Старая королева отрывисто рассмеялась и покачала головой:

– К чему скрывать свои годы, Диана? Это было бы уместно, если бы я собиралась обзавестись любовником, но, поскольку такой вариант исключается, то я буду выглядеть по меньшей мере нелепо.

Диана вздохнула, улыбнулась и замахала веером:

– В ваши годы не все еще потеряно, мадам. Любовь – явление непредсказуемое и может настичь как простолюдина, так и королеву в любом возрасте. Короли и королевы – они ведь тоже люди и ничто человеческое им не возбраняется, будь им хоть двадцать, хоть пятьдесят лет. Вспомните Диану де Пуатье. Ей было шестьдесят четыре, когда ее бросил последний любовник. А герцогиня Д’Этамп? Она до сих пор жива, хотя ей уже шестьдесят семь, и говорят, у нее до сих пор есть кавалер, которому не больше сорока. Представьте только, мадам, как пылкий любовник, которому тоже не больше сорока, будет, стоя на коленях целовать ваши руки в батистовых перчатках… Ах, ради таких мгновений стоит жить, черт возьми! Кстати, а какие перчатки вы думаете надеть? Я хочу посмотреть.

Екатерина повернулась к гардеробмейстеру:

– Господин Фрапо, доставили ли ту шкатулку, о которой я вам говорила? Ее должен был принести подмастерье из лавки перчаточника.

– Он ее принес около часа назад, ваше величество. Вот она, – ответил Фрапо и подал Екатерине великолепную, инкрустированную разноцветными узорами и украшенную картинками на библейские сюжеты, шкатулку, которая до того лежала на столике, накрытая салфеткой из синего бархата.

Ларец блестел. По краям его вилась золотая резьба с цветами и листьями. Основной цвет – зеленый.

– Прекрасная работа, – похвалила Диана шкатулку, лежавшую на коленях у королевы-матери. – Должно быть, она недешево вам обошлась. Ну, а что внутри нее?

Екатерина открыла ларец и достала оттуда полупрозрачные розовые перчатки, расшитые замысловатыми узорами из серебряных нитей, в которых, отбрасывая вокруг снопы причудливых искр, были вкраплены разноцветные драгоценные камешки.

– Не правда ли, милое произведение искусства? – произнесла Екатерина и протянула перчатки дочери.

Диана полюбовалась ими, разглядывая со всех сторон и щуря глаза всякий раз, как камешки, вспыхивали гранями в свете солнечного луча. Наглядевшись, она протянула их обратно королеве со словами:

– Эти перчатки достойны руки королевы.

Екатерина бросила на герцогиню быстрый мимолетный взгляд, но не заметила ничего необычного – то же безмятежное выражение да глаза, как ни в чем не бывало устремленные на нее.

– Королевы? – повторила она вслед за Дианой, и зловещая улыбка внезапно тронула губы.

– Ну да, вашей руки, мадам, – так же невинно проговорила Диана.

– Моей?.. Или чьей-нибудь еще… – сощурилась королева-мать.

– Чьей же? – пожала плечами Диана.

– Есть еще другая королева…

– А, вы имеете в виду Жанну Д’Альбре? Так вы хотите подарить эти перчатки ей? Что ж, это ваше право, ведь она скоро станет вашей родственницей. Лично я не буду иметь ничего против. Мадам Д’Альбре высокая, стройная и красивая женщина, правда, несколько сурова и не любит выставлять напоказ украшения, всегда довольствуясь их минимумом, но эти перчатки должны понравиться, они придадут ей весьма импозантный вид.

– Вот именно, дочь моя, вот именно, – медленно проговорила старая королева, и огоньки затаенной радости заблестели в ее глазах. Внезапно она добавила, для виду вздохнув: – Впрочем, я еще не решила, быть может, я оставлю их себе, они действительно великолепно выполнены и удобно и изящно будут сидеть на моих руках.

Диана кивнула и отправилась домой, но, выходя из Лувра, встретилась с Алоизой де Сен-Поль. Эта встреча задержала ее на добрую четверть часа, но в течение этого времени произошло событие, о котором она с содроганием вспомнит несколько часов спустя.

После ухода герцогини Монморанси Екатерина некоторое время пребывала в раздумье, потом решительно взяла ларец с перчатками, накрыла его той же синей материей и распорядилась, чтобы ей подали носилки. Выходя из Лувра, она увидела Диану, беседовавшую с госпожой де Сен-Поль. Разговор был настолько оживленным, что обе женщины не заметили королеву, устремившую на них пристальный взгляд. Убедившись, что им не до нее, Екатерина быстро села в портшез и приказала нести себя к мосту святого Михаила.

Вечером, когда в Лувре завершались последние приготовления к отъезду королевского семейства на бал в Ратушу, Лесдигьер, который оставил Жанну на некоторое время, чтобы повидаться со своими старыми друзьями, несшими суточную караульную службу во дворце, неожиданно встретился с Дианой де Монморанси. И он, и она искренне удивились и обрадовались встрече, ведь именно у французской принцессы Лесдигьер начинал службу, когда десять лет назад впервые приехал в Париж.

Диана сразу же узнала его.

– Лесдигьер, неужели это вы? – обрадованно воскликнула она, жестом приказывая фрейлинам расступиться, чтобы он подошел поближе.

– Кто же другой, мадам, смог бы обрадоваться такой встрече больше, чем я? – с улыбкой ответил Лесдигьер и, подойдя, учтиво склонился в поклоне.

– Сколько лет мы с вами не виделись! Целую вечность!

– За это время многое изменилось, мадам, как в нашей жизни, так и в стране в целом, но неизменными остались мое благоговейное обожание и любовь к вам как к госпоже, которая всегда была внимательна и нежна со мной, и образ которой я, как священную реликвию, всегда буду хранить в своем сердце.

– Вы изменились, Лесдигьер, возмужали… Вас стали называть господином, ведь вы теперь сиятельный вельможа; говорят, королева Наваррская души в вас не чает, и вы – ее первый фаворит.

И Диана так игриво улыбнулась, что он не мог не рассмеяться.

– О мадам, я всего лишь охраняю ее величество, и это мой наипервейший долг перед женщиной, которая является родной матерью для всех угнетенных и несправедливо обиженных, имя которым – протестанты.

– Ну-ну, Лесдигьер, не надо вводить меня в заблуждение. Я ведь знаю, что вашим личным отношениям с Жанной Д’Альбре мог бы позавидовать любой принц. Или вы полагаете, что, находясь здесь, в Париже, мы настолько оторваны от мира, что не знаем того, что творится в государстве, в частности, в крепости, именуемой Ла-Рошель?

И она снова чарующе улыбнулась.

– Было бы несправедливым отрицать правдивость ваших слов, мадам, – слегка смутившись ответил Лесдигьер, – но почту своим долгом заметить, что мною никогда, так же как и в этом случае, не руководило честолюбие. Для меня она – королева моего сердца, для всех остальных – вождь нашей партии.

– Я нисколько не сомневалась в таком ответе, Лесдигьер, потому что вы, пожалуй, единственный человек среди всего придворного общества, который никогда не искал ни почестей, ни славы, ни богатства, поскольку вы благородны, честны и совсем не честолюбивы. Должно быть, именно поэтому фортуна так благоволит к вам и вы за короткое время достигли всего, о чем иные только мечтают, а другие тратят на это десятилетия.

– Благодарю вас, мадам, за столь лестные отзывы о моих ничтожных способностях, – склонил голову Лесдигьер. – Хочу ответить, что весьма сожалею, что мое вероисповедание и гонения на гугенотов не позволили дальше служить вам и герцогу Монморанси. Его светлость – человек высоких моральных качеств и нравственных устоев; быть его доверенным лицом и одним из друзей – предел мечтаний честного человека. Служить при этом еще и вам, мадам, – наивысшее счастье, потому что женщины, обладающие такими незаурядными качествами, весьма редки в наше время.

– Мне искренне жаль, – вздохнула Диана, – что ваши убеждения не позволяют принять веру нашего двора. Случись так, вы снова были бы в центре всеобщего внимания, и мой супруг, коннетабль, дал бы вам звание полковника.

– Когда-нибудь, быть может, я им и стану, – скромно улыбнулся Лесдигьер, – но пока меня вполне устраивает то почетное место, которое я занимаю при Жанне Д’Альбре, королеве французских протестантов.