– Я хочу спросить, хорошо ли вы себя чувствуете?

– Я? Великолепно. Я свежа и бодра, как никогда, хотя мне и не очень хочется ехать на бал, где опять до утра будут продолжаться надоевшие танцы.

Лесдигьер смотрел на ее лицо, но не видел на нем никаких признаков, которые говорили бы об отравлении. И он понял, что Рене не солгал: яд был только внутри, ведь эти перчатки мог взять в руки кто угодно, даже сама Екатерина Медичи.

– Так вы говорите, что сюда приходила богиня Гера в образе королевы-матери?

Жанна пожала плечами:

– Она пришла, чтобы полюбоваться моим праздничным платьем, которое висело в шкафу. Странные какие-то причуды, честное слово, стоило ради этого приезжать.

Лесдигьер подошел к шкафу и открыл его. Он был пуст.

– Где же оно? – спросил он.

– Платье? Оно давно уже на мне, разве вы не видите? Его я впервые надела в Ла-Рошели, когда… когда вы с Шомбергом вернулись из похода. Помните, вы гостили у герцогини Д’Этамп?

Но Лесдигьер не слушал. Теперь все его внимание было сосредоточено на платье с высоким вырезным воротником вокруг шеи.

– Она подходила к этому платью? – спросил он.

Жанна недоумевающе глядела на него, и на ее лице он прочел некоторые следы тревоги.

– Франсуа, что за вопросы вы задаете сегодня? Сначала перчатки, теперь это платье… Вы подозреваете что-нибудь?

Ее фрейлины и камеристки молча стояли вокруг королевы, ожидая ее дальнейших распоряжений. Частые разговоры графа с госпожой были им не вновинку, но такого странного диалога слышать еще не приходилось, поэтому они с удивлением смотрели на Лесдигьера. Он махнул рукой, прося выйти, и они исчезли одна за другой, потому что и этот жест тоже видели не впервые.

– Она брала в руки это платье? – спросил Лесдигьер.

– Франсуа, ты пугаешь меня… Неужели ты подозреваешь, что она могла…

– Я подозреваю все что угодно, потому что не верю в искренность Екатерины Медичи. Вокруг этой женщины витает смерть, все, к чему она ни прикоснется, оказывается зараженным ядом… Вспомни нелепую смерть Д’Андело, а ведь этот яд предназначался его брату. А кардинал Шатильон? Тебе прекрасно известно, что он был отравлен по ее приказу.

Жанна задумалась. Теперь она начала понимать причину странного поведения Лесдигьера.

– Но платье, Франсуа… – пробормотала она, прижимая руки к сердцу. – Что можно сделать с ним? Она ведь даже не брала его в руки, а только смотрела…

– В чьих еще руках, кроме твоих, оно побывало?

– Моих камеристок, они одевали меня.

– Ты полагаешь, им всем без исключения можно доверить собственную жизнь?

– Разумеется, Франсуа, ведь ты их хорошо знаешь. Они из знатных протестантских семей и приехали со мной из Беарна.

Это заставило его немного успокоиться, но сомнения все же остались, и он снова спросил, придирчиво разглядывая детали одежды королевы:

– Не показались ли подозрительными некоторые запахи, когда ты надевала платье? Не появились ли они сразу после ухода королевы-матери?

– Нет, Франсуа, ничего такого… – пожала плечами Жанна. – Да полно, все это вздор, с какой стати ей желать моей смерти, ведь отныне мы не враги. Ты стал чересчур подозрительным, повсюду мерещатся заговоры, убийства и отравления…

Он бросил такой выразительный взгляд, что она замолчала, осеклась на полуслове, глядя на него.

– Потому что я долго жил при дворе Екатерины Медичи, и знаю цену ее сладким речам и чрезмерной обходительности, за которыми прячутся коварство и измена. А теперь я хочу взглянуть на перчатки, которые так расхваливала королева-мать.

– Что ж, посмотри, они в том ларце, о котором я тебе говорила.

Лесдигьер медленно подошел, осторожно приподнял крышку ларца и заглянул внутрь его. Розовые перчатки лежали на дне, обитом красным бархатом.

– Ну как? – спросила Жанна. – Что скажешь?

Лесдигьер с опаской, будто на дне шкатулки лежали две ядовитые змеи, уже изготовившиеся для смертельного броска, вытащил обе, покрутил их перед собой, разглядывая со всех сторон, и неожиданно брезгливо поморщился.

– Как! – воскликнула Жанна, выражая голосом всю степень ее удивления и возмущения. – Они тебе не нравятся?!

– Фи, как от них дурно пахнет! – фыркнул Лесдигьер и отвернулся, зажав нос одной рукой, а другую, в которой были злополучные перчатки, вытянув во всю длину. – И ты собираешься надеть их на руки? Это убожество, годное, чтобы их носила в холодную погоду какая-нибудь прачка или белошвейка!

– Белошвейка?! Так-то ты называешь подарок, достойный руки королевы?

– Он достоин только огня, которому все равно что сожрать.

И он протянул руку к очагу, в котором, несмотря на начало июня, лениво потрескивали дрова. Угадав его намерение, Жанна бросилась, собираясь отобрать перчатки, но Лесдигьер оказался проворнее, и бросил подарок Екатерины в огонь.

Пламя сначала резво, словно тоже боясь быть отравленным, раздалось в стороны, с готовностью предоставляя место для неожиданных гостей, потом с любопытством лизнуло перчатки, будто желая поближе познакомиться с будущей жертвой, и они сразу же покоробились и зашипели, возмущенные таким неподобающим обхождением. Но огонь, узрев наконец пищу и не собираясь либеральничать. Словно палач охватил их со всех сторон, и они исчезли в его объятиях, горя фиолетовым пламенем.

– Что ты наделал! – воскликнула Жанна. – Ведь других у меня нет! Ты что, с ума сошел?

– Ах, что же я натворил? – сокрушенно покачал головой Лесдигьер. – Они и в самом деле были такими красивыми, а уж как они смотрелись бы на твоих руках…

Она бросилась на него с кулаками, но он крепко обнял ее и закрыл ей рот, готовый разразиться проклятиями, сладким поцелуем.

– Что я скажу теперь королеве-матери? – спросила Жанна, когда поцелуй закончился. – Ведь она наверняка спросит про подарок.

– Скажешь, что перчатки тебе очень нравятся и как нельзя лучше гармонируют с твоим нарядом.

– Ты издеваешься? Быть может, прикажешь достать их из огня?

– Можно сделать и так, – проговорил Лесдигьер и, живо представив себе эту сцену, не мог не улыбнуться. – Но лучше все же показать королеве-матери, как изящно сидят эти перчатки на твоих пальчиках.

Жанна не могла сказать в ответ ни слова, только ошарашенно смотрела на возлюбленного, полуоткрыв рот от удивления. Лесдигьер рассмеялся и окончательно поверг ее в состояние полной отрешенности от всего происходящего, когда неожиданно сказал:

– Бал еще не успеет начаться, как на твоих руках будут точно такие же перчатки, как и эти. На мой взгляд, даже краше.

И прибавил немного погодя:

– Когда-нибудь, когда твоя болезнь окончательно отступит и мы будем далеко отсюда, я объясню тебе, что произошло, а пока зови камеристок и не задавай никаких вопросов.

Жанна только вздохнула и покачала головой, но все же улыбнулась, склонив голову набок и разглядывая его. Это и послужило Лесдигьеру знаком прощения.

У входа в Ратушу к Лесдигьеру подошел человек и незаметно вложил в руку маленький сверток, источавший тонкий аромат самых лучших флорентийских духов. Через минуту на руках королевы Наваррской красовались такие же прекрасные перчатки, как и те, что полчаса назад ярким фиолетовым пламенем сгорели в огне.

Как и предполагала Жанна, бал продлился почти до рассвета. Было много выходов; танцевали, разбившись парами, менуэт, котильон, павану и куранту[9]. Первыми шли, как и подобает, король с супругой, за ними его братья, герцоги, графы, маршалы и капитаны. Не отставали и послы: итальянский, испанский и английский. Лучшей танцевальной парой была признана королевская, за ней шли Маргарита Валуа и юный принц Конде. В перерывах между танцами придворное общество потешалось над комическими номерами балаганных шутов, слушало пение и стихи; потом усаживалось за столы, обильно заставленные яствами и питьем, и веселилось вовсю, рассказывая всевозможные анекдоты как из повседневной жизни, так не обходя вниманием и деяния древних, в число которых попали, конечно же, Калигула, Нерон, Цезарь и другие.