Поцелуй начинался скромно, льдинка соскальзывала с языка на язык, но, когда она наконец растаяла, языки мгновенно сплелись, как змеи, и невинная забава превратилась в порнографию. Уан все сильнее покусывал губы Куки, она отвечала тем же, однако все еще слишком робко и скованно. Поцелуй продлился три болерона – первый на четыре минуты, второй на три минуты двадцать секунд и третий на четыре минуты тридцать три секунды. В общей сложности это составило одиннадцать минут и пятьдесят три секунды напряженной работы языков и губ. Хронометристкой была Мечу, задыхающаяся, вне себя от зависти и возбуждения.

Звуки тромбонов доносились до Кукиты Мартинес словно из другого измерения, в одном ритме с биением крови, приливавшей к голове, сердцу и, разумеется, к вполне оживленному пенису Уана. Куките казалось, что огни «Монмартра» гаснут один за другим и мало-помалу включаются внутри нее, высвечивая каждую часть ее тела, каждый кубический метр ее желания. Она закрыла глаза, но, когда все остальное в ней открылось, вспомнила, что под венец идти надо девственницей. Изо всех сил отпихнув от себя Уана, она истерически возопила «не-е-е-т!!!», как кричат в мистических триллерах, которые на развес продаются в разнокалиберных лавчонках всего мира, кроме, разумеется, Кубы. Эхо ее леденящего вопля разнеслось по всем углам, и она пулей выскочила из кабаре, этого пышного гнезда соблазнительного порока.

Она бежала, босая, с такой скоростью, что даже ступней было не разглядеть, а это, учитывая их неординарные размеры, что-то да значит. Словно по воздуху, пролетела она мимо подъездов, выходящих на Малекон. Подобно Ане Фиделии Киро, знаменитой бегунье будущего, одолела она бульвар Прадо. Не останавливаясь, чувствуя, что сердце бьется где-то в горле, ощущая непереносимую резь в селезенке, она оставляла позади квартал за кварталом, километр за километром. Быстрее ветра оказалась она на железнодорожной станции, в двух шагах от улицы Конде. Не успев и глазом моргнуть – уже стояла перед дверью жилища астурийки. С выпученными глазами, с пеной у рта, вся в поту, она взбежала по лестнице. Сейчас это была вылитая сумасшедшая, сбежавшая из Массоры после полусотни электрошоков подряд. Войдя к себе в комнату, она заперла дверь и бросилась на койку, оплакивая свою проклятую, а может быть, кто знает, благословенную судьбу. Она была по уши влюблена.

Примерно через полчаса вернулись и соседки Кукиты, пребывавшие под сильным впечатлением от ее необычного поведения. Ни минуты не медля, они подвергли ее безжалостному допросу. Детка на все отрицательно мотала головой, рвала на себе волосы и не могла издать ни единого связного звука, в точности копируя те, запомнившиеся ей с детства, радиомонологи, где актрисы изображалиподобные ситуации. Подружки принесли кувшин холодной воды, приложили смоченный платок к вискам Кукиты и заставили ее выпить полтора графина ледяного лимонада. Мечунга обтерла всю ее полотенцем, раздела и отвела в общий душ. Струя холодной воды – властным напоминанием о реальности – обрушилась на бедную голову Куки. Стоя под душем, Детка рыдала с подкупающей, неистовой искренностью.

– Я люблю его, люблю, Мечунгита! Я его люблю, и мне его до смерти не хватает! – Она чуть не захлебнулась пеной, закашлялась, и огромный мыльный пузырь вырос у нее на губах.

– Детка, ты просто ненормальная – зачем же ты его тогда нажгла? – резонно заметила Пучунга, стоявшая у косяка, и искоса, не без зависти разглядывавшая розовые соски нетронутых девичьих грудей Карукиты.

– Потому что… потому что…

Детка вдруг поняла, что не знает, как ответить, ибо даже ей самой была непонятна причина столь дикого поведения – быть может, то было влияние «танца апачей», быть может, нервы…

– Просто разволновалась, послушай, ведь я первый раз так целуюсь, прямо в губы… черт!

– Для первого раза – неплохо, – не удержалась Мечунга.

– Не смейся!.. Я убежала, потому что… не знаю… Потому что он никогда на мне не женится… – и она снова закрыла лицо руками.

Подруги недоверчиво переглянулись, уверенные, что какой-то неведомый вирус бродит по темным закоулкам этой юной души, и им даже расхотелось смеяться над нею. И почему он должен был жениться? Наконец Мечунга досуха вытерла ее – так, словно осторожно ее ощупывала – и, ласково приобняв, снова отвела в комнату. Лежа под прохладными простынями, освеженная и напудренная Детка попыталась уснуть. Его лицо было так близко… Казалось, она может коснуться его. Оно неподвижно застыло у нее перед глазами, как фотография вечности. Пучунга принесла стакан горячего молока, в котором предусмотрительно растворила четыре таблетки мепробамата. Кукита выпила все до конца, при каждом глотке производя звук, похожий на тиканье невидимых часов. Вернув стакан, она вытерла губы тыльной стороной ладони, натянула простыню до подбородка и закрыла глаза, уверенная, что сейчас ей приснится ее Хосе Анхель Буэса, поэт уличных страстей, ее Уан.

Восемь лет прошли как во сне. И дело вовсе не в четырех таблетках мепробамата, ей самой так захотелось. Как могла она вновь увидеть его, если ничего для этого не делала? Просто вбила себе в голову, что это он, как мужчина, должен искать, добиваться ее. Она больше ни разу не покидала пределов Старой Гаваны, а на все приглашения неразлучных Мечунги и Пучунги вместе сходить в кабаре отвечала отказом. Подруги тоже, в свою очередь, ни разу его больше не видели. Исчезновение Уана лишь обострило желание в Детке Куке. Любовь с первого взгляда очень скоро превратилась в навязчивую страстность, пылкое, потаенное обожание. И каждую ночь, пав на колени перед своим воспоминанием, она выла, как сучка, или шептала молитвы, как монашка перед распятием в храме. Все время ее уходило на непосильную работу и ожидание. Она ждала его. Мужчину своей судьбы. Хотя сама не оставила ему ни адреса, ни малейшего следа, по которому ее можно было бы отыскать. Работала она как вол, так что через три года астурийка даже предоставила ей право на отдельную комнату, свою комнату;если бы она читала Вирджинию Вулф, то в знак благодарности непременно поставила бы своей хозяйке свечку. А пока ей по-прежнему приходилось мириться с сексуальными игрищами своих подружек. Когда же к ним присоединялся третий, мужчина или женщина, ей приходилось проводить ночи до самого рассвета на лестничной площадке – в отчаянии она плакала, тараканы ползали по ней, обследуя с ног до головы (кто бы мог тогда подумать, что на старости лет она заведет себе одного, к которому будет относиться как к постоянному жильцу, дорогому гостю, почти как к члену семьи), и крысы только что не хватали ее за пятки. Так продолжалось до тех пор, пока астурийка однажды не нашла ее спящей в общем душе – капля из вечно текущего крана долбила ей макушку – и, сжалившись, велела перебираться в комнату на крыше. Солнце здесь пекло нещадно, однако теперь у нее был, по крайней мере, собственный угол. Мечунга и Пучунга продолжали трогательно заботиться о ней, она же научилась любить их как двух безнадежно пропащих тетушек. Хотя днем они и в самом деле работали продавщицами в «Шике», зарабатывая на жизнь вполне приличным путем. О своей настоящей семье она ничего не знала, но считала святой обязанностью посылать все деньги крестной Марии Андрее – та сама взялась делить их между отцом, братьями, сестрой и матерью, так как родительнице Куки не хватало жалких театральных заработков, и раз за разом она спускала все на то, чтобы ублажать очередного прохиндеистого юнца.

Как-то под вечер в доме появилась еще одна щупленькая девочка: ей только-только исполнилось пятнадцать, она искала работу и жилье. Конча приняла ее по своему обыкновению, с деревянным шлепанцем в руке, точно так же, как и Кукиту, так что теперь работу по дому можно было делить на двоих. Таким образом у Кукиты неожиданно оказалось свободное время, свой досуг. Тогда астурийка определила ее в государственный кафетерий «Хуанито» на углу. Там вечерами она торговала кофе по три сентаво за чашку. К тому же ей хотелось учиться. А поскольку теперь она получала больше, то постаралась откладывать хотя бы крохи, не забывая, впрочем, отсылать прежнюю сумму своему многолюдному семейству. Сэкономленного едва хватало на покупку книг – ведь теперь ей приходилось платить астурийке за жилье. Однако случай свел ее в китайской прачечной на Хесус Мария с учительницей, жившей на улице Мерсед, и та при условии, что Кукита будет сидеть с ее престарелой матерью по субботам и воскресеньям, когда сама она отлучалась в Матансас, чтобы встречаться с мужем-колдуном, согласилась давать ей уроки бесплатно. Так Куките Мартинес удалось получить школьное образование, а потом и степень бакалавра – пускай поздно, но все лучше, чем никогда.