– Господин Лесдигьер, я рад вас видеть, – произнес парфюмер, подходя, и сдержанно поклонился.

– Не могу то же самое сказать про себя, мэтр, – ответил Лесдигьер, – ибо дело, которое у меня есть, чрезвычайно тревожит меня.

– Вам понадобилась моя услуга? Всегда готов оказать ее человеку, которому обязан спасением жизни.

Лесдигьер перевел взгляд на герцогиню:

– Мадам, не знаю, как мне вас благодарить. Без вас мне никогда бы не найти господина Рене.

– Пустяки, для вас, граф, я сделала бы и большее, если бы могла. Знайте, что вы всегда можете рассчитывать на мою помощь. Однако мне пора идти, и я вас оставляю ненадолго, мы встретимся на балу.

Рене внезапно повернулся и устремил тяжелый взгляд на Диану:

– У меня есть одна просьба, ваша светлость. Обещайте, что исполните ее, либо мне придется отказаться от беседы с мсье Лесдигьером.

– Я сделаю все, что смогу.

– Не говорите никому, и особенно королеве-матери, что устроили нашу встречу. Я говорю это из соображений безопасности господина Лесдигьера, так как королева не любит тех, кто слишком много знает.

– Вы уже догадываетесь о содержании предстоящей беседы?

– Это написано на лице у мсье Лесдигьера.

– Я даю вам слово, господин Рене.

– Благодарю вас, мадам.

И Диана ушла.

Рене быстро повернулся к Лесдигьеру:

– Вы пришли, чтобы спросить у меня, что я сделал с перчатками, которые привезла Екатерина Медичи, и кому они предназначались в подарок?

Лесдигьер даже опешил, видя такую проницательность миланца.

– Черт возьми, как вы догадались?

– Ну, во-первых, со мной ни о чем ином, кроме моей работы, не говорят, а во-вторых, это единственный заказ, который сделала мне вдовствующая королева за последние несколько месяцев, и поскольку связан он, несомненно, с прибытием в столицу большого числа гугенотов, то я сделал справедливый вывод, что дело это напрямую касается и вас.

– Как, оказывается, все просто. Вы угадали, Рене, я пришел, чтобы спросить у вас: что вы сделали с перчатками, которые привезла вам сегодня утром королева-мать?

Рене скрестил руки на груди и устремил бесстрастный взгляд в окно:

– Этого я не могу сказать, сударь – профессиональная тайна. И касается она только трех человек: меня, королевы и того лица, которому подарок предназначен.

– Рене, вы пропитали их ядом?

Миланец медленно перевел на Лесдигьера спокойный взгляд черных глаз.

– Господин Лесдигьер, при всем моем уважении я не могу сказать, что вы отличаетесь тактом и умением держать язык за зубами. В этом доме, где повсюду имеются уши, совсем небезопасно говорить о таких вещах.

– К черту ваш такт и умение! Да знаете ли вы, кому предназначен был этот подарок?!

– Меня это не касается, – холодно произнес Рене. – Мне делают заказ, и я выполняю работу, не спрашивая имени адресата. Кто меньше знает, тот дольше живет.

– Да ведь так вы можете убить даже собственную мать!

– Я сирота, мои родители давно умерли.

– Я не знал этого.

– Вы хотите еще что-нибудь спросить у меня?

– Слушайте меня внимательно, Рене. Перчатки, которые привозила вам сегодня королева-мать, предназначались в подарок Жанне Д’Адьбре, королеве Наваррской! Сейчас они лежат на ее столе. Она наденет их на руки перед самым выездом на бал в городской Ратуше!

Лицо Рене осталось совершенно непроницаемым. Глаза, не мигая, смотрели в одну точку.

– Я равнодушен к вопросам религии и не вмешиваюсь в политику, – ответил он.

– А в любовные дела вы вмешиваетесь? – не выдержал Лесдигьер.

– Иногда. Когда меня об этом просят.

– Теперь прошу вас я. Мне вы можете помочь?

Миланец быстро перевел взгляд на собеседника:

– Что же вы сразу не сказали, что дело касается именно вас? Я правильно вас понял?

– Да, Рене.

– Но какое отношение лично вы имеете к королеве Наваррской?

– Самое прямое. Жанна Д’Альбре – королева протестантов, к партии которых я принадлежу.

– Я ведь сказал вам, что не вмешиваюсь в политические дела.

– Рене, королева Наваррская – моя любовница!

Если бы пол внезапно провалился под ногами или обрушился на голову потолок, Рене был бы менее удивлен этим, чем известием, которое он только что услышал. Он судорожно схватил Лесдигьера за руку. Теперь в его глазах читалась тревога.

– И вы любите ее?

– Да, Рене. Мы объяснились в любви два года тому назад в Ла-Рошели.

– Святой боже! Сколько времени потрачено зря по вашей вине, безумец вы этакий! Торопитесь скорее, летите на крыльях к вашей возлюбленной королеве и не дайте ей надеть на руки перчатки! Они отравлены сильнейшим ядом, который проникает через поры кожи в организм и вызывает смерть через несколько часов! Молите господа, чтобы она не успела их надеть. Торопитесь, бал скоро начинается!

– Но что подумает королева-мать, не увидев своего подарка на руках Жанны Д’Альбре? Не заподозрит ли она вас в расстройстве своих планов, ведь знаете об этом только вы двое.

– Не беспокойтесь, я сейчас же пришлю ей другие, точно такие же. Я хорошо их запомнил и знаю, где достать похожую пару.

– Благодарю вас, Рене, вы возвращаете мне жизнь!

– Не забудьте, что с внешней стороны перчатки совершенно безвредны: яд только внутри.

Лесдигьер кивнул и стремительно исчез.

Рене вновь скрестил руки на груди, поглядел хмурым взглядом в окно и пробормотал еле слышно:

– Однажды вы спасли мою собственную…

И добавил мгновение спустя, думая теперь уже не о Лесдигьере, а о Екатерине Медичи и Жанне Д’Альбре:

– Видно, так хочет бог.

Лесдигьер, словно вихрь, ворвался в апартаменты Жанны, когда на ней уже было надето платье и она примеряла украшения, которые подавали фрейлины. Увидев его в зеркале, королева спокойно спросила, накладывая на губы тонким слоем опиат:

– Что-нибудь случилось, граф? Вы врываетесь сюда, будто Менелай, узнавший о похищении жены Парисом[7], а на лице написан такой ужас, будто это не Алкмена, а вы сами увидели в детской колыбели Геракла двух страшных змей.[8]

– Ваше величество, – стараясь говорить спокойным голосом ответил Лесдигьер, – мне сказали, что вы уже выехали, поэтому я так торопился.

Говоря это, он внимательно осматривал комнату и наконец остановил взгляд на злополучной шкатулке, спокойно лежащей на банкетке близ туалетного столика.

– Я вижу, мадам, ваш наряд уже закончен, остались лишь некоторые детали.

– Да, Франсуа, сейчас я подберу брошь и ожерелье и буду вполне готова. Останется только надеть перчатки, подаренные мадам Екатериной.

Лесдигьер вздрогнул.

– Какие перчатки? – быстро спросил он.

– Да те самые, которые вы уже видели. Они лежат в ларце, у туалетного столика, – небрежно ответила Жанна, глядясь в зеркало и поправляя прическу.

– Откуда вы знаете, что это подарок Медичи?

– Она сама мне сказала, когда приходила сюда недавно.

– Королева-мать приходила сюда?

Она удивленно посмотрела на него:

– Что же в этом плохого, Лесдигьер?

– А вы… надевали уже эти перчатки?

– Нет еще.

– А королева просила вас об этом?

– Она не настаивала, но выразила надежду, что они очень подойдут к моему наряду.

– А вам самой они нравятся?

– Они великолепно выполнены, я уже успела их рассмотреть.

Лесдигьер похолодел: сам не зная почему, но он сомневался в последних словах миланца – следствие перенапряжения нервов.

– Как! Вы брали их в руки?

– Ну да, что же тут такого? Ее понимаю, почему это вас удивляет. Хотите, я надену их, чтобы вы полюбовались, как они будут сидеть на моих руках?

– Нет! – вскричал Лесдигьер.

Она оторвалась от зеркала и повернулась к нему. На ее лице было удивление, граничащее с испугом.

– Что с вами, граф? Вы так смотрите на меня, будто видите впервые.