В феврале 1932 г. в Ленинграде собралась Всесоюзная фаунистическая конференция. Верховодил на ней быстро входящий в силу И. И. Презент. Правда, некоторые старые ученые, например, — Андрей Петрович Семенов-Тян-Шанский, пытались отстоять принципы природоохранения. Другие же поднимали руки вверх, оказавшись в тисках установок о «социалистической реконструкции фауны». Григорий Александрович Кожевников заявил: «Я сюда привез отдельный оттиск своих статей об охране природы, которые были напечатаны много лет тому назад. Я думал издавать их вновь, потому что они просто залежались, но после того, что прочитали на секции, я понял, что их издавать нельзя» (аплодисменты). <...> 25 января 1933 г. в Москве открылся I Всесоюзный съезд по охране природы СССР. Ожидали его давно и с нетерпением. И, поэтому, несмотря на трудности с транспортом и лимит командировок, вырвалось 190 делегатов. - «Сорвать „фетиш неприкосновенности" с заповедников, заселить всю страну „полезной" фауной и „вредную" изжить — эти прожекты сейчас, конечно, вызовут улыбку и у школьника. Но тогда, на съезде Кожевникову было явно не до смеха. Он умер прямо на поле боя. 29 января 1933 г., в перерыве между заседаниями. „В его лице Общество и Комитет по охране природы потеряли одного из ревностных поборников этой идеи и активного общественника"», - сказано в трудах того далекого Всесоюзного природоохранного форума. Похоронили Григория Александровича на Ваганьковском кладбище. С грустью констатирую: волны природоохранения, поднявшиеся до и после 1917 г., успеха не имели. И хотя число заповедников продолжало расти даже в годы Великой Отечественной войны, количество в качество не переходило. Колосс на глиняных ногах тяжести не выдержал и рухнул в 1951 г., похоронив под собой более восьмидесяти заповедников. А через десятилетие трагедия с заповедниками повторилась вновь. Да, тогда, в тридцатых, наверное, и не могло быть иначе. Дело охраны природы было обречено на провал. Как бы ни бились пионеры, как бы ни доказывали. Чувство осознанной опасности еще не овладело народом и его правительством, бывшим к тому же малокультурным и развращенным обилием природных богатств. Требовалась «критическая масса» для развития теории и практики охраны природы. «Массы» не было. А затем охрану природы, как таковую, вообще прикрыли, провозгласив «рациональное использование природных богатств» для всевозрастающих потребностей социалистического строительства. Позабыв простую вещь: нельзя сохранить яблоко, кусая его, пусть даже рационально. Позже теория «рационального использования» натворила немало бед, взять хотя бы строительство комбинатов на Байкале, но это уже совсем другая история. Гудит колокол Кожевникова. 70 лет подряд, жизнь целого поколения. Мне он не дает покоя ни днем, ни ночью. А вам? Примечания 1. Шноль С.Э. Верить в наше дело и нашу молодежь // Человек. 2005. № 2. С.97-99. 2. Кожевников Д. А., Кожевникова А. Д. Григорий Александрович Кожевников // Человек. 2005. №2. С. 100-112.
3. Зенкевич Л. Л. Кафедра и лаборатория зоологии беспозвоночных // Ученые записки Московского Государственного Университета. Юбилейная серия. 1940. С. 47-50. 4. Вайнер (Уинер) Д. Экология в Советской России. Архипелаг свободы: заповедники и охрана природы. М.: Прогресс, 1991. 400 с. 5. Малахов В. В. «Пока горит свеча...». Очерк истории кафедры зоологии беспозвоночных Московского государственного университета. М.: Товарищество научных изданий КМК, 2004. 6. Борейко В. Е. Колокол Кожевникова // Очерки о пионерах охраны природы. Киев: КЭКЦ, 1996. Т. 1.
Глава 9
Михаил Семенович Цвет (1872-1919)
Открытие хроматографии Когда говорят о ситуации в России до 1917 г., о том, что при нормальном «эволюционном» развитии, при сохранении интеллектуального потенциала страны, уничтоженного большевиками, мы пришли бы к процветанию, важно не идеализировать историю. В предыдущих очерках я пытался показать, сколь далеки от совершенства были условия интеллектуальной жизни в России в начале века. Требовались коренные реформы школьного и высшего образования, совсем иная организация научных исследований, всей «научной жизни». Все это только начало налаживаться перед первой мировой войной. Именно война стала катастрофой, погубившей Россию. Она сделала возможной Октябрьскую революцию. Она — основная причина несчастий страны, власти большевиков, гибели миллионов людей, разрушения интеллектуально-нравственного потенциала страны. Жизнь Михаила Семеновича Цвета пришлась как раз на последний предреволюционный период — конец XIX - начало XX века. Наиболее важные свои результаты он получил незадолго до начала войны. И вместо славы и общего признания умер от болезней и голода во время послереволюционной разрухи и террора. А если бы... Так много в XX веке обязано открытому Цветом методу хро- матографического анализа. Так много выдающихся исследователей обязаны ему своими успехами. Так часто эти успехи отмечались Нобелевскими премиями... Трагична биография Цвета - она отражает трагическую судьбу России нашего времени. В самом деле, использование принципа хроматографического разделения веществ - основа большинства достижений в науке и технике XX века. На этом принципе основаны анализы аминокислотной и нуклеотидной последовательности в белках и нуклеиновых кислотах, выделение и очистка антибиотиков и множества других веществ. На этом же принципе основано разделение изотопов и, следовательно, создание ядерного оружия и атомных электростанций. Этот принцип лежит в основе множества разнообразных методов хроматографического и электрофоретического анализа. Однако все это множество основано на общей идее. Эта идея проста. Это, в сущности, идея геометрической прогрессии. Пусть имеются два вещества очень близкие по всем своим свойствам. Ни осаждением, ни экстракцией, ни адсорбцией их не удается разделить в заметной степени. Пусть одно вещество адсорбируется на поверхности, например, карбоната кальция, т. е. мела, всего на 1 % менее прочно чем другое. Иными словами, его концентрация на адсорбенте составит 0,99 от содержания первого. Обработаем адсорбент каким-либо растворителем так, чтобы произошла десорбция = элюция, и оба вещества перешли бы с адсорбента в растворитель, и перенесем этот получившийся раствор на свежую порцию адсорбента. От 0,99 доли первого вещества адсорбируется 0,99 х 0,99 = 0,98 часть исходного количества. Еще раз проведем элюцию и снова адсорбцию - теперь первое вещество составит 0,98 х 0,99 = 0,97 от содержания второго. Чтобы содержание первого вещества на очередной порции адсорбента составило всего 1 % от содержания второго потребуется повторить цикл адсорбции-элюции около 460 раз (0,99п = 0,01; п = 460). Идея многократной «пере-адсорбции» для разделения веществ может быть модифицирована в многократное «перераспределение» смеси веществ в системе несмешивающихся растворителей = распределительная хроматография. Та же идея находится в основе современных методов электрофореза, когда смесь веществ движется с разной скоростью в электрическом поле по различным адсорбентам. Тот же принцип используется при разделении изотопов при диффузии через множество пористых перегородок. Эта идея давно получила физическое и математическое обоснование. Здесь меня интересуют не столько тонкие проблемы приоритета, сколько механизм восприятия научным сообществом нового знания и, особенно, личности пионеров, их судьбы, их зависимость от «места и времени». Вообразите себя в довольно большой и почти пустой комнате с железной кроватью в углу. Осень. Холодно. Сумрачно. Который день идет дождь, и протекает крыша. В противоположном углу по потолку медленно расползается мокрое пятно, капли падают в подставленное ведро. Жаловаться квартирной хозяйке нельзя - все равно денег на уплату долга нет. Остается разглядывать образующиеся на потолке странные узоры. А если разглядывать внимательно — видны замечательные вещи - узоры состоят из красивых довольно ярких колец - сине-зеленого (купорос?), коричневого (ржавчина с крыши?), розового (старая краска?). Полосы разной окраски четко отделены друг от друга и образуют причудливые фигуры. Теперь такое трудно увидеть. Новые технологии - бетонные перекрытия, непротекающие крыши, синтетические материалы, никакой штукатурки и купороса. А когда-то... Кто первый увидел подобные «хроматограммы»? В XIX веке чрезвычайное интеллектуальное удовлетворение доставляло обнаружение смысла зеленой окраски растений. «Оказывается, растения поглощают свет и поглощенную энергию используют для синтеза питательных веществ!» Нужно было выделить и очистить пигменты зеленого листа - хлорофиллы. А они так близки по свойствам, что разделить их не удавалось. Кроме того, в листьях есть и другие, и очень яркие пигменты - каротиноиды. Каротиноиды создают краски осени - желтые, оранжевые, багровые листья. Но до осени, пока хлорофиллы не разрушатся — отделить их от каротиноидов также было трудно. М. С. Цвет бился над задачей разделения пигментов зеленого листа. Он взял стеклянную трубку, наполнил ее порошком мела и на верхний слой налил немного спиртового экстракта листьев. Экстракт был буро-зеленого цвета и такого же цвета стал верхний слой меловой колонки. А затем М. С. начал по каплям лить сверху в трубку с мелом чистый спирт. Капля за каплей очередная порция растворителя элюировала пигменты с крупинок мела, передвигаясь вниз по трубке. Там свежие крупинки мела адсорбировали пигменты и в свою очередь отдавали их новым порциям растворителя. В силу несколько разной прочности адсорбции (легкости элюции) разные пигменты двигались по меловой колонке, увлекаемые подвижным растворителем, с разной скоростью и образовывали однородные окрашенные полосы чистых веществ в столбике мела. Это было прекрасно. Ярко-зеленая полоса, полоса чуть желтее зеленого - это два вида хлорофиллов, и яркая желто-оранжевая полоса каротиноидов. Цвет назвал эту картину хроматограммой. (Трудно удержаться от улыбки: цвет - хромое, хроматограмма - цветограмма.) Была решена ранее казавшаяся неразрешимой задача. Метод был так странно прост, так не похож на громоздкие, требовавшие большого числа реактивов сложные процедуры, применяемые его предшественниками и современниками, так прост, что большая часть современников или не восприняла это удивительное открытие или, что еще печальнее, резко восстала против его автора. Молчание длилось почти 20 лет. И не потому, что русский язык был непонятен большинству исследователей - М. С. Цвет публиковал свои основные работы на русском, французском и немецком языках [1-8]. В чем же дело? Почему так произошло? Совсем ли остались незамеченными работы Цвета? Не совсем. В таинственной жизни науки часто новые идеи надолго уходят «под поверхность» и живут подспудно. За это время они проникают в головы и работы разных людей и вдруг в разных обличьях появляются «одновременно и независимо» в статьях публикуемых разными авторами. За разделением веществ «при протекающей крыше» наблюдали много раз до Цвета — у него было немало предшественников, (см. в Примечаниях [9-19]). Почему именно ему удалось (или довелось?) превратить эти наблюдения и множество ранних попыток в могучий современный метод разделения веществ? Попробуем найти ответ в его судьбе [9]. Михаил Семенович Цвет родился в 1872 г. в городе Асти в Италии. Его мать, Мария де Дороцца - итальянка, умерла вскоре после рождения сына. Отец, Семен Николаевич Цвет, родом из русской купеческой семьи, стал крупным чиновником и известным в кругу интеллигенции человеком, писал труды на литературные и экономические темы, был близко знаком с И. С. Тургеневым, П. В. Анненковым, К. Д. Кавелиным, В. Пого, А. И. Герценом. Роману Тургенева «Отцы и дети» посвятил брошюру «К истории русского нигилизма». Детство и юность Цвета прошли в безмятежной Швейцарии. Он окончил Женевскую гимназию в 1891 г. и сразу поступил на Физико-математический факультет Женевского университета. Наибольшее влияние в то время на него оказали ботаники Р. Шода и Ж М. А. Тюри. Как раз в 91-м Шода начал изучение живых хлоропластов у различных растений. В 93-м Цвет - бакалавр физических и естественных наук. Он решил посвятить себя изучению растений. Решение понятное - Женевская ботаническая школа известна во всем мире. Ее славу составляют выдающиеся имена: Ш. Бонне, Ж Сенебье, Т. Н. Сосюра. Еще в середине XIX века бюсты этих великих людей установлены перед главной теплицей Женевского ботанического сада. ч На весь мир прославлена династия швейцарских ботаников Декандолей: Огюст Пирам, Альфонс, Казимир, Огюстин и Раймонд. В декабре 1895 г. Семен Николаевич Цвет был отозван в Россию в связи с назначением на должность управляющего Таврической (Симферопольской) казенной палатой. Сын еще оставался в Швейцарии. 18 июля 1896 г. он отослал в Женеву окончательный вариант своей диссертации, которая называлась «Исследование физиологии клетки. Материалы к познанию движения протоплазмы, плазматических мембран и хлоропластов». В октябре получил диплом доктора естественных наук Женевского университета, а в декабре уже был в Петербурге. Он знал, что без ученой степени не может претендовать на должность преподавателя, но не знал, что ученая степень Женевского университета не признается в России. Итак, Цвет «вернулся на родину отцов». Зачем он сменил Швейцарию на Россию? Рационального ответа на этот вопрос нет. Своим «возвращением» он как бы разделил собственную жизнь на две практически равных по времени и противоположных по «окраске» половины: одну светлую - первые 24 года в Швейцарии, другую темную - оставшиеся 23 года до ранней смерти в 1919 г. в России. Но именно в России он сделал свое выдающееся открытие. Вот его первое впечатление от России: «Я пришел к выводу, очень печальному и обескураживающему. В течение тех шести с лишним месяцев, что я в России, я тщетно пытаюсь заставить себя почувствовать, что в моей груди бьется русское сердце! Я пересек всю Россию. Я посетил Москву, святой город, и мои глаза и уши были широко открыты... Ничто не дрогнуло, ничто не отозвалось во мне. На своей родине я чувствовал себя иностранцем. И это чувство меня глубоко и отчаянно удручает... Теперь мне жаль, что я покинул Европу...» (цит. по [9]). Потом настроение изменилось. Цвет познакомился с замечательными людьми и выдающимися исследователями. Был вдохновлен их идеями и достижениями. Однако всю оставшуюся жизнь прожил в стесненных материальных условиях, под давлением обстоятельств. И умер от болезней и голода, непризнанный современниками, во время послевоенной и послереволюционной разрухи в 1919 г. в Воронеже. Что он успел бы сделать, оставшись в Швейцарии? Или, в самом деле, есть «нечто неподвластное уму» в российской жизни? Если бы мы могли ставить опыты со своей жизнью — первый опыт не удался — изменим условия — поставим другой... Другой, но тоже неповторимый и единственный, ставят, учитывая наш, другие. В самом деле учитывают?.. В Петербурге Михаил Семенович познакомился с выдающимися ботаниками - физиологами растений - И. П. Бородиным, А. С. Фаминцыным, М. С. Ворониным, А. Н. Бекетовым. Как была организована наука в России в то время? Академик Фаминцын имел лабораторию анатомии и физиологии растений, где было всего два сотрудника!