– А с кем же вы ожидали встречи, с католиками? – рассмеялся граф Монтгомери. – Этого вполне можно было ожидать от мадам Екатерины, вот потому-то мы и здесь. Двести человек – хорошо, а триста – еще лучше, верно ведь, Шомберг? – и Монтгомери горячо пожал руку капитану, с улыбкой стоявшему рядом. – К сожалению, больше не удалось собрать, но эти, которых вы видите, прошли со мной Жарнак и Монконтур и каждый стоит пятерых. А вы, как я вижу, по-прежнему неразлучны. Рад вас видеть, друзья мои, от всего сердца рад!
Это был тот самый Габриэль де Монтгомери, который тринадцать лет тому назад смертельно ранил на турнире короля Генриха II. Потом из-за гонений вдовствующей королевы он принял Реформацию и два года спустя командовал взводом пехотинцев в битве при Дрё, затем судьба забросила под Руан, потом в Орлеан, где адмирал дал ему полсотни всадников. Он же участвовал в битвах при Сен-Дени, Жарнаке, Монконтуре и Арне-ле-Дюке, где командовал сначала ротой, потом полком. Это был тот самый Монтгомери, который с тремя тысячами всадников нанес сокрушительное поражение Монлюку на юге, и который теперь, боясь из-за своих подвигов показаться на глаза Екатерине Медичи, отсиживался в одном из поместий где-то в Бретани.
Заслоненный другими фигурами, он был нам доселе не виден, но теперь мы хорошенько рассмотрели его, узнали жизненный путь и постараемся отныне не выпускать из поля зрения, во всяком случае до тех пор, пока обстоятельства не заставят.
Этой зимой ему исполнилось сорок два года; они были ровесниками по смерти и почти одногодками по жизни с Жанной Д’Альбре.
Увидев королеву, граф преклонил колено и поцеловал ей руку.
– Откуда вы, Монтгомери? – удивленно спросила Жанна. – И почему здесь?
– Ваше величество, я узнал, что вы направляетесь в Блуа и, собрав небольшой отряд, решил присоединиться к вам.
– У меня вполне достаточно людей, граф, к тому же мы отправляемся вовсе не на войну.
– Почту своим долгом заметить, ваше величество, что с такой женщиной, как Екатерина Медичи, к войне надо быть готовым каждую минуту. Мы пришли, чтобы оберегать нашу королеву, и проводим вас до самого Блуа, а может быть, и до Парижа. Где же быть вашим верным соратникам, мадам, как не рядом? Признаться, вынужденное безделье порядком надоело, да и мир этот кажется весьма эфемерным, потому мы и решили присоединиться к вам в надежде, что вы не прогоните. Пусть мадам Медичи не строит никаких планов в отношении захвата в плен наваррской королевы; мы, гугеноты, всегда сумеем защитить ее и, если надо, сложить за нее свои головы. Не правда ли, друзья мои? – обратился он к солдатам.
Одобрительный гул и сотня шпаг, поднятых острием вверх, послужили ответом на его слова.
– Но откуда вы узнали о нашем путешествии? – спросила королева.
– А чего бы мы стоили, если бы не знали об этом? Но нам известно еще и другое, то, о чем, возможно, не знаете вы. Папский легат направляется в Блуа, видимо, он везет известие по поводу предстоящего бракосочетания, хотя, думается мне, папа не одобрил этого брака и его посол везет отказ.
– Почему вы так решили?
– Почему? А вы спросите моих солдат, мадам, почему они здесь? Чего ради мы прискакали сюда, если бы не чувствовали, что готовится какой-то чудовищный обман с целью заманить нашу королеву в клетку и уже не выпустить ее оттуда?
– Вы полагаете, значит, что король неискренен в своих чувствах по отношению к гугенотам и их королеве?
– А вы сами разве так не думаете, ваше величество, не чувствуете разве, как в воздухе пахнет грозой? И что благосклонный прием, оказанный нашему адмиралу – всего лишь хитрая уловка с целью усыпить бдительность гугенотов и заманить их всех в ловушку, устроив венчание детей двух королев враждующих партий?
– Мне кажется, граф, вы чересчур сгущаете краски. Екатерина Медичи также желает мира в королевстве, единственно с этой целью она и выдает дочь замуж за принца Наваррского. Неизбежное примирение враждующих партий – вот цель этой свадьбы.
– Хвала господу, если это окажется именно так. Но что если этим ловким ходом она думает срубить головы всем гугенотским вождям, которые съедутся на бракосочетание, не пощадив при этом ни адмирала, ни королеву Наваррскую?
– Право, граф, вы меня пугаете чрезмерной подозрительностью. К чему ей новая война – неизбежное следствие такого шага? И потом, я уверена, что королева неспособна на такое гнусное злодеяние, пусть даже она и родом из Италии, страны, где ложь, измена и коварство считаются вполне естественными.
– И все же, ваше величество, – упрямо повторил Монтгомери, – я сочту не лишним предостеречь вас. Будьте бдительны и при малейшем подозрении уезжайте обратно в Беарн или Ла-Рошель. Я по природе человек весьма осторожный и чувствую, поверьте мне, что здесь готовится нечто недоброе.
Жанна задумалась на мгновение. Потом повернулась к Лесдигьеру:
– А ты как думаешь, Франсуа?
– Я разделяю опасения графа Монтгомери. Мне тоже все это не нравится, и если бы я только мог, то никогда не отпустил бы королеву Наварры в змеиное логово французского короля.
Жанна нахмурилась. Посмотрела на Шомберга.
– И вы, капитан, думаете так же?
– Готовится что-то нездоровое, ваше величество. Что именно, я сказать не могу, но сегодня ночью мне снился раненый олень, которого преследовали охотники. Все было залито кровью, олень смотрел на своих убийц умоляющими глазами, в которых уже читалась обреченность, а охотники хладнокровно и безжалостно добивали его кинжалами до тех пор, пока эти глаза не остекленели.
– И вы увидели в этом дурной знак?
– Да, ваше величество.
– А вам, Конде, и вам, Нассау, ничего этой ночью не снилось?
– Нет, мадам, – ответили оба принца, – но мы также опасаемся вероломства со стороны короля и его матери.
– Опасаться следует только одному человеку, это вам, Монтгомери, ибо мадам Екатерина давно точит на вас зуб, и вы об этом хорошо знаете. Но отныне вы под моей защитой и вам нечего бояться. Мы сильнее их духом, а это главное. Сильны также и числом. Я в ответе за всех вас перед богом и своей совестью, а вы все в ответе за меня. Вместе мы – несокрушимая сила. Разве не так, господа?
– Что ж, будем надеяться на господа, он не оставит нас, – ответил Монтгомери.
Королева гордо подняла голову, оглядела войско и громко объявила:
– Поздно отступать! Я, королева Наваррская, не дам им повода заподозрить меня в трусости или малодушии.
– Речь идет только об осторожности, ваше величество; она не повредит в борьбе за нашу религию.
– Наполовину вынутый из ножен меч не бросают обратно в ножны, если речь идет о борьбе за истинную веру! – ответила Жанна. – Надежда на бога и мирное существование двух враждующих партий – вот что движет нами, и во имя этой благородной цели мы с божьей помощью продолжим наше путешествие. На коней, господа! В путь! Но если папский посол привез отказ…
– Что тогда, ваше величество? – спросил Монтгомери.
– Тогда мне придется поругаться с будущей сватьей. Я назову ее интриганкой, и мы тотчас повернем коней обратно!
И королевский поезд вновь тронулся в путь по направлению к Туру.
Вскоре пересекли Вьенну и, едва проехали по мосту через Эндр, как со стороны города показалась карета в сопровождении группы всадников, мчащаяся прямо на гугенотов. Не сбавляя скорости и та, и другая кавалькада неслись навстречу до тех пор, когда стало ясно, что ни о каком разъезде не может быть и речи.
Оба отряда, будто Главк остановил их своей рукой[2], вздыбили лошадей один напротив другого. Но если первый был недоволен этой встречей, то второму, по-видимому, только того и надо было.
Жанна выглянула из кареты.
– Похоже, мы сегодня не доедем, – устало проговорила она и посмотрела на Лесдигьера. – Франсуа, узнай, в чем там дело, и какое они имеют право преграждать нам путь. Если они заупрямятся – разгоните этот сброд.
Лесдигьер тронул лошадь, но в это время из кареты вышел человек и направился прямо к Жанне. Увидя его, она не смогла сдержать возгласа удивления:
