошел Шомберг.

– Итак, мне осталось досказать совсем немногое, – заговорил Рене, когда они оказались в помещении напоминающем кладовую, и голос его с каждым произнесенным словом становился глуше, а лицо темнело.

В наступившей тишине миланец тихо сказал:

– Королеву Наваррскую отравили.

Ни слова, ни звука в ответ. Даже дыхание остановилось на мгновение у обоих друзей. И вдруг сразу же, как удары шпаг плашмя, посыпались вопросы:

– Кто? Как?! Когда?!! Зачем?!!!

– На эти вопросы я смогу ответить вам чуть позже, а сейчас я должен дать королеве противоядие, которое я принес с собой, хотя… – и Рене горько улыбнулся, – я не уверен, что оно подействует, и боюсь, что уже слишком поздно.

– А Екатерина Медичи? Ведь она все еще там!

– Вряд ли. Она уже нанесла свой визит вежливости.

Они пришли в спальню королевы Наваррской, когда там оставались только Конде, Монтгомери, Телиньи, адмирал и еще десятка два гугенотов. Жанна к тому времени уже пришла в себя, и с легкой блуждающей улыбкой смотрела на Лесдигьера и Шомберга. Врачи объявили, что температура спала и больной немного легче, хотя ее по-прежнему мучил налетающий приступами кашель и лицо было бледнее обычного. Рядом с ней поверх одеяла лежала дочурка Катрин. Ее голова покоилась на груди матери, а руки обвивали шею.

Подошел Рене, открыл пузырек и протянул его Жанне:

– Понюхайте это, ваше величество.

Она устремила на него недоверчивый взгляд:

– Кто вы?

– Я парфюмер королевского двора.

– Я вас не знаю, что вам нужно?

Лесдигьер склонился над ней и, погладив ее по щеке, мягко сказал:

– Жанна, в этом флаконе лекарство, а этот человек – наш друг, ты можешь ему верить.

– Франсуа, что со мной? – пролепетала Жанна, прижимая его холодную ладонь к горячей щеке. – Что случилось, Франсуа? Мне так плохо… очень трудно дышать… Кажется, будто там меха, которые некому раздуть.

– Возьми этот флакон и нюхай его, Жанна. Это должно принести облегчение.

– Что в нем?

– Нюхательная соль.

В это время к ним подошел Амбруаз Паре и взял флакон из рук Лесдигьера. Повертел его в руках, потом поднес к лицу и понюхал. И тут же глаза его расширились и он устремил на Лесдигьера страшный взгляд. Потом перевел его на Рене. Миланец чуть заметно кивнул головой. И Амбруаз Паре все понял. Понял то, что и подозревал: в этом флаконе – противоядие! Брови высоко взметнулись, словно он спрашивал у Рене, не ошибся ли в диагнозе? И вновь Рене прикрыл веками глаза и слегка кивнул.